Неточные совпадения
Заглянул бы кто-нибудь к нему
на рабочий двор, где наготовлено было
на запас всякого дерева и посуды, никогда не употреблявшейся, — ему бы показалось, уж не попал ли он как-нибудь в Москву
на щепной двор, куда ежедневно
отправляются расторопные тещи и свекрухи, с кухарками позади, делать свои хозяйственные запасы и где
горами белеет всякое дерево — шитое, точеное, лаженое и плетеное: бочки, пересеки, ушаты, лагуны́, [Лагун — «форма ведра с закрышкой».
Я сочувствовал его
горю, и мне больно было, что отец и Карл Иваныч, которых я почти одинаково любил, не поняли друг друга; я опять
отправился в угол, сел
на пятки и рассуждал о том, как бы восстановить между ними согласие.
Он не пошел ни
на четвертый, ни
на пятый день; не читал, не писал,
отправился было погулять, вышел
на пыльную дорогу, дальше надо в
гору идти.
Летом
отправлялись за город, в ильинскую пятницу —
на Пороховые Заводы, и жизнь чередовалась обычными явлениями, не внося губительных перемен, можно было бы сказать, если б удары жизни вовсе не достигали маленьких мирных уголков. Но, к несчастью, громовой удар, потрясая основания
гор и огромные воздушные пространства, раздается и в норке мыши, хотя слабее, глуше, но для норки ощутительно.
На другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной
горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и
отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Однажды он
отправился в
горы по своим делам и пригласил меня с собою. 24 июня рано утром мы выехали с ним
на лодке, миновав Мраморный мыс, высадились
на берегу против острова Чихачева. Эта экскурсия дала мне возможность хорошо ознакомиться с заливом Ольги и устьем Вай-Фудзина.
Я велел подбросить дров в костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти 3 года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался
на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом
отправился на Фудзин, к
горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошел
на Тадушу.
В ожидании парохода, который должен был привезти наши грузы, я решил
отправиться в обследование реки Сыдагоу и наметил такой маршрут: перевалить через водораздел около Тазовской
горы, спуститься по реке Сандагоу и опять выйти
на реку Вай-Фудзин.
На выполнение этого маршрута потребовалось 6 суток.
Стрелки занялись ловлей рыбы
на удочку, а я взял ружье и
отправился на разведки в
горы.
Солнце стояло еще высоко, и я решил подняться
на гору Тудинзу, чтобы оттуда осмотреть окрестности. Вместе со мной пошел и Дерсу. Мы
отправились налегке и захватили с собой только винтовки.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу
отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в
гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых,
на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
В азарт она не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним
отправятся жить в Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и
гор,
на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно
на меня подействовало; я
горел нетерпением ее увидеть, и потому в первое воскресенье по ее приезде
отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга.
Я спал дурно и
на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи,
отправился пешком в
горы, вверх по течению реки,
на которой лежит городок З. Эти
горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsrück), очень любопытны в геологическом отношении; в особенности замечательны они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геологических наблюдений.
Тройки вскачь неслись по коридорам и комнатам; шагом взбирались по лестницам, изображавшим собой
горы, и наконец, наскакавшись и набегавшись, останавливались
на кормежку, причем «лошадей» расставляли по углам, а кучера
отправлялись за «овсом» и, раздобывшись сластями, оделяли ими лошадей.
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с
горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он
на дне морском сыщет.
Сей день путешествие мое было неудачно; лошади были худы, выпрягались поминутно; наконец, спускаяся с небольшой
горы, ось у кибитки переломилась, и я далее ехать не мог. — Пешком ходить мне в привычку. Взяв посошок,
отправился я вперед к почтовому стану. Но прогулка по большой дороге не очень приятна для петербургского жителя, не похожа
на гулянье в Летнем саду или в Баба, скоро она меня утомила, и я принужден был сесть.
Прорвалась, наконец, искусственно возведенная плотина: он и дрожал, и
горел, и
на другой же день
отправился к Михалевичу.
Об Нарышкиных имею известие от брата Петра из Прочного Окопа, — Нарышкин чуть было не задушил его, услышавши знакомый ему мой голос. Родственно они приняли моего Петра, который
на год
отправился по собственному желанию в экспедицию. Теперь они все в
горах. Талызин уехал в Петербург и, кажется, не воротится, я этому очень рад. При нем я бы не поехал по приглашению Фонвизина.
Дети с бабушкой, вероятно, в конце июля
отправятся. Разрешение детям уже вышло, но идет переписка о старушке. Кажется, мудрено старушку здесь остановить. В Туринске
на эту семью много легло
горя…
По улицам города я шатался теперь с исключительной целью — высмотреть, тут ли находится вся компания, которую Януш характеризовал словами «дурное общество»; и если Лавровский валялся в луже, если Туркевич и Тыбурций разглагольствовали перед своими слушателями, а темные личности шныряли по базару, я тотчас же бегом
отправлялся через болото,
на гору, к часовне, предварительно наполнив карманы яблоками, которые я мог рвать в саду без запрета, и лакомствами, которые я сберегал всегда для своих новых друзей.
Огорченный, я
отправился из редакции домой и встречаю
на Тверской А.В. Амфитеатрова. Он писал также фельетоны в «Новом времени». Рассказываю ему свое
горе.
Поздним вечером в редакции было получено от какого-то случайного очевидца известие, что между Воробьевыми
горами и Крымским мостом опрокинулась лодка и утонуло шесть человек. Пользуясь знакомством с Н.И. Огаревым, бывшим в это время за обер-полицмейстера, Ф.К. Иванов, несмотря
на поздний час,
отправился к нему и застал полковника дома в его знаменитой приемной.
В одно утро, не сказав никому ни слова, она
отправилась пешком к отцу Василию, который, конечно, и перед тем после постигшего Марфиных
горя бывал у них почти ежедневно; но
на этот раз Сусанна Николаевна, рассказав откровенно все, что происходит с ее мужем, умоляла его прийти к ним уже прямо для поучения и подкрепления Егора Егорыча.
Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только появилось солнце,
отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую
на горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
Перед отъездом из Нью-Йорка Матвей и Анна
отправились на пристань — смотреть, как подходят корабли из Европы. И они видели, как, рассекая грудью волны залива, подошел морской гигант и как его опять подвели к пристани и по мосткам шли десятки и сотни людей, неся сюда и свое
горе, и свои надежды, и ожидания…
Напившись чаю и полюбовавшись с своего крылечка
на горы,
на утро и
на Марьянку, он надевал оборванный зипун из воловьей шкуры, размоченную обувь, называемую поршнями, подпоясывал кинжал, брал ружье, мешочек с закуской и табаком, звал за собой собаку и
отправлялся часу в шестом утра в лес за станицу.
Круциферский
отправился к Кафернаумскому. Зачем? Этого он сам не знал. Кафернаумский вместо рома и арака предложил рюмку пеннику и огурцы. Круциферский выпил и к удивлению увидел, что, в самом деле, у него
на душе стало легче; такое открытие, разумеется, не могло быть более кстати, как в то время, когда безвыходное
горе разъедало его.
Издали еще увидели они старуху, сидевшую с внучком
на завалинке. Петра и Василия не было дома: из слов Анны оказалось, что они
отправились — один в Озеро, другой — в
Горы; оба пошли попытать счастья, не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места
отправятся на жительство в «рыбацкие слободы», к которым оба уже привыкли и где, по словам их, жизнь привольнее здешней. Старушка следовала за ними.
На следующее утро снова нахлынула ватага соотечественников; Литвинов едва-едва от них отделался и,
отправившись в
горы, сперва наткнулся
на Ирину, он притворился, что не узнал ее, и быстро прошел мимо, — потом
на Потугина.
Сыграв Петра, утром в девять часов я
отправился на пароходе в Кострому, взглянул
на пески левого берега Волги, где шагал впервые в лямке,
на гору правого берега,
на белильный завод.
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин в то же утро, надев все свои кресты и ленты,
отправился к владыке. Тот принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь
на каждом почти слове, тем не менее, однако, с большим чувством рассказал о постигшем его
горе и затем изложил просьбу о разводе сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
Ух! какая свинцовая
гора свалилась с моего сердца! Я бросился обнимать казака, перекрестился, захохотал как сумасшедший, потом заплакал как ребенок, отдал казаку последний мой талер и пустился бегом по валу. В несколько минут я добежал до рощи; между деревьев блеснули русские штыки: это были мои солдаты, которые, построясь для смены, ожидали меня у самого аванпоста. Весь тот день я чувствовал себя нездоровым,
на другой слег в постелю и схлебнул такую горячку, что чуть-чуть не
отправился на тот свет.
Ночь мы проводили в балагане
на Осиновой, а чем свет
отправлялись на охоту. В этих случаях Николай Матвеич был неумолим и не позволял нежиться. После целого дня шатания с ружьем по
горам мы возвращались домой к вечеру, усталые до последней степени, и клялись друг другу, что это уже в последний раз.
Домой пошел только Штемберг, а остальные
отправились на обычное место,
на Банную
гору, и долго сидели там, утомленные бессонной ночью, зевающие, с серыми, внезапно похудевшими лицами. Черный буксирный пароходик волок пустую, высоко поднявшуюся над водой баржу, и, казалось, никогда не дойти ему до заворота: как ни взглянешь, а он все
на месте.
Рейтары были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам
отправился в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка и Брехун долго смотрели, как атаман шел с Охоней
на гору, которая поднималась сейчас за обителью и вся поросла густым бором. Через час атаман вернулся, сел
на коня и уехал в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель была подожжена.
Восемьдесят тысяч каменотесов и семьдесят тысяч носильщиков беспрерывно работали в
горах и в предместьях города, а десять тысяч дровосеков из числа тридцати восьми тысяч
отправлялись посменно
на Ливан, где проводили целый месяц в столь тяжкой работе, что после нее отдыхали два месяца.
Охотник, поездив несколько времени по
горам и полям и не найдя нигде зайцев, сделал соображение, что они все лежат в лесу; а как
на беду он взял с собой ружье, то, подъехав к лесу, привязал
на опушке лошадь к дереву, посадил ястреба
на толстый сучок, должник привязал к седлу, а сам
отправился стрелять в лес зайцев.
— Да что тут и говорить! Вот сейчас, вот первое дело, благослови господи, муж твой наедет, а ты, Сергей Филипыч, и ступай прочь,
отправляйся на задний двор к музыкантам и смотри из-под сарая, как у Катерины Ильвовны в спальне свеченька
горит, да как она пуховую постельку перебивает, да с своим законным Зиновием с Борисычем опочивать укладывается.
Несмотря
на мои тридцать пять лет, я был еще очень молод, голова моя
горела, и я в большом волнении
отправился в свою уединенную и отдаленную Таганку.
Любопытна в этом отношении выходка дедушки, который говорит, что «в прежнее время люди охотнее упражнялись нынешнего в разговорах, касающихся поправления того-сего; разговоры же сии вели вполголоса или
на ушко, дабы лишней какой беды оные кому из нас не нанесли; следовательно, громогласие между нами редко слышно было; беседы же получали от того некоторый блеск и вид вежливости, которой следы не столь приметны ныне; ибо разговоры, смех,
горе и все, что вздумать можешь, открыто и громогласно
отправляется».
«В прежнее время, по словам дедушки, разговоры сии вели вполголоса или
на ушко, дабы лишней какой беды оные кому из нас не нанесли; следовательно, громогласие между нами редко слышно было; беседы же получали от того некоторый блеск и вид вежливости, которой следы не столь приметны ныне: ибо разговоры, смех,
горе и все, что вздумать можешь, открыто и громогласно
отправляется».
Завязка состоит в том, что Прокудин сначала не соглашается отдать свою племянницу за Симского, который в большом
горе отправляется с своим полком
на войну с турками.
Днем мы спали, а перед вечером я
отправился пройтись по слободке. Начинало темнеть. Сумерки наваливались
на бревенчатые избы, нахлобученные шапками снега,
на «резиденцию»,
на темные массы
гор. В слободке зажигались огни… В одной избе стоял шум, слышались визгливые звуки гармоники, нестройный галдеж и песни…
Бабушка примется в горенке за свой туалет, а я
отправляюсь под прохладный тенистый навес к Илье Васильевичу, ложусь возле него
на вязке сена и слушаю рассказ о том, как Илья возил в Орле императора Александра Павловича; узнаю, какое это было опасное дело, как много было экипажей и каким опасностям подвергался экипаж императора, когда при съезде с
горы к Орлику у хлоповского кучера лопнули вожжи, и как тут один он, Илья Васильич, своею находчивостью спас жизнь императора, собиравшегося уже выпрыгнуть из коляски.
Как-то в полдень я
отправился на каток один; смешавшись с толпой, я вижу, как к
горе подходит Наденька, как ищет глазами меня…
Попав в
Гори, Люда, конечно же,
отправляется на поиски дома, где прошло детство княжны Джавахи.
Несмотря
на жару, часть съехавших
на берег моряков, соблазненная проводниками,
отправилась в
горы, Ашанин и несколько других решили совершить эту прогулку в окрестности завтрашним ранним утром до восхода солнца, а пока сделали визит консулу и заглянули в фунчальские магазины.
Поужинав позднее обыкновенного и выпросив разрешение у Екатерины Ивановны, жившей тут же при даче, в особом флигельке, пойти
на берег посмотреть, как будут
гореть костры, зажженные местными дачниками и коренными жителями местечка — финнами, старшеотделенки под начальством Антонины Николаевны
отправились на пляж.
Следы вывели меня опять
на седловину, а затем направились по отрогу к реке. Тут я наткнулся
на совершенно свежий след молодого лося. Тогда я предоставил кабаргу в распоряжение росомахи, а сам
отправился за сохатым. Он, видимо, почуял меня и пошел рысью под
гору. Скоро след привел меня к реке. Лось спустился
на гальку, покрытую снегом, оттуда перешел
на остров, а с острова —
на другой берег.