Неточные совпадения
Прелат одного
монастыря, услышав о приближении их, прислал
от себя двух монахов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность
к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
Впереди него, из-под горы, вздымались молодо зеленые вершины лип, среди них неудачно пряталась золотая, но полысевшая голова колокольни женского
монастыря; далее все обрывалось в голубую яму, — по зеленому ее дну,
от города, вдаль,
к темным лесам, уходила синеватая река. Все было очень мягко, тихо, окутано вечерней грустью.
Мы вышли
к большому
монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились
от нас. В полях везде работают. Мы пошли на сахарную плантацию. Она отделялась
от большой дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
Многие из теснившихся
к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты; другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, а с иными разговаривал. Кликушу он уже знал, ее привели не издалека, из деревни всего верст за шесть
от монастыря, да и прежде ее водили
к нему.
По словам матушки, которая часто говорила: «Вот уйду
к Троице, выстрою себе домичек» и т. д., —
монастырь и окружающий его посад представлялись мне местом успокоения, куда не проникают ни нужда, ни болезнь, ни скорбь, где человек, освобожденный
от житейских забот, сосредоточивается — разумеется, в хорошеньком домике, выкрашенном в светло-серую краску и весело смотрящем на улицу своими тремя окнами, — исключительно в самом себе, в сознании блаженного безмятежия…
Павел, чтоб спастись
от одного этого храпа, решился уйти
к заутрени и, сам не зная — куда пришел, очутился в церкви девичьего Никитского
монастыря.
Чистота, полная преданность воле Бога и горячность этой девушки поразили старца. Он давно уже хотел отречься
от мира, но
монастырь требовал
от него его деятельности. Эта деятельность давала средства
монастырю. И он соглашался, хотя смутно чувствовал всю неправду своего положения. Его делали святым, чудотворцем, а он был слабый, увлеченный успехом человек. И открывшаяся ему душа этой девушки открыла ему и его душу. И он увидал, как он был далек
от того, чем хотел быть и
к чему влекло его его сердце.
Лет за пятнадцать до смерти принял родитель иночество
от некоего старца Агафангела, приходившего
к нам из стародубских
монастырей. С этих пор он ничем уж не занимался и весь посвятил себя богу, а домом и всем хозяйством заправляла старуха мать, которую он и называл «посестрией». Помню я множество странников, посещавших наш дом: и невесть откуда приходили они! и из Стародуба, и с Иргиза, и с Керженца, даже до Афона доходили иные; и всех-то отец принимал, всех чествовал и отпускал с милостыней.
Так как наш странник доплыл в своем рассказе до последней житейской пристани — до
монастыря,
к которому он, по глубокой вере его, был
от рождения предназначен, и так как ему здесь, казалось, все столь благоприятствовало, то приходилось думать, что тут Иван Северьянович более уже ни на какие напасти не натыкался; однако же вышло совсем иное. Один из наших сопутников вспомнил, что иноки, по всем о них сказаниям, постоянно очень много страдают
от беса, и вопросил...
Мне надо было бы этим случаем графской милости пользоваться, да тогда же, как монах советовал, в
монастырь проситься; а я, сам не знаю зачем, себе гармонию выпросил, и тем первое самое призвание опроверг, и оттого пошел
от одной стражбы
к другой, все более и более претерпевая, но нигде не погиб, пока все мне монахом в видении предреченное в настоящем житейском исполнении оправдалось за мое недоверие.
— Злато
к злату, — не утерпел монах
от монастыря.
Монах
от монастыря, которому указано было спросить, степенно подошел
к помещику.
— Когда узнала о казни Дружины Андреича, батюшка; когда получили в
монастыре синодик
от царя, с именами всех казненных и с указом молиться за их упокой; накануне того самого дня, как я
к ней приехал.
Несколько дней шел Серебряный с своим отрядом. На одном ночлеге, откуда был поворот
к девичьему
монастырю, он оставил людей своих и поехал один навстречу Михеичу, обещавшему привезти ему ответ
от боярыни.
Во мне жило двое: один, узнав слишком много мерзости и грязи, несколько оробел
от этого и, подавленный знанием буднично страшного, начинал относиться
к жизни,
к людям недоверчиво, подозрительно, с бессильною жалостью ко всем, а также
к себе самому. Этот человек мечтал о тихой, одинокой жизни с книгами, без людей, о
монастыре, лесной сторожке, железнодорожной будке, о Персии и должности ночного сторожа где-нибудь на окраине города. Поменьше людей, подальше
от них…
Господин Бахчеев, проведя самую скверную ночь, на рассвете выехал из своего дома, чтоб поспеть
к ранней обедне в
монастырь, находящийся верстах в пяти
от его деревни.
