Неточные совпадения
Все эти следы его
жизни как будто
охватили его и говорили ему: «нет, ты не уйдешь от нас и не будешь другим, а будешь такой же, каков был: с сомнениями, вечным недовольством собой, напрасными попытками исправления и падениями и вечным ожиданием счастья, которое не далось и невозможно тебе».
У него все более и более разгорался этот вопрос,
охватывал его, как пламя, сковывал намерения: это был один главный вопрос уже не любви, а
жизни. Ни для чего другого не было теперь места у него в душе.
Его опять
охватила красота сестры — не прежняя, с блеском, с теплым колоритом
жизни, с бархатным, гордым и горячим взглядом, с мерцанием «ночи», как он назвал ее за эти неуловимые искры, тогда еще таинственной, неразгаданной прелести.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской
жизни; опять
охватили нас разные запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив всё безобразие нашей
жизни, он ясно представил себе, чем могла бы быть эта
жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах, и давно не испытанный восторг
охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.
Такая
жизнь никогда не входила в его расчеты, и его не раз
охватывал какой-то страх за будущее.
Тот мрак душевный, тот ужас, который
охватывает силу отходящую и разлагающуюся, но не способную к жертве и отречению, ищет опьянения, дающего иллюзию высшей
жизни.
Если оно возбуждается исключительно внешним предметом, внешним доводом, оно мимолетно и
охватывает только одну свою частную сторону
жизни.
Всю мою
жизнь, когда я входил в готический храм на католическую мессу, меня
охватывало странное чувство воспоминания о чем-то очень далеком, как бы происходившем в другом воплощений.
Это входило у меня в привычку. Когда же после Тургенева и других русских писателей я прочел Диккенса и «Историю одного города» Щедрина, — мне показалось, что юмористическая манера должна как раз
охватить и внешние явления окружающей
жизни, и их внутренний характер. Чиновников, учителей, Степана Яковлевича, Дидонуса я стал переживать то в диккенсовских, то в щедринских персонажах.
Выходило все-таки «не то»… И странно: порой, когда я не делал намеренных усилий, в уме пробегали стихи и рифмы, мелькали какие-то периоды, плавные и красивые… Но они пробегала непроизвольно и не захватывали ничего из
жизни… Форма как будто рождалась особо от содержания и упархивала, когда я старался
охватить ею что-нибудь определенное.
Религиозная философия
охватывала все вопросы духовной культуры и даже все принципиальные вопросы социальной
жизни.
Духа, который
охватит всю социальную
жизнь человечества, он представляет себе скорее в форме развития, чем в форме катастрофы.
Мы старались показать, что и как
охватывает он в русской
жизни своим художническим чувством, в каком виде он передает воспринятое и прочувствованное им, и какое значение в наших понятиях должно придавать явлениям, изображаемым в его произведениях.
Обаянье летней ночи
охватило его; все вокруг казалось так неожиданно странно и в то же время так давно и так сладко знакомо; вблизи и вдали, — а далеко было видно, хотя глаз многого не понимал из того, что видел, — все покоилось; молодая расцветающая
жизнь сказывалась в самом этом покое.
Жизнь являлась какою-то колоссальною бессмыслицей, и душу
охватывала щемящая пустота.
Мне было стыдно. Я смотрел на долину Прегеля и весь горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня
охватывала беспредметная тоска, желание метаться, биться головой об стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю
жизнь плясал и пел песни, и вдруг, в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до головы, — раб.
Беседа текла, росла,
охватывая черную
жизнь со всех сторон, мать углублялась в свои воспоминания и, извлекая из сумрака прошлого каждодневные обиды, создавала тяжелую картину немого ужаса, в котором утонула ее молодость. Наконец она сказала...
Такова была среда, которая
охватывала Имярека с молодых ногтей. Живя среди массы людей, из которых каждый устраивался по-своему, он и сам подчинялся общему закону разрозненности. Вместе с другими останавливался в недоумении перед задачами
жизни и не без уныния спрашивал себя: ужели дело
жизни в том и состоит, что оно для всех одинаково отсутствует?
Чтобы не чувствовать, как час за часом тянется серая
жизнь, нужно, чтобы человека со всех сторон
охватили мелочи, чтоб они с утра до вечера не давали ему опомниться.
