Неточные совпадения
У одной только и есть, что голова, а рот такой, что
комар не пролезет; у другой одно брюхо, третья вся состоит из спины, четвертая в каких-то шипах, у иной глаза посреди тела, в равном расстоянии
от хвоста и рта; другую примешь с первого взгляда за кожаный портмоне и т. д.
Часам к 3 пополудни мы действительно нашли двускатный балаганчик. Сделан он был из кедрового корья какими-то охотниками так, что дым
от костра, разложенного внутри, выходил по обе стороны и не позволял
комарам проникнуть внутрь помещения. Около балагана протекал небольшой ручей. Пришлось опять долго возиться с переправой лошадей на другой берег, но наконец и это препятствие было преодолено.
— Уж так бы это было хорошо, Илья Фирсыч! Другого такого змея и не найти, кажется. Он да еще Галактион Колобов — два сапога пара. Немцы там, жиды да поляки — наплевать, — сегодня здесь насосались и отстали, а эти-то свои и никуда не уйдут. Всю округу корчат, как черти мокрою веревкой. Что дальше, то хуже. Вопль
от них идет. Так и режут по живому мясу. Что у нас только делается, Илья Фирсыч! И что обидно: все по закону, —
комар носу не подточит.
Эти строгие теоретические рассуждения разлетались прахом при ближайшем знакомстве с делом. Конечно, и пшеничники виноваты, а с другой стороны, выдвигалась масса таких причин, которые уже не зависели
от пшеничников. Первое дело, своя собственная темнота одолевала, тот душевный глад, о котором говорит писание. Пришли волки в овечьей шкуре и воспользовались мглой… По закону разорили целый край. И как все просто:
комар носу не подточит.
Пока я взбирался на гору и подходил к избе, меня окружали тучи
комаров, буквально тучи, было темно
от них, лицо и руки мои жгло, и не было возможности защищаться.
Почти всё время поп Семен проводил в пустыне, передвигаясь
от одной группы к другой на собаках и оленях, а летом по морю на парусной лодке или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге болезни, донимали
комары и медведи, опрокидывались на быстрых реках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но всё это переносил он с необыкновенною легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется.
Полог — единственное спасение
от вечерних и ночных нападений
комаров.
— И мне уж позвольте, — сказал кучер. Он был старик, но еще крепкий и довольно красивый из себя. — Не знаю, как вашего табаку, а нашего так они не любят, — продолжал он, выпуская изо рта клубы зеленоватого дыма, и
комары действительно полетели
от него в разные стороны; он потом пустил струю и на лошадей, и с тех
комары слетели.
— Вы, барин, курите побольше, а то ведь эти пискуны-то совсем съедят! — сказал, обертываясь к нему, исправнический кучер, уже весь искусанный
комарами и беспрестанно смахивавший кнутом целые стаи их, облипавшие бедных лошадей, которые только вздрагивали
от этого в разных местах телом и все порывались скорей бежать.
Комары лезли набобу в нос, в рот, даже в уши; он сначала отмахивался
от них рукой, а потом покорился своей участи и только в крайнем случае судорожно мотал головой, как привязанная к столбу лошадь.
— Все это вздор и пустяки! — продолжал тот. — На людей, начинающих возвышаться, всегда возводят множество клевет и сплетен, которые потом, как
комары от холода, сразу все пропадают; главное теперь не в том; я имею к тебе еще другую, более серьезную для меня просьбу: продать мне твою эту маленькую деревню Федюхину, в сорок или пятьдесят душ, кажется.
Старик согнулся и, покачиваясь, молча стал гладить колени. Синеватый сумрак кутал сад, отемняя зелень, жёлтая луна висела в пустом небе, жужжали
комары, и, отмахиваясь
от них, Люба говорила...
Тон, которым были сказаны Собачкиным эти последние слова, звучал такою грустью, что «стригуны» невольно задумались. Вся обстановка была какая-то унылая;
от камелька разливался во все стороны синеватый трепещущий свет; с улицы доносилось какое-то гуденье: не то ветер порхал властелином по опустелой улице, не то «старичье» хмельными ватагами разъезжалось по домам; частый, мерзлый снежок дребезжал в окна, наполняя комнату словно жужжанием бесчисленного множества
комаров…
Несмотря на то, что
от жару некуда было деваться, что
комары роями вились в прохладной тени арбы и что мальчишка, ворочаясь, толкал ее, Марьяна натянула себе на голову платок и уж засыпала, как вдруг Устенька, соседка, прибежала к ней и, нырнув под арбу, легла с ней рядом.
— Вона! Мое через перенесет. Вот дай срок, их праздник будет, пойду к Гирей-хану в гости, бузу [Татарское пиво из пшена.] пить, — сказал Лукашка, сердито отмахиваясь
от липнувших к нему
комаров.
