Неточные совпадения
Время двигалось уже за полдень. Самгин взял книжку Мережковского «Грядущий хам», прилег на диван, но скоро убедился, что автор, предвосхитив некоторые его мысли, придал им дряблую, уродующую
форму. Это было досадно. Бросив книгу на стол, он восстановил в
памяти яркую картину парада женщин в Булонском лесу.
Если бы вы были в спокойном состоянии духа, вы не только знали бы ее наизусть,
форма каждой буквы навеки врезалась бы в вашей
памяти, так долго и внимательно вы смотрели на нее.
Может быть, в
памяти ее мелькнуло нечто подходящее из ее собственной помещичьей практики. То есть не в точном смысле истязание, но нечто такое, что грубыми своими
формами тоже нередко переходило в бесчеловечность.
Как ни различны эти фигуры, они встают в моей
памяти, объединенные общей чертой: верой в свое дело. Догматы были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед красотой человеческого глаза. Овсянкин был одинаково равнодушен к красоте человеческих
форм, как и к красоте точного познания, а физик готов был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание веры было различно, психология одна.
Но разгадка последовала гораздо раньше вечера и тоже в
форме нового визита, разгадка в
форме новой, мучительной загадки: ровно полчаса по уходе Епанчиных к нему вошел Ипполит, до того усталый и изнуренный, что, войдя и ни слова не говоря, как бы без
памяти, буквально упал в кресла и мгновенно погрузился в нестерпимый кашель.
И диви бы законов не знали или там
форм каких; всё, батюшка, у него в
памяти, да вот как станет перед ним живой человек — куда что пошло! «тово» да «тово» да «гм» — ничего от него и не добьешься больше.
Иногда она, по-видимому, припоминала; но
память прошлого возвращалась без связи, в
форме обрывков.
Эти речи, эти образы, быть может, не задерживаются в его
памяти в ярких и резко очерченных
формах, но они несомненно оставляют в его сознании общее впечатление сочувственного, родственного.
Вызываю в
памяти красивые картины сверкающих ледников с причудливыми
формами…
Лидия. Я считаю себя опозоренной, что вышла за него. Мне надо, чтоб всякая
память о нем изгладилась из моего воображения. Я бросила бы ему все его подарки, если б они не были так драгоценны. Я их велела все переделать, чтоб они не имели прежней
формы.
Как бы сильна ни была
память, она не в состоянии удержать всех подробностей, особенно тех, которые неважны для сущности дела; но многие из них нужны для художественной полноты рассказа и должны быть заимствованы из других сцен, оставшихся в
памяти поэта (напр., ведение разговора, описание местности и т. д.); правда, что дополнение события этими подробностями еще не изменяет его, и различие художественного рассказа от передаваемого в нем события ограничивается пока одною
формою.
Все это шло в своем порядке, пока не пришло к развязке, самой неожиданной, но вполне соответственной дарованиям и такту Шерамура. Но это замечательнейшее из его приключений нельзя излагать в моих сокращениях оно должно быть передано в дословной
форме его собственного рассказа, насколько он сохранился в моей
памяти.
— Право, странно. Я знаю, бывает, что какой-нибудь особенный запах, или предмет необыкновенной
формы, или резкий мотив вызывают в
памяти целую картину из давно пережитого. Я помню: умирал при мне человек; шарманщик-итальянец остановился перед раскрытым окном, и в ту самую минуту, когда больной уже сказал свои последние бессвязные слова и, закинув голову, хрипел в агонии, раздался пошлый мотив из «Марты...
Единственным развлечением Фомина было приготовление фигурок и игрушек из мятого хлеба, искусство, которое на моей
памяти процветало среди заключенных за восстание поляков. Мой родной город, Житомир, был тогда переполнен этими изделиями, так как покупка их была легальной
формой помощи арестантам.
Разумеется, все эти нынешние мои воспоминания охватывают один небольшой район нашей ближайшей местности (Орловский, Мценский и Малоархангельскии уезды) и отражаются в моей
памяти только в той
форме, в какой они могли быть доступны «барчуку», жившему под родительским крылом, в защищенном от бедствия господском доме, — и потом воспоминания эти так неполны, бессвязны, отрывочны и поверхностны, что они отнюдь не могут представить многостороннюю картину народного бедствия, но в них все-таки, может быть, найдется нечто пригодное к тому, чтобы представить хоть кое-что из тех обстоятельств, какими сопровождалась ужасная зима в глухой, бесхлебной деревеньке сороковых годов.
В один миг Теркин догадался, какое это заведение. Пряники — коренное дело Кладенца. Испокон века водилось здесь производство коврижек и, в особенности, дешевых пряников, в виде петушков, рыб и разных других фигур, вытисненных на кусках больше в
форме неправильных трапеций, а также мелких продолговатых «жемков», которые и он истреблял в детстве. Сейчас, по
памяти, ощутил он несколько едкий вкус твердого теста с кусочками сахара.
Мне надо было брать два билета — по двум курсам, и их содержание до сих пор чрезвычайно отчетливо сохранилось в моей
памяти:"О давности в уголовных делах", и о той
форме суда присяжных в древнем Риме, которая известна была под именем"Questiones perpetuae".
Да и весь фон этой вещи — светский и интеллигентный Петербург — был еще так свеж в моей
памяти. Нетрудно было и составить план, и найти подробности, лица, настроение, колорит и тон.
Форма интимных"записей"удачно подходила к такому именно роману. И раз вы овладели тоном вашей героини — процесс диктовки вслух не только не затруднял вас, но, напротив, помогал легкости и естественности
формы, всем разговорам и интимным мыслям и чувствам героини.
У братьев Бакст собирались часто. Там еще раньше я встречался с покойным В.Ковалевским, когда он носил еще
форму правоведа. Он поражал, сравнительно со студентами, своей любознательностью, легкостью усвоения всех наук, изумительной
памятью, бойкостью диалектики (при детском голосе) и необычайной склонностью участвовать во всяком движении. Он и тогда уже начал какое-то издательское дело, переводил целые учебники.
Если бы этот человек убил себя в Москве или где-нибудь под Москвой и пришлось бы вести следствие, то там это было бы интересно, важно и, пожалуй, даже было бы страшно спать по соседству с трупом; тут же, за тысячу верст от Москвы, всё это как будто иначе освещено, всё это не жизнь, не люди, а что-то существующее только «по
форме», как говорит Лошадин, всё это не оставит в
памяти ни малейшего следа и забудется, едва только он, Лыжин, выедет из Сырни.
Да и весь фон этой вещи — светский и интеллигентный Петербург — был еще так свеж в моей
памяти. Нетрудно было и составить план, и найти подробности, лица, настроения, колорит и тон.
Форма интимных"записей"удачно подходила к такому именно роману"(Воспоминания, т. 1, с. 455–456).