Он осыпал его вопросами, и когда старшина, увлеченный воспоминаниями прошедших своих подвигов,
от осады Троицкого
монастыря перешел
к знаменитой победе князя Пожарского, одержанной под Москвою над войском гетмана Хоткевича, то внимание молодого боярина удвоилось, лицо его пылало, а в голубых, кипящих мужеством и исполненных жизни глазах изобразились досада и нетерпение бесстрашного воина, когда он слушает рассказ о знаменитом бое, в котором,
к несчастию, не мог участвовать.
Чтоб подняться на гору, Милославский должен был проехать мимо Благовещенского
монастыря, при подошве которого соединяется Ока с Волгою. Приостановясь на минуту, чтоб полюбоваться прелестным местоположением этой древней обители, он заметил полуодетого нищего, который на песчаной косе, против самых монастырских ворот, играл с детьми и, казалось, забавлялся не менее их. Увидев проезжих, нищий сделал несколько прыжков,
от которых все ребятишки померли со смеху, и, подбежав
к Юрию, закричал...
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском
монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришел
к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не
от господа бога…
— Жаль! — спокойно кинула женщина, отвернулась
от Ильи и заговорила, обращаясь
к Вере: — Знаешь, — была я вчера у всенощной в девичьем
монастыре и такую там клирошанку видела — ах! Чудная девочка… Стояла я и всё смотрела на неё, и думала: «Отчего она ушла в
монастырь?» Жалко было мне её…
— Православный…
От дубинщины бежал из-под самого
монастыря, да в лапы
к Гарусову и попал. Все одно помирать: в медной горе али здесь на цепи… Живым и ты не уйдешь. В горе-то
к тачке на цепь прикуют… Может, ты счастливее меня будешь… вырвешься как ни на есть отседова… так в Черном Яру повидай мою-то женишку… скажи ей поклончик… а ребятенки… ну, на миру сиротами вырастут: сирота растет — миру работник.
Приземистый, курносый, рябой и плешивый черный поп Пафнутий был общим любимцем и в
монастыре, и в обители, и в Служней слободе, потому что имел веселый нрав и с каждым умел обойтись. Попу Мирону он приходился сродни, и они часто вместе «угобжались
от вина и елея». Угнетенные игуменом шли за утешением
к черному попу Пафнутию, у которого для каждого находилось ласковое словечко.
Инок Гермоген не спал сряду несколько ночей и чувствовал себя очень бодро. Только и отдыху было, что прислонится где-нибудь
к стене и, сидя, вздремнет. Никто не знал, что беспокоило молодого инока, а он мучился про себя, и сильно мучился, вспоминая раненых и убитых мятежников. Конечно, они в ослеплении злобы бросались на
монастырь не
от ума, а все-таки большой ответ за них придется дать богу. Напрасная христианская кровь проливается…
Окончательно заскучал усторожский воевода и заперся у себя в горнице. Поняла и воеводша, что неладно повела дело с самого начала: надо было без разговоров увезти воеводу в Прокопьевский
монастырь да там и отмолить его
от напущенных волхитом поганых чар. Теперь она подходила
к воеводской горнице, стучалась в дверь и говорила...
Никто в
монастыре не искал моей дружбы, моего сообщества; я был один, всегда один; когда я плакал — смеялись; потому что люди не могут сожалеть о том, что хуже или лучше их; — все монахи, которых я знал, были обыкновенные, полудобрые существа, глупые
от рожденья или
от старости, неспособные ни
к чему, кроме соблюдения постов…
Между тем Юрий и Ольга, которые вышли из
монастыря несколько прежде Натальи Сергевны, не захотев ее дожидаться у экипажа и желая воспользоваться душистой прохладой вечера, шли рука об руку по пыльной дороге; чувствуя теплоту девственного тела так близко
от своего сердца, внимая шороху платья, Юрий невольно забылся, он обвил круглый стан Ольги одной рукою и другой отодвинул большой бумажный платок, покрывавший ее голову и плечи, напечатлел жаркий поцелуй на ее круглой шее; она запылала, крепче прижалась
к нему и ускорила шаги, не говоря ни слова… в это время они находились на перекрестке двух дорог, возле большой засохшей
от старости ветлы, коей черные сучья резко рисовались на полусветлом небосклоне, еще хранящем последний отблеск запада.
