Неточные совпадения
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что мог бы сказать
о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в
Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать. Слово «мать» потребовало наполнения.
Все ничтожнейшие брошюры, выходившие в
Берлине и других губернских и уездных городах, немецкой философии, где только упоминалось
о Гегеле, выписывались, зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней.
— Ну, что еще выдумаете! Что тут
о философии. Говоря
о философии-то, я уж тоже позайму у Николая Степановича гегелевской ереси да гегелевскими словами отвечу вам, что философия невозможна там, где жизнь поглощена вседневными нуждами. Зри речь ученого мужа Гегеля, произнесенную в
Берлине, если не ошибаюсь, осенью тысяча восемьсот двадцать восьмого года. Так, Николай Степанович?
По временам в Европе ходили смутные слухи
о том, что
Берлин сбирается снабдить Пруссию свободными учреждениями, и слухи эти вливали тревогу в сердца соседей.
Ей особенно хотелось оставить поскорее Москву, и когда Литвинов представлял ей, что он еще не кончил курса в университете, она каждый раз, подумав немного, возражала, что можно доучиться в
Берлине или… там где-нибудь. Ирина мало стеснялась в выражении чувств своих, а потому для князя и княгини расположение ее к Литвинову оставалось тайной недолго. Обрадоваться они не обрадовались, но, сообразив все обстоятельства, не сочли нужным наложить тотчас свое"vet
о". Состояние Литвинова было порядочное…
В это время кто-то заговорил
о театрах; какие театры в
Берлине и в Вене; вспомнили
о Янаушек и
о Газе.
Брат Николая Федоровича, Павел Фермор,
о котором неоднократно приходилось упоминать в этой эпопее, не мог сопровождать больного в Штетин. Он нужен был по службе в петергофском лагере, а Николай Федорович был поручен смотрению своего товарища, по фамилии Степанова, которому вместе с больным были поручены и деньги на его расходы и подробная инструкция, как больного везти, оберегая его от всяких опасностей в пути. Он же должен был и устроить Николая Фермора в
Берлине, согласно воле и приказанию императора.
Если же случалось, что путешественники расспрашивали обо мне у самого меня, тогда я говорил им все
о себе, и многие любопытствовали знать
о малейших подробностях, до меня относящихся; карета моя также обращала их внимание, и они советовали мне — в Санкт-Петербурге, вывезя ее на площадь, предложить желающим купить. И я от того был не прочь, лишь бы цена выгодная за этот прочный, покойный и уютный
берлин.
Юнкера. В
Берлин? —
О чем он говорит?! — Не хотим слушать!
Тогда заниматься нельзя было, и он или ложился в постель, считал накопленные деньги и мечтал
о своей жизни в
Берлине, или шел вниз, в шестьдесят четвертый номер, где вечерами собирались обыкновенно студенты со всего «Северного полюса», — так назывались номера, в которых он жил.
—
О, не беспокойтесь, не беспокойтесь, уж я не опоздаю, — отвечал Жозеф, — я иду по делу, и вы увидите, что я эти несколько часов пребывания в
Берлине употреблю для себя с большою пользой.
Суматоха, обыкновенно происходящая при выходе из вагона, поглотила внимание Глафиры настолько, что она, не ожидая помощи Висленева, почти и позабыла
о нем, но он сам напоминал ей
о себе и удивил ее еще более, чем в
Берлине. В то время, как носильщики несли за нею к выходу ее багаж, к ней подскочил высокий человек, с огромною, длинною и окладистою черной бородой и усами, и прошептал...
Нимало не заботясь
о том, где его поместят и как будут трактовать в краткое время пребывания в
Берлине, он бросил свой саквояж в передней нумера, где расположилась отдохнуть Глафира, и попросил у нее взаймы десять талеров.
Ему было совестно ехать туда по двум причинам: во-первых, он не знал, что ответить сестре
о деньгах, которые взял под залог ее дома с обещанием возвратить их, а во-вторых, выкрашенные в
Берлине волосы его отросли и у него была теперь двуцветная голова: у корня волос белокурая, а ниже — черная.
Во время путешествия до
Берлина мне будет достаточно времени подумать
о моих депешах, которые король Фридрих получит до прибытия моего в его столицу.
Далее принцесса рассказывает Гамильтону
о Пугачеве (тогда уже привезенном на казнь в Москву), которого однако не называет своим братом, но казаком, мальчиком, вывезенным в Петербург Разумовским, сделавшимся пажом императрицы Елизаветы, получившим блистательное образование в
Берлине и теперь предводительствующим преданною ей партией в России.
Фридрих уже торжествовал и послал в
Берлин уведомление
о победе, но Петр Иванович Панин и знаменитый впоследствии Румянцев решили судьбу Кунерсдорфской битвы: прусская армия была рассеяна.
