Неточные совпадения
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью
о русском художнике, жившем в том же городе и окончившем картину,
о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и
помощи.
«
О еже ниспослатися им любве совершенней, мирней и
помощи, Господу помолимся», как бы дышала вся церковь голосом протодьякона.
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными, не говоря уже
о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки
помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
Развеселившись, Катерина Ивановна тотчас же увлеклась в разные подробности и вдруг заговорила
о том, как при
помощи выхлопотанной пенсии она непременно заведет в своем родном городе Т… пансион для благородных девиц.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление
о том, что никто раньше не вздумал обратиться к
помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего брата до дома: он так и умер в телеге.
Затем, при
помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся
о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
— Камень — дурак. И дерево — дурак. И всякое произрастание — ни к чему, если нет человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши руки, — имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом был, сютаевцем, а потом стал проникать в настоящую философию
о жизни и — проник насквозь, при
помощи неизвестного человека.
— Вы слышали? Вы знаете? — И сообщали
о забастовках,
о погроме помещичьих усадьб, столкновениях с полицией. Варвара рассказала Самгину, что кружок дам организует
помощь детям забастовщиков, вдовам и сиротам убитых.
Ночью приходит ко мне, — в одном доме живем, — жалуется: вот, Шлейермахер утверждает, что идея счастья была акушеркой, при ее
помощи разум родил понятие
о высшем благе.
— Это — для гимназиста, милый мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий год собираю материалы
о музыкантах XVIII века, а столяр, при
помощи машины, сделал за эти годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки для газет пишу. Надо за границу ехать — денег нет. Даже книг купить — не могу… Так-то, милый мой…
— Не люблю я эту народную мудрость. Мне иногда кажется, что мужику отлично знакомы все жалобные писания
о нем наших литераторов и что он, надеясь на
помощь со стороны, сам ничего не делает, чтоб жить лучше.
Опять мы рассматривали и расспрашивали, с
помощью миссионера, черных
о их именах, племени, месторождении.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть
о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с
помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
Первое дело касалось Масловой и
помощи ей. Это дело теперь состояло в ходатайстве
о поддержании поданного на Высочайшее имя прошения и в приготовлении к путешествию в Сибирь.
Какой-нибудь экран перед камином, этажерка для книг, —
о, сколько можно сделать при
помощи денег из таких ничтожных пустяков!
Ляховский встретил известие
о выходе Зоси замуж за Привалова с поразившим всех спокойствием, даже больше, почти совсем безучастно. Старик только что успел оправиться от своей болезни и бродил по водам при
помощи костылей; болезнь сильно повлияла на его душевный склад и точно придавила в нем прежнюю энергию духа. Одним словом, в прежнем Ляховском чего-то недоставало.
Обыкновенно выходят из затруднения при
помощи учения
о грехопадении.
Затем уже утром понадобилось почему-то все дружеское участие и
помощь самой госпожи Красоткиной, которая при этом случае могла кого-то
о чем-то попросить и оказать какое-то покровительство.
— Не излагайте, это второстепенность. А насчет
помощи, я не первому вам помогаю, Дмитрий Федорович. Вы, вероятно, слышали
о моей кузине Бельмесовой, ее муж погибал, провалился, как вы характерно выразились, Дмитрий Федорович, и что же, я указала ему на коннозаводство, и он теперь процветает. Вы имеете понятие
о коннозаводстве, Дмитрий Федорович?
И вот как раз отыскали и оружие, выслушав от Григория, которому подана была возможная медицинская
помощь, довольно связный, хотя слабым и прерывающимся голосом переданный рассказ
о том, как он был повержен.
Хоть он теперь и горд, а все-таки ведь даже сегодня будет думать
о том, какой
помощи он лишился.
Но впоследствии я с удивлением узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что это страшная женская болезнь, и кажется, по преимуществу у нас на Руси, свидетельствующая
о тяжелой судьбе нашей сельской женщины, болезнь, происходящая от изнурительных работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской
помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки не могут.