— А в чём я виноват? — спрашивал он кого-то и, хотя не находил ответа, почувствовал, что это вопрос не лишний. На рассвете он внезапно решил съездить в
монастырь к брату; может быть, там, у человека, который живёт в стороне
от соблазнов и тревог, найдётся что-нибудь утешающее и даже решительное.
Так отошли
от жизни три страстно стремившиеся
к праведности воспитанника русской инженерной школы. На службе,
к которой все они трое готовились, не годился из них ни один. Двое первые, которые держались правила «отыди
от зла и сотвори благо», ушли в
монастырь, где один из них опочил в архиерейской митре, а другой — в схиме. Тот же третий, который желал переведаться со злом и побороть его в жизни, сам похоронил себя в бездне моря.
Затем, когда у настоящего злотаря риза будет готова, ее привезут
к нам за реку, а Яков Яковлевич поедет опять в
монастырь и скажет, что хочет архиерейское праздничное служение видеть, и войдет в алтарь, и станет в шинели в темном алтаре у жертвенника, где наша икона на окне бережется, и скрадет ее под полу, и, отдав человеку шинель, якобы
от жары, велит ее вынесть.
Пальба и пыль
от нас, а не на нас.
К монастырю Донскому! Гетман дрогнул.
Скорей коня! Теперь настало время
Ударить враз. Не выдадим Кузьму.
Сбирайте сотни! На конь, и за дело!
Легко стало жить Анатолю, когда он переступил за порог
монастыря и подпал строгому искусу ставленника-послушника. Покойная гавань, призывающая труждающихся, открывалась для него, он слушался, не рассуждая, и усталый
к вечеру
от работы, усиленного изучения латинского языка и разных утренних и вечерних служб, он засыпал спокойно.
— А это уж не
от нас, а
от божьего соизволения. Чудо было… Это когда царь Грозный казнил город Бобыльск. Сначала-то приехал милостивым, а потом и начал. Из Бобыльского
монастыря велел снять колокол, привязал бобыльского игумна бородой
к колоколу и припечатал ее своей царской печатью, а потом колокол с припечатанным игумном и велел бросить в Камчужную.
Тут узнали мы
от своих словоохотливых товарищей, что вчера Тимьянский и Кайсаров вместе еще с тремя студентами, Поповым, Петровым и Кинтером, уходили на целый день за город
к Хижицам и Зилантову
монастырю (известное место, верстах в четырех или пяти
от Казани), что они брали с собой особый большой ящик, в котором помещались доски для раскладывания бабочек и сушки других насекомых, что всего они набрали штук семьдесят.
Как тяжелы эти люди! Что им нужно
от меня?
К чему им нарушать мой покой? (Вздыхает.) Нет, видно уж и вправду придется уйти в
монастырь… (Задумывается.) Да, в
монастырь…
— Вживе был еще отец-от Прохор, как его строенье, Воскресенский
монастырь, порушили; которых старцев в Сибирь, которых на Кавказ разослали, а
монастырь отдали тем, что
к никонианам преклонились [Единоверцам.].
Пурцман с семейством устроился. Завесили одну половину — дамское — некурящее. Рамы все замазали. Электричество — не платить. Утром так и сделали: как кондукторша пришла — купили у нее всю книжку. Сперва ошалела
от ужаса, потом ничего. И ездим. Кондукторша на остановках кричит: «Местов нету!» Контролер влез — ужаснулся. Говорю, извините, никакого правонарушения нету. Заплочено, и ездим. Завтракал с нами у храма Спасителя, кофе пили на Арбате, а потом поехали
к Страстному
монастырю.
— В Коршунове у матроса побывал, в Порошине у дьякона,
от тебя проеду в город
к Кисловым, а
от них в
монастырь за Софронушкой.
— Надо потрудиться, Пахомушка, — говорил он ему, — объезжай святую братию, повести, что в ночь на воскресенье будет раденье. В Коршунову прежде всего поезжай, позови матроса Семенушку, оттоль в Порошино заверни
к дьякону, потом
к Дмитрию Осипычу, а
от него в город
к Кисловым поезжай. Постарайся приехать
к ним засветло, а утром пораньше поезжай в Княж-Хабаров
монастырь за Софронушкой.