«Чуют, может быть, чакалки и с недовольными лицами пробираются в другую сторону; около меня, пролетая между листьями, которые кажутся им огромными островами, стоят в воздухе и жужжат
комары: один, два, три, четыре, сто, тысяча, миллион
комаров, и все они что-нибудь и зачем-нибудь жужжат около меня, и каждый из них такой же особенный
от всех Дмитрий Оленин, как и я сам».
Я заснул как убитый, сунув лицо в песок — уж очень
комары и мошкара одолевали, — особенно когда дым
от костра несся в другую сторону.
Самовар свистит тише, но пронзительнее. Этот тонкий звук надоедливо лезет в уши, — он похож на писк
комара и беспокоит, путает мысли. Но закрыть трубу самовара крышкой Илье не хочется: когда самовар перестаёт свистеть, в комнате становится слишком тихо… На новой квартире у Лунёва появились неизведанные до этой поры им ощущения. Раньше он жил всегда рядом с людьми — его отделяли
от них тонкие деревянные переборки, — а теперь отгородился каменными стенами и не чувствовал за ними людей.
— Это не люди, а — нарывы! Кровь в людях русских испортилась, и
от дурной крови явились в ней все эти книжники-газетчики, лютые фарисеи… Нарвало их везде и все больше нарывает… Порча крови — отчего?
От медленности движения…
Комары откуда?
От болота… В стоячей воде всякая нечисть заводится… И в неустроенной жизни то же самое…
Село стояло на пригорке. За рекою тянулось топкое болото. Летом, после жарких дней, с топей поднимался лиловатый душный туман, а из-за мелкого леса всходила на небо красная луна. Болото дышало на село гнилым дыханием, посылало на людей тучи
комаров, воздух ныл, плакал
от их жадной суеты и тоскливого пения, люди до крови чесались, сердитые и жалкие.
— Ой, батюшки!.. Пришел в наше болото медведь и завалился спать. Как лег в траву, так сейчас же задавил пятьсот
комаров; как дохнул — проглотил целую сотню. Ой, беда, братцы! Мы едва унесли
от него ноги, а то всех бы передавил…
Опять полетел
Комар Комарович и впился медведю прямо в глаз. Заревел медведь
от боли, хватил себя лапой по морде, и опять в лапе ничего, только чуть глаз себе не вырвал когтем. А
Комар Комарович вьется над самым медвежьим ухом и пищит...
Это случилось в самый полдень, когда все
комары спрятались
от жары в болото.
Комар Комарович — длинный нос прикорнул под широкий лист и заснул. Спит и слышит отчаянный крик...
По ночам не спала
от девичьей тоски и била туфлей
комаров на стенах, как будто стреляя из пистолета.
Особенно одолевали
комары — житья
от них нет,
от проклятых.
Степан предложил поохотиться на гусей. Мой товарищ согласился. Я отказался и пошел
от скуки пройтись по лесу. В лесу было тихо и спокойно, стоял серый полумрак стволов, и только вверху играли еще лучи, светилось небо и ходил легкий шорох. Я присел под лиственницей, чтобы закурить папиросу, и, пока дымок тихо вился надо мною, отгоняя больших лесных
комаров, меня совершенно незаметно охватила та внезапная сладкая и туманная дремота, которая бывает результатом усталости на свежем воздухе.
— Во-от он!.. — улыбается Любим. — Зда-аровый, шут… Оттопырь-ка пальцы, я его сичас… за зебры… Постой, не толкай локтем… я его сичас… сичас, дай только взяться… Далече, шут, под корягу забился, не за что и ухватиться… Не доберешься до головы… Пузо одно только и слыхать… Убей мне на шее
комара — жжет! Я сичас… под зебры его… Заходи сбоку, пхай его, пхай! Шпыняй его пальцем!
И снова усиленно задымил. Курит он какую-то ядовитейшую махорку, дым
от неё столь жестокий, что
комары и мухи, влетая в зеленоватые струи его, кувырком падают на землю. А он хвастается...
Так он и поступал. Ночью моцион делал, в лунном свете купался, а днем забирался в нору и дрожал. Только в полдни выбежит кой-чего похватать — да что в полдень промыслишь! В это время и
комар под лист
от жары прячется, и букашка под кору хоронится. Поглотает воды — и шабаш!
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да
комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как поля, мы страждем
от засухи;
Лишь как бы напоить, да освежить себя
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,
И, проводив ее блинами и вином,
Поминки ей творим мороженым и льдом.
Зимой он, конечно, защищает
от холода, а летом —
от дождя,
комаров и лесной мошкары.
После долгого совещания с Евпраксией Аксинья Захаровна решила гнать Пантелея на тройке обратно в
Комаров и спросить уставницу мать Аркадию, кому в обители за матушку богомольствуют, а с тех пор на всякий случай читать каноны Иоанну Предтече, скорому помощнику
от головной боли, да преподобному Марою, целителю трясавичной болезни.