Мужики, в изорванных под мышками тулупах, отчаянно продирались сквозь толпу, наваливались десятками на телегу, запряженную лошадью, которую следовало «спробовать», или, где-нибудь в стороне, при
помощи увертливого цыгана, торговались до изнеможения, сто раз сряду хлопали друг друга по рукам, настаивая каждый на своей цене, между тем как предмет их спора, дрянная лошаденка, покрытая покоробленной рогожей, только что глазами помаргивала, как будто дело шло не
о ней…
Когда мы окончили осмотр пещер, наступил уже вечер. В фанзе Че Фана зажгли огонь. Я хотел было ночевать на улице, но побоялся дождя. Че Фан отвел мне место у себя на кане. Мы долго с ним разговаривали. На мои вопросы он отвечал охотно, зря не болтал, говорил искренно. Из этого разговора я вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек, и решил по возвращении в Хабаровск хлопотать
о награждении его чем-нибудь за ту широкую
помощь, какую он в свое время оказывал русским переселенцам.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание
помощи? да хоть с того,
о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без
помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получал он от отца писем и не подумал
о нем осведомиться, полагая его в разъездах или хозяйственных заботах.
«Письмо» Чаадаева было своего рода последнее слово, рубеж. Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на
помощь, весть об утре или
о том, что его не будет, — все равно, надобно было проснуться.
Так бедствовали мы и пробивались с год времени. Химик прислал десять тысяч ассигнациями, из них больше шести надобно было отдать долгу, остальные сделали большую
помощь. Наконец и отцу моему надоело брать нас, как крепость, голодом, он, не прибавляя к окладу, стал присылать денежные подарки, несмотря на то что я ни разу не заикнулся
о деньгах после его знаменитого distinguo! [различаю, провожу различие (лат.).]
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки сына, передал свое именье незаконному сыну, прося его не забывать бедного брата и помогать ему. У Ивашевых осталось двое детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без
помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил у Николая позволения взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул другую просьбу, он ходатайствовал
о возвращении им имени отца; удалось и это.
Он вспомнил, что еще в Москве задумал статью «
О прекрасном в искусстве и в жизни», и сел за работу. Первую половину тезиса, гласившую, что прекрасное присуще искусству, как обязательный элемент, он, с
помощью амплификаций объяснил довольно легко, хотя развитие мысли заняло не больше одной страницы. Но вторая половина, касавшаяся влияния прекрасного на жизнь, не давалась, как клад. Как ни поворачивал Бурмакин свою задачу, выходил только голый тезис — и ничего больше. Даже амплификации не приходили на ум.
Само собой разумеется, впрочем, она не забыла и
о другом сыне; но оказалось, что у нее внезапно сложилась в уме комбинация, с
помощью которой можно было и Мисанку легко пристроить.
О медицинской
помощи,
о вызове доктора к заболевшему работнику тогда, конечно, никому не приходило в голову. Так Антось лежал и тихо стонал в своей норе несколько дней и ночей. Однажды старик сторож, пришедший проведать больного, не получил отклика. Старик сообщил об этом на кухне, и Антося сразу стали бояться. Подняли капитана, пошли к мельнице скопом. Антось лежал на соломе и уже не стонал. На бледном лице осел иней…
Первое время настроение польского общества было приподнятое и бодрое. Говорили
о победах,
о каком-то Ружицком, который становится во главе волынских отрядов,
о том, что Наполеон пришлет
помощь. В пансионе ученики поляки делились этими новостями, которые приносила Марыня, единственная дочь Рыхлинских. Ее большие, как у Стасика, глаза сверкали радостным одушевлением. Я тоже верил во все эти успехи поляков, но чувство, которое они во мне вызывали, было очень сложно.
Был только довольно бледный рассказ
о том, что гайдамаки пришли резать панов, а паны при
помощи «лейстровых» вырезали гайдамаков…
Но явилась
помощь, — в школу неожиданно приехал епископ Хрисанф [Епископ Хрисанф — автор известного трехтомного труда — «Религии древнего мира», статьи — «Египетский метампсихоз», а также публицистической статьи — «
О браке и женщине». Эта статья, в юности прочитанная мною, произвела на меня сильное впечатление. Кажется, я неверно привел титул ее. Напечатана в каком-то богословском журнале семидесятых годов. (Комментарий М. Горького.)], похожий на колдуна и, помнится, горбатый.