Чтобы как-нибудь не узнали ее, она испортила лицо свое, натирая его луком до того, что оно распухло и разболелось, так что не осталось и следа
от ее красоты; одета она была в рубище и питалась милостыней, которую выпрашивала на церковных папертях; наконец, пошла она
к одной игуменье, женщине благочестивой, открылась ей, и та из сострадания приютила ее у себя в
монастыре, рискуя сама подпасть за это под ответственность».
Про всю кладенецкую старину знал он
от отца… Иван Прокофьич был грамотей, читал и местного «летописца», знал историю
монастыря, даром что не любил попов и чернецов и редко ходил
к обедне.
Спускался он с высокой паперти совсем разбитый, не
от телесной усталости, не
от ходьбы, а
от расстройства чисто душевного. Оно точно кол стояло у него в груди… Вся эта поездка
к «Троице-Сергию» вставала перед ним печальной нравственной недоимкой, перешла в тяжкое недовольство и собою, и всем этим
монастырем, с его базарной сутолокой и полным отсутствием, на его взгляд, смиряющих, сладостных веяний, способных всякого настроить на неземные помыслы.
От монастыря спустились они
к тому проулку, где стоял двор Ивана Прокофьича.
Сейчас же потянуло Теркина на улицу. Он сказал половому, чтобы послали извозчика Николая
к монастырю, где он возьмет его часу около девятого, и пошел по той улице, по которой его привезли вчера
от номеров Малышевых.
Проходили десятки лет, и всё день походил на день, ночь на ночь. Кроме диких птиц и зверей, около
монастыря не показывалась ни одна душа. Ближайшее человеческое жилье находилось далеко и, чтобы пробраться
к нему
от монастыря или
от него в
монастырь, нужно было пройти верст сто пустыней. Проходить пустыню решались только люди, которые презирали жизнь, отрекались
от нее и шли в
монастырь, как в могилу.
Но таких счастливцев было немного, сравнительно с огромными массами, покрывшими надбережные холмы, начиная
от Выдубицкого
монастыря и Аскольдовой могилы до террас, прилегающих
к монастырю Михайловскому.
— Нет, говорит, отцы преподобные, прискорбна душа моя даже до смерти! Не могу дольше жить в сем прелестном мире, давно алчу тихого пристанища
от бурь житейских… Прими ты меня в число своей братии, отче святый, не отринь слезного моленья: причти мя
к малому стаду избранных, облеки во ангельский образ. — Так говорил архимандриту
монастыря Заборского.
Кушая грибки и запивая их малагой, княгиня мечтала о том, как ее окончательно разорят и покинут, как все ее управляющие, приказчики, конторщики и горничные, для которых она так много сделала, изменят ей и начнут говорить грубости, как все люди, сколько их есть на земле, будут нападать на нее, злословить, смеяться; она откажется
от своего княжеского титула,
от роскоши и общества, уйдет в
монастырь, и никому ни одного слова упрека; она будет молиться за врагов своих, и тогда все вдруг поймут ее, придут
к ней просить прощения, но уж будет поздно…
Занятие это, ребята, я форменно прекращу. Всех солдаток по уездам велю в одну фатеру сбить, правильных старушек
к ним, на манер старших, приставлю. Шей, стряпай, дите свое качай, полный паек им всем
от казны. Солдаты ихние в побывку раз в полгода заявляются. Честь честью. А какая против закона выверт сделает, в гречку прыгнет, — в специальный
монастырь ее на усмирение откомандировать, чтоб солдатских чистых щей дегтем не забеливала…
Когда крестный ход приближался
к монастырю, я заметил среди избранных Александра Иваныча. Он стоял впереди всех и, раскрыв рот
от удовольствия, подняв вверх правую бровь, глядел на процессию. Лицо его сияло; вероятно, в эти минуты, когда кругом было столько народу и так светло, он был доволен и собой, и новой верой, и своею совестью.
Известие было,
к несчастью, верно. Митрополит Амвросий, услыхав звон в набат и видя бунт, сел в карету своего племянника, тоже жившего в Чудовом
монастыре, и велел ехать
к сенатору Собакину. Тот
от страха его не принял. Тогда владыко поехал в Донской
монастырь, откуда послал
к Еропкину просить, чтобы он дал ему пропускной билет за город. Вместо билета Петр Дмитриевич прислал ему для охраны его особы одного офицера конной гвардии.