Шагом доехали они до недалекой заставы, а там пустились крупной рысью по шоссе. Погода была славная, прямо летняя; ветер струился им навстречу и приятно шумел и свистал в их ушах. Им было хорошо: сознание молодой, здоровой
жизни, свободного, стремительного движения вперед
охватывало их обоих; оно росло с каждым мигом.
Сердце его разрывалось от этого звона, но он стал прислушиваться к нему с любовью, как будто в нем звучало последнее прощание Елены, и когда мерные удары, сливаясь в дальний гул, замерли наконец в вечернем воздухе, ему показалось, что все родное оторвалось от его
жизни и со всех сторон
охватило его холодное, безнадежное одиночество…
Тучи набирались, надумывались, тихо развертывались и
охватывали кольцом равнину, на которой зной царил все-таки во всей томительной силе; а солнце, начавшее склоняться к горизонту, пронизывало косыми лучами всю эту причудливую мглистую панораму, усиливая в ней смену света и теней, придавая какую-то фантастическую
жизнь молчаливому движению в горячем небе…
Поэзия особенной, энергической горской
жизни, с приездом Хаджи-Мурата и сближением с ним и его мюридами, еще более
охватила Бутлера. Он завел себе бешмет, черкеску, ноговицы, и ему казалось, что он сам горец и что живет такою же, как и эти люди,
жизнью.
Как бывает достаточно одного толчка для того, чтобы вся насыщенная солью жидкость мгновенно перешла бы в кристаллы, так, может быть, теперь достаточно самого малого усилия для того, чтобы открытая уже людям истина
охватила бы сотни, тысячи, миллионы людей, — установилось бы соответствующее сознанию общественное мнение, и вследствие установления его изменился бы весь строй существующей
жизни. И сделать это усилие зависит от нас.
Меня
охватывала мучительная жажда
жизни, именно — жажда.
— Ваш Диоген был болван, — угрюмо проговорил Иван Дмитрич. — Что вы мне говорите про Диогена да про какое-то уразумение? — рассердился он вдруг и вскочил. — Я люблю
жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня
охватывает жажда
жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!
Эти думы так крепко
охватили его, что он стал относиться ко всему остальному почти равнодушно. В темноте его
жизни как бы открылась некая щель, и сквозь неё он скорее чувствовал, чем видел, вдали мерцание чего-то такого, с чем он ещё не сталкивался.
И его
охватывала злобная тоска, он чувствовал, что
жизнь его бесцельна, если не будет у него сына, который продолжал бы ее.
Было невыразимо приятно сознавать, что двое умных людей говорят с ним, как со взрослым; властно
охватило чувство благодарности и уважения к этим людям, бедным, плохо одетым и так озабоченно рассуждавшим об устройстве иной
жизни.
И несказанная радость
охватывает ее. Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех светлых, что извека через костер, пытки и казни идут к высокому небу. Ясный мир и покой и безбрежное, тихо сияющее счастье. Точно отошла она уже от земли и приблизилась к неведомому солнцу правды и
жизни и бесплотно парит в его свете.
На море в нем всегда поднималось широкое, теплое чувство, —
охватывая всю его душу, оно немного очищало ее от житейской скверны. Он ценил это и любил видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха, где думы о
жизни и сама
жизнь всегда теряют — первые — остроту, вторая — цену. По ночам над морем плавно носится мягкий шум его сонного дыхания, этот необъятный звук вливает в душу человека спокойствие и, ласково укрощая ее злые порывы, родит в ней могучие мечты…
Первое время материнское чувство с такою силой
охватило меня и такой неожиданный восторг произвело во мне, что я думала, новая
жизнь начнется для меня; но через два месяца, когда я снова стала выезжать, чувство это, уменьшаясь и уменьшаясь, перешло в привычку и холодное исполнение долга.
Ощущение непонятной тревоги смущало и раздражало его. Чувство недовольства собой редко являлось в нём, но и являясь, никогда не
охватывало его сильно и надолго — он умел быстро справляться с ним. Он был уверен, что человек должен понимать свои эмоции и развивать или уничтожать их, и, когда при нём говорили о таинственной сложности психической
жизни человека, он, иронически усмехаясь, называл такие суждения «метафизикой».
Но наступал день; вместе со светом и пробуждением
жизни в больнице его снова волною
охватывали впечатления; больной мозг не мог справиться с ними, и он снова был безумным.
Мне иногда бывает его жаль. Жаль хорошего человека, у которого вся
жизнь ушла на изучение тоненькой книжки устава и на мелочные заботы об антабках и трынчиках. Жаль мне бедности его мысли, никогда даже не интересовавшейся тем, что делается за этим узеньким кругозором. Жаль мне его, одним словом, той жалостью, что невольно
охватывает душу, если долго и пристально глядишь в глаза очень умной собаки…
Прекрасный, тихий и всегда приятный образ
жизни «колыванского семейства»
охватил меня со всею душою.
Мы решили не разлучаться, и все поехали в Петербург. Здесь сразу столичная
жизнь с начинавшимся оживлением в студенческой среде
охватила наш маленький земляческий кружок… И через год мы возвратились в родной город сильно изменившимися, особенно Израиль. Ему, вдобавок, пришлось надеть очки, и он, всегда серьезный и молчаливый, теперь положительно имел вид молодого ученого.
Тоскливое желание поскорее увидеть эту свободную, красивую
жизнь охватило Назарова душным жаром, он глубоко вздохнул, нахмурился и неохотно поглядел туда, где стояла отцова мельница, надоевшая и ненужная ему.
Инстинктом женщины, вся
жизнь которой сосредоточилась на муже, она подозревала, что его
охватило чем-то новым, ей было боязно и тем более страстно хотелось знать, — что с ним?
После этого смотра прошлому в душе Орловой родилось странное чувство к мужу, — она всё так же любила его, как и раньше, — слепой любовью самки, но ей стало казаться, как будто Григорий — должник её. Порой она, говоря с ним, принимала тон покровительственный, ибо он часто возбуждал в ней жалость своими беспокойными речами. Но всё-таки иногда её
охватывало сомнение в возможности тихой и мирной
жизни с мужем, хотя она верила, что Григорий остепенится и погаснет в нём его тоска.
Смотрю я на него и радостно думаю: «А ты, милый, видать, птица редкая и новая — пусть скажется в добрый час!» Нравится мне его возбуждение, это не тот красивый хмель, который
охватит городского интеллигента на краткий час, а потом ведёт за собою окисляющее душу стыдное похмелье, это настоящий огонь
жизни, он должен спокойно и неугасимо жечь душу человека до дня, пока она вся не выгорит.
Прошло недели две, и наступил один из тех дней, когда события, ручьями сбегаясь отовсюду, образуют как бы водоворот некий,
охватывают человека и кружат его в неожиданном хаосе своём до потери разума. В каждой
жизни есть такие дни.
В ней сказалась та смутная тоска по чем-то, та почти бессознательная, но неотразимая потребность новой
жизни, новых людей, которая
охватывает теперь все русское общество, и даже не одно только так называемое образованное.
Плакали о солнце, которого больше не увидят, о яблоне «белый налив», которая без них даст свои плоды, о тьме, которая
охватит их, о милой
жизни и жестокой смерти.
В такие минуты меня
охватывает стыд за себя и за ту науку, которой я служу, за ту мелкость и убогость, с какою она осуждена проявлять себя в
жизни. В деревне ко мне однажды обратился за помощью мужик с одышкою. Все левое легкое у него оказалось сплошь пораженным крупозным воспалением. Я изумился, как мог он добрести до меня, и сказал ему, чтобы он немедленно по приходе домой лег и не вставал.
Бывает, что совершенно падают силы нести такую
жизнь;
охватит такая тоска, что хочется бежать, бежать подальше, всех сбыть с рук, хотя на время почувствовать себя свободным и спокойным.
Переходы нашей
жизни из одного состояния в другое определяются не совершаемыми по нашей воле заметными нам поступками: браком, переменою места жительства или деятельности и т. п., но мыслями, которые приходят во время прогулки, среди ночи, за едою, в особенности теми мыслями, которые,
охватывая всё наше прошедшее, говорят нам: «Ты поступил так, но лучше было бы поступить иначе». И все наши дальнейшие поступки, как рабы, служат этим мыслям, исполняют их волю.
Кого? Бога?.. Как тут неважно слово в сравнении с ощущением той
жизни, всеединства и счастья, которые слово это старается
охватить!
Своеобразным, не поддающимся сознанию путем она
охватывает окружающую
жизнь так глубоко и полно, действует в ней так уверенно и точно, как разум не смел бы и мечтать.