Неточные совпадения
— Эх, — вздохнул Тагильский и стал рассказывать
о красотах Урала даже с некоторым жаром. Нечто поддразнивающее исчезло в его словах и в тоне, но Самгин настороженно ожидал, что оно снова явится.
Гость раздражал и утомлял обилием слов. Все, что он говорил, воспринималось хозяином как фальшивое и как предисловие к чему-то более
важному. Вдруг встал вопрос...
Из рассказов отца, матери, бабушки
гостям Клим узнал
о себе немало удивительного и
важного: оказалось, что он, будучи еще совсем маленьким, заметно отличался от своих сверстников.
Так японцам не удалось и это крайнее средство, то есть объявление
о смерти сиогуна, чтоб заставить адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно быть, в самом деле японскому глазу больно видеть чужие суда у себя в
гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь только они сделают такое
важное возражение, адмирал уйдет, они ответ пришлют года через два, конечно отрицательный, и так дело затянется на неопределенный и продолжительный срок.
Не успел Нехлюдов спросить швейцара
о том, где Михаил Иванович (Масленников), как он сам показался на ковровой лестнице, провожая очень
важного гостя, такого, какого он провожал уже не до площадки, а до самого низа.
Вошла Надя в дом сердитая, нездоровая, думая
о том, что весь вечер будут
гости, что надо занимать их, улыбаться, слушать скрипку, слушать всякий вздор и говорить только
о свадьбе. Бабушка,
важная, пышная в своем шелковом платье, надменная, какою она всегда казалась при
гостях, сидела у самовара. Вошел отец Андрей со своей хитрой улыбкой.
Юрий Азагаров решил в уме, что новоприбывший
гость, должно быть, очень
важный господин, потому что даже чопорные пожилые дамы встретили его почтительными улыбками, когда он вошел в залу, сопровождаемый сияющим Аркадием Николаевичем. Сделав несколько общих поклонов, незнакомец быстро прошел вместе с Рудневым в кабинет, но Юрий слышал, как он говорил на ходу
о чем-то просившему его хозяину...
Начальница,
важные посетители и
гости: старички в нарядных мундирах с орденами и знаками попечительства
о детских приютах, не менее их нарядные дамы в роскошных светлых платьях, — все это внимательно слушало тихо и медленно топчущихся в плавном тягучем хороводе девочек, воспевающих монотонно пискливыми детскими голосами...
Машенька поправила прическу, утерлась мокрым полотенцем и пошла в столовую. Там уже начали обедать… За одним концом стола сидела Федосья Васильевна,
важная, с тупым, серьезным лицом, за другим — Николай Сергеич. По сторонам сидели
гости и дети. Обедать подавали два лакея во фраках и белых перчатках. Все знали, что в доме переполох, что хозяйка в горе, и молчали. Слышны были только жеванье и стук ложек
о тарелки.
Благочинный
о. Федор Орлов, благообразный, хорошо упитанный мужчина, лет пятидесяти, как всегда
важный и строгий, с привычным, никогда не сходящим с лица выражением достоинства, но до крайности утомленный, ходил из угла в угол по своей маленькой зале и напряженно думал об одном: когда, наконец, уйдет его
гость?
Манштейн, назвав себя, заявил, что ему необходимо переговорить с хозяином дома
о чрезвычайно
важном, не терпящем отлагательства деле. Густав Бирон, не бегавший ни от каких дел, поспешил выйти к ночному
гостю. Они приблизились к окну. Вдруг Манштейн схватил Густава Бирона за обе руки.
Общество это было в
гостях у князя Вадбольского, и в ожидании трубной повестки, по которой все начальники полков должны были немедленно явиться к фельдмаршалу, разговаривали
о важных и смешных предметах, пели, играли и не забывали изредка круговой чары.
Гость с Николаем Семенычем и доктором вышли на веранду. Лакей подал свечи с колпаками и еще нарзану, и начался около двенадцати часов уж настоящий, оживленный разговор
о том, какие должны были быть приняты государственные меры в настоящее,
важное для России время. Оба не переставая курили, разговаривая.
И сделалась она этим нам невыносима, а между тем в особые семейные дни, когда собирались все родные и приезжали
важные гости, бабушку вспоминали,
о ней спрашивали, и потому ее выводили и сажали к столу, — что было и красиво, потому что она была кавалерственная дама, но тут от нее и начиналось «сокрушение», а именно, привыкши одна вязать чулок, она уже не могла сидеть без дела, и пока она ела вилкой или ложкой, то все шло хорошо, но чуть только руки у нее освободятся, она сейчас же их и потащит к своему носу…