Он написал толстую книгу
о символизме, который обосновал при
помощи философии Риккерта.
О болезненности ссыльного населения я могу судить только по отчету за 1889 г., но, к сожалению, он составлен по данным больничных «Правдивых книг», которые ведутся здесь крайне неряшливо, так что мне пришлось еще взять на
помощь церковные метрические книги и выписать из них причины смерти за последние десять лет.
О возлюбленные мои! плачьте
о заблуждении моего юношества, призовите на
помощь врачебное искусство и, если можете, не ненавидьте меня.
Теперь, после сообщенных фактов, всем, стало быть, и ясно, что господин Бурдовский человек чистый, несмотря на все видимости, и князь теперь скорее и охотнее давешнего может предложить ему и свое дружеское содействие, и ту деятельную
помощь,
о которой он упоминал давеча, говоря
о школах и
о Павлищеве.
Вопрос главным образом шел
о вассер-штольне, при
помощи которой предполагалось отвести воду из главной шахты в Балчуговку.
Ma chère Catherine, [Часть письма — обращение к сестре, Е. И. Набоковой, — в подлиннике (весь этот абзац и первая фраза следующего) по-французски] бодритесь, простите мне те печали, которые я причиняю вам. Если вы меня любите, вспоминайте обо мне без слез, но думая
о тех приятных минутах, которые мы переживали. Что касается меня, то я надеюсь с
помощью божьей перенести все, что меня ожидает. Только
о вас я беспокоюсь, потому что вы страдаете из-за меня.
…Дело по маремьянству, [Хлопоты
о нуждающихся в
помощи.] которое так во мне и загорелось.
В отставке Розен не откажется иметь
помощь, это даст ему способы более радеть
о нравственном образовании…
За что такое ожесточение, когда мы мечтаем в направлении века —
о сближении народов и возможной между ними взаимной
помощи?
Вероятно, не удивило тебя письмо Балакшина от 26 июня. Ты все это передал Николаю, который привык к проявлениям Маремьяны-старицы. [Прозвище Пущина за его заботы
о всех нуждающихся в какой-либо
помощи.] — Записку
о Тизенгаузене можешь бросить, не делая никаких справок. Это тогдашние бредни нашего doyen d'âge, [Старшего годами, старшины (франц.).] от которых я не мог отделаться. Сын его сказал мне теперь, что означенный Тизенгаузен давно имеет другое место. Это дело можно почислить решенным.
Дальше упоминалось
о том, что расплата производится при
помощи марок, которые хозяйка выдает проститутке по получении от нее денег, а счет заключается в конце каждого месяца, И наконец, что проститутка во всякое время может оставить дом терпимости, даже если бы за ней оставался и долг, который, однако, она обязывается погасить на основании общих гражданских законов.
У нее было множество причин; главные состояли в том, что Багрово сыро и вредно ее здоровью, что она в нем будет непременно хворать, а
помощи получить неоткуда, потому что лекарей близко нет; что все соседи и родные ей не нравятся, что все это люди грубые и необразованные, с которыми ни
о чем ни слова сказать нельзя, что жизнь в деревенской глуши, без общества умных людей, ужасна, что мы сами там поглупеем.
Стоит только припомнить сказки
о «почве» со всею свитою условных форм общежития, союзов и проч., чтобы понять, что вся наша бедная жизнь замкнута тут, в бесчисленных и перепутанных разветвлениях принципа обуздания, из которых мы тщетно усиливаемся выбраться то с
помощью устного и гласного судопроизводства, то с
помощью переложения земских повинностей из натуральных в денежные…
Я до такой степени привыкк ним, что, право, не приходит даже на мысль вдумываться, в чем собственно заключаются те тонкости, которыми один обуздательный проект отличается от другого такового ж. Спросите меня, что либеральнее: обуздывать ли человечество при
помощи земских управ или при
помощи особых
о земских провинностях присутствий, — клянусь, я не найдусь даже ответить на этот вопрос.
Что только тогда они могут считать себя спокойными за свои семейства и за свою собственность, когда у них не будет смешных государств, вроде Шаумбург-Липпе,
о которых ни один путешественник не может говорить иначе как при
помощи анекдотов.