В Германии-Тургенев-Баден-Швейцария-Бакунин-Берн и Базель-Мировой конгресс-Мюнхен-Вена-Привлекательная Вена-Веселящаяся Вена-Театральная Вена-Венские любимцы-Грильпарцер-Венский фашинг-Славянская Вена-Чехия-Дюма-Разговоры с Дюма-Мои оценки Дюма-Наке-Корш-Об Испании-Испанские впечатления-Мадрид-В кругу иностранных корреспондентов-Поездка по Испании-Испанская политика-Испанский язык-Испанские музеи-В Барселонк-Моя программа пепеездов-"С Итальянского бульвара"-Герцен-Русские в Париже-Огарев-Отношения к Герцену-Кавелин-Разговоры с Герценом-"Общечеловек"Герцен-Огаревы и Герцен-Парижская суета-Снова Вена-Невинный флирт-О французких женжинах-Роман и актрисы-Планы на следующий сезон-Бакст-Гончаров-В Берлине-Политические тучи-Война-Седанский погром-Французские Политики-Возвращение в Россию-Берг и Вейнберг-Варшава-Польский театр-В Петербурге-Некрасов-Салтыков-Салтыков и Некрасов-Искра-Петербургские литераторы-Восстание Коммуны-Литературный мир Петербурга-Петербургская атмосфера-Урусов-Семевский и Краевский-Вид Парижа схватил меня за сердце-Мадам Паска-Мои парижские переживания-Опять Петербург-Театральные заботы-Дельцы-Будущая жена-Встреча русского Нового года
В
Берлине никто еще и не помышлял
о близости той грозы, какая разразилась не дальше, как через каких-нибудь две с половиной недели. Я доехал до Киссингена в самом благодушном и бодром настроении.
Еще в июне, и даже во второй половине его, никто и не думал
о том, что война была уже на носу. Даже и пресловутый инцидент испанского наследства еще не беспокоил ни немецкую, ни французскую прессу. Настроение
Берлина было тогда совсем не воинственное, а скорее либерально-оппозиционное в противобисмарковом духе. Это замечалось во всем и в тех разговорах, какие мне приводилось иметь с берлинцами разного сорта.
Определенного плана на следующий сезон 1870–1871 годов у меня не было, и я не помню, чтобы я решил еще в Вене, куда я поеду из
Берлина на вторую половину лета. Лечиться на водах я еще тогда не сбирался, хотя катар желудка, нажитый в Париже, еще давал
о себе знать от времени до времени.
К маю 1870 года перебрался я из Вены в
Берлин перед войной,
о которой тогда никто еще не думал ни во Франции, ни в Германии. Между прочим, я состоял корреспондентом тогдашних «Петербургских ведомостей», и их редактор, покойный В. Ф. Корш, проезжал в то время
Берлином. Там же нашел я моего товарища по Дерптскому университету, тоже уже покойного, Владимира Бакста — личность очень распространенную тогда в русских кружках за границей; с ним я еще студентом, в Дерпте, переводил учебник Дондерса.
Это путешествие сделалось эпохою по всему протяжению дороги его; теперь еще в деревнях, чрез которые он проезжал, и в самом Дерпте вспоминают
о его раззолоченном
берлине и двух долгих егерях на запятках, как об осьмом чуде.
Дело этим не двинулось ни на шаг. Главные хлопоты и расходы, сопряженные с ними и поездкой в
Берлин, были еще впереди. Надо было позаботиться
о деньгах, тем более, что и до этого времени на содержание Луганского, его жены и Деметра была израсходована уже порядочная сумма. Этим и занялся прежде всего Гиршфельд.
Вместе с этим радостным известием
о славной победе и
о движении русских войск на
Берлин пришла весть
о смерти капитана гвардии Осипа Ивановича Лысенко.
Избалованное поклонением честолюбие не вынесло, и граф, желая напомнить
о своем прежнем величии, напечатал в
Берлине на французском языке письма к нему императора Александра I.
Известие об этом взволновало
Берлин: армия и народ заговорили
о мести; тогда Фридрих-Вильгельм, подчинившись общему влечению нации, дозволил армии Кутузова вступить в прусскую Силезию; вскоре император Александр отправился в
Берлин, и свидание его с Фридрихом-Вильгельмом положило начало их многолетней дружбе.
Казаки захватили на улице
Берлина красивого мальчика. Суворов взял его к себе, заботился
о нем во все продолжение похода и по прибытии на квартиры послал вдове матери мальчика — ее имя и адрес узнал он от ребенка — следующее письмо.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угащивала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из
Берлина и привезший самые свежие подробности
о пребывании государя Александра в Потсдаме и
о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода.