Неточные совпадения
Заглянул бы кто-нибудь к нему на рабочий двор, где наготовлено было на запас всякого дерева и посуды, никогда не употреблявшейся, — ему бы показалось, уж не попал ли он как-нибудь
в Москву на щепной двор, куда ежедневно
отправляются расторопные тещи и свекрухи, с кухарками позади, делать свои хозяйственные запасы и где
горами белеет всякое дерево — шитое, точеное, лаженое и плетеное: бочки, пересеки, ушаты, лагуны́, [Лагун — «форма ведра с закрышкой».
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом;
В седьмом часу вставал он летом
И
отправлялся налегке
К бегущей под
горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался…
Я сочувствовал его
горю, и мне больно было, что отец и Карл Иваныч, которых я почти одинаково любил, не поняли друг друга; я опять
отправился в угол, сел на пятки и рассуждал о том, как бы восстановить между ними согласие.
Он не пошел ни на четвертый, ни на пятый день; не читал, не писал,
отправился было погулять, вышел на пыльную дорогу, дальше надо
в гору идти.
Летом
отправлялись за город,
в ильинскую пятницу — на Пороховые Заводы, и жизнь чередовалась обычными явлениями, не внося губительных перемен, можно было бы сказать, если б удары жизни вовсе не достигали маленьких мирных уголков. Но, к несчастью, громовой удар, потрясая основания
гор и огромные воздушные пространства, раздается и
в норке мыши, хотя слабее, глуше, но для норки ощутительно.
В слободской церкви Райский пересмотрел всех и выучил наизусть физиономию каждой старухи, отыскивая Веру. Но ее не было, и он
отправился на
гору.
На другой день по возвращении
в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной
горы. Точно такая же дорога, как
в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь
в одной части города и оканчиваясь
в другой. Мы взяли две коляски и
отправились часов
в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Староверы говорили мне, что обе упомянутые реки очень порожисты и
в горах много осыпей. Они советовали оставить мулов у них
в деревне и идти пешком с котомками. Тогда я решил
отправиться в поход только с Дерсу.
После обеда, которого описывать я не берусь (уже Эней знал, как неприятно припоминать минувшее
горе),
отправился я
в так называемую кофейную, куда каждый вечер собирались ремонтеры, заводчики и другие приезжие.
Я велел подбросить дров
в костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти 3 года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел
в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом
отправился на Фудзин, к
горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошел на Тадушу.
В ожидании парохода, который должен был привезти наши грузы, я решил
отправиться в обследование реки Сыдагоу и наметил такой маршрут: перевалить через водораздел около Тазовской
горы, спуститься по реке Сандагоу и опять выйти на реку Вай-Фудзин. На выполнение этого маршрута потребовалось 6 суток.
Стрелки занялись ловлей рыбы на удочку, а я взял ружье и
отправился на разведки
в горы.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу
отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то
в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью,
в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке
в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
В азарт она не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе нельзя жить, что только
в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним
отправятся жить
в Швейцарию, поселятся
в маленьком домике среди полей и
гор, на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я
горел нетерпением ее увидеть, и потому
в первое воскресенье по ее приезде
отправился после обеда
в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга.
Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи,
отправился пешком
в горы, вверх по течению реки, на которой лежит городок З. Эти
горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsrück), очень любопытны
в геологическом отношении;
в особенности замечательны они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геологических наблюдений.
Когда совсем смерклось, мы
отправились с Кетчером. Сильно билось сердце, когда я снова увидел знакомые, родные улицы, места, домы, которых я не видал около четырех лет… Кузнецкий мост, Тверской бульвар… вот и дом Огарева, ему нахлобучили какой-то огромный герб, он чужой уж;
в нижнем этаже, где мы так юно жили, жил портной… вот Поварская — дух занимается:
в мезонине,
в угловом окне,
горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело
горит, так мне
горит.
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его
в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с
горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась.
В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он на дне морском сыщет.
Смирения у Михея Зотыча, однако, хватило ненадолго. Он узнал, что
в доме попа Макара устраивается «голодная столовая», и
отправился туда. Ему все нужно было видеть. Поп Макар сильно постарел и был весь седой. Он два года назад похоронил свою попадью Луковну и точно весь засох с
горя.
В первую минуту он даже не узнал старого благоприятеля.
Сей день путешествие мое было неудачно; лошади были худы, выпрягались поминутно; наконец, спускаяся с небольшой
горы, ось у кибитки переломилась, и я далее ехать не мог. — Пешком ходить мне
в привычку. Взяв посошок,
отправился я вперед к почтовому стану. Но прогулка по большой дороге не очень приятна для петербургского жителя, не похожа на гулянье
в Летнем саду или
в Баба, скоро она меня утомила, и я принужден был сесть.
Слишком поспешно, слишком обнаженно дошло дело до такой неожиданной точки, неожиданной, потому что Настасья Филипповна,
отправляясь в Павловск, еще мечтала о чем-то, хотя, конечно, предполагала скорее дурное, чем хорошее; Аглая же решительно была увлечена порывом
в одну минуту, точно падала с
горы, и не могла удержаться пред ужасным наслаждением мщения.