— Посмотрю я на тебя, Настасья, ровно тебе не мил стал отцовский дом. Чуть не с самого первого дня, как воротилась ты из обители, ходишь, как в воду опущенная, и все ты делаешь рывком да с сердцем… А только молвил отец: «В
Комаров ехать» — ног под собой не чуешь… Спасибо, доченька, спасибо!.. Не чаяла
от тебя!..
— Прощайте покаместь… До свиданья, — сдвинув брови и отстраняясь
от Алексея, сказала она. — Недели через две приезжайте в
Комаров… К тому времени я
от брата ответ получу.
— Много ты знаешь!.. А мы видали виды… Зачем исправник-от в
Комаров кажду неделю наезжает… Даром, что ли?.. В Московкиной обители с белицами-то он
от Писанья, что ли, беседует?.. А Домне головщице за что шелковы платки дарит?.. А купчики московские зачем к Глафириным ездят?.. А?..
Вечером, в то самое время, как Василий Борисыч с Парашей хоронились у Феклиста Митрича
от Манефы, в Осиповку приехала Аксинья Захаровна с Груней да с кумом Иваном Григорьичем. Они ее провожали. Аксинья Захаровна утомилась
от поездок и просила Груню съездить на другой день в
Комаров за Парашей. Вздумала Груня ехать за богоданной сестрицей в маленькой тележке Ивана Григорьича, оттого с вечера Аксинья Захаровна и послала на телеге в Манефину обитель старика Пантелея привезти оттоль пожитки Парашины.
Знамо дело, зачем в
Комаров люди ездят: на могилку к честному отцу Ионе
от зубной скорби помолиться, на поклоненье могилке матушки Маргариты.
Мириады разнообразных
комаров,
от крошечной мошки, что целыми кучами забивается в глаза, в нос и уши, до тощей длинноногой караморы, день и ночь несметными роями толкутся в воздухе, столбами носятся над болотами и преследуют человека нестерпимыми мученьями…
Весь
Комаров переполошился, думали — горит у Манефиных, сбежались белицы и старицы изо всех обителей, иные на всякий случай с ведрами прибежали, но с ужасом узнали, что иная беда приключилась: матери
от Игнатьевых и других несогласных с Манефой обителей сначала с злорадством приняли весть, но тотчас одумались и крепко прикручинились.
Комар затрубил с радости и улетел. Потом запутался в паутину к пауку, и стал паук его сосать.
Комар и говорит: «Сильного зверя, льва, одолел, а вот
от дрянного паука погибаю».
— Какая же ссора? — молвила Дуня, обращаясь к подруге. — И в прошлом году и до сих пор я Петра Степаныча вовсе почти и не знала; ни я перед ним, ни он передо мной ни в чем не виноваты. В Комаров-от уехали вы тогда, так мне-то какое дело было до того? Петр Степаныч вольный казак — куда воля тянет, туда ему и дорога.
Поехал Семен Петрович в
Комаров и там, по обыкновению, пристал у Таисеи, в обители Бояркиных. Не бывал там года полтора, с тех пор как увезли Василья Борисыча да Прасковью Патаповну, много нового узнал он
от Таисеи, узнал, что мать Манефа совсем разошлась с братом, а сама чуть не в затвор затворилась, передав управление обительскими делами Фленушке, для чего та постриглась в иночество и теперь стала матерью Филагрией.
— Та-а-ак-с, — протянул Василий Фадеев. — Из-за Волги, из Комарова… Не слыхивал про такой… Это город, что ли, какой, Комаров-от?
— Прочить в черницы, точно, не прочила, — сказал Петр Степаныч. — Я ведь каждый год в Комарове бываю, случалось там недели по три, по четыре живать, оттого ихнюю жизнь и знаю всю до тонкости. Да ежели б матушке Манефе и захотелось иночество надеть на племянницу, не посмела бы. Патап-от Максимыч не пожалел бы сестры по плоти, весь бы
Комаров вверх дном повернул.
— Славу Богу, и Ермолай Васильич и все его домашние здравствуют и вам кланяться наказывали, — отвечал Семен Петрович. — А так как довелось мне по хозяйскому делу в Москву ехать, так Ермолай Васильич и заблагорассудил, чтоб я теперь же заехал к вам в
Комаров с ежегодным подаянием, какое каждый раз
от него посылается.
И объявил верным-праведным, что дает им верховного пророка — сына своего, духовно
от него рожденного, Максима
Комара во христы, в цари по сердцу и в первосвященники.
Когда я говорил с ней, не думал еще тогда так скоро у вас быть, полагал даже, что вряд ли нынешним годом и удастся мне в Комаров-от попасть.
— Самоквасова Петра Степаныча знавал? Он еще каждое лето в
Комаров с подаяниями
от дяди из Казани приезжал, — сказал Патап Максимыч.
«Около меня, пролетая между листьями, которые кажутся им огромными островами, стоят в воздухе и жужжат
комары; и все они что-нибудь и зачем-нибудь жужжат около меня, и каждый из них такой же особенный
от всех Дмитрий Оленин, как и я сам».
Спасаясь
от мошек и
комаров, они зарывались в землю.