Убедившись, что Нюрочка спит крепко, Петр Елисеич
отправился к себе
в кабинет, где
горел огонь и Сидор Карпыч гулял, по обыкновению, из угла
в угол.
Об Нарышкиных имею известие от брата Петра из Прочного Окопа, — Нарышкин чуть было не задушил его, услышавши знакомый ему мой голос. Родственно они приняли моего Петра, который на год
отправился по собственному желанию
в экспедицию. Теперь они все
в горах. Талызин уехал
в Петербург и, кажется, не воротится, я этому очень рад. При нем я бы не поехал по приглашению Фонвизина.
Дети с бабушкой, вероятно,
в конце июля
отправятся. Разрешение детям уже вышло, но идет переписка о старушке. Кажется, мудрено старушку здесь остановить.
В Туринске на эту семью много легло
горя…
Старики, прийдя
в себя после первого волнения, обняли друг друга, поцеловались, опять заплакали, и все общество, осыпая друг друга расспросами, шумно
отправилось под
гору.
По улицам города я шатался теперь с исключительной целью — высмотреть, тут ли находится вся компания, которую Януш характеризовал словами «дурное общество»; и если Лавровский валялся
в луже, если Туркевич и Тыбурций разглагольствовали перед своими слушателями, а темные личности шныряли по базару, я тотчас же бегом
отправлялся через болото, на
гору, к часовне, предварительно наполнив карманы яблоками, которые я мог рвать
в саду без запрета, и лакомствами, которые я сберегал всегда для своих новых друзей.
Огорченный, я
отправился из редакции домой и встречаю на Тверской А.
В. Амфитеатрова. Он писал также фельетоны
в «Новом времени». Рассказываю ему свое
горе.
Поздним вечером
в редакции было получено от какого-то случайного очевидца известие, что между Воробьевыми
горами и Крымским мостом опрокинулась лодка и утонуло шесть человек. Пользуясь знакомством с Н.И. Огаревым, бывшим
в это время за обер-полицмейстера, Ф.К. Иванов, несмотря на поздний час,
отправился к нему и застал полковника дома
в его знаменитой приемной.
В одно утро, не сказав никому ни слова, она
отправилась пешком к отцу Василию, который, конечно, и перед тем после постигшего Марфиных
горя бывал у них почти ежедневно; но на этот раз Сусанна Николаевна, рассказав откровенно все, что происходит с ее мужем, умоляла его прийти к ним уже прямо для поучения и подкрепления Егора Егорыча.
Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только появилось солнце,
отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах
в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую на
горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
Напившись чаю и полюбовавшись с своего крылечка на
горы, на утро и на Марьянку, он надевал оборванный зипун из воловьей шкуры, размоченную обувь, называемую поршнями, подпоясывал кинжал, брал ружье, мешочек с закуской и табаком, звал за собой собаку и
отправлялся часу
в шестом утра
в лес за станицу.
Круциферский
отправился к Кафернаумскому. Зачем? Этого он сам не знал. Кафернаумский вместо рома и арака предложил рюмку пеннику и огурцы. Круциферский выпил и к удивлению увидел, что,
в самом деле, у него на душе стало легче; такое открытие, разумеется, не могло быть более кстати, как
в то время, когда безвыходное
горе разъедало его.
Я даже не посмотрел, кто там сидел, а
отправился прямо
в «мертвецкую», где сейчас же напился с
горя и почувствовал себя «серым человеком» с новой силой.
Издали еще увидели они старуху, сидевшую с внучком на завалинке. Петра и Василия не было дома: из слов Анны оказалось, что они
отправились — один
в Озеро, другой —
в Горы; оба пошли попытать счастья, не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места
отправятся на жительство
в «рыбацкие слободы», к которым оба уже привыкли и где, по словам их, жизнь привольнее здешней. Старушка следовала за ними.
Сыграв Петра, утром
в девять часов я
отправился на пароходе
в Кострому, взглянул на пески левого берега Волги, где шагал впервые
в лямке, на
гору правого берега, на белильный завод.
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин
в то же утро, надев все свои кресты и ленты,
отправился к владыке. Тот принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь на каждом почти слове, тем не менее, однако, с большим чувством рассказал о постигшем его
горе и затем изложил просьбу о разводе сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
Ух! какая свинцовая
гора свалилась с моего сердца! Я бросился обнимать казака, перекрестился, захохотал как сумасшедший, потом заплакал как ребенок, отдал казаку последний мой талер и пустился бегом по валу.
В несколько минут я добежал до рощи; между деревьев блеснули русские штыки: это были мои солдаты, которые, построясь для смены, ожидали меня у самого аванпоста. Весь тот день я чувствовал себя нездоровым, на другой слег
в постелю и схлебнул такую горячку, что чуть-чуть не
отправился на тот свет.
Ночь мы проводили
в балагане на Осиновой, а чем свет
отправлялись на охоту.
В этих случаях Николай Матвеич был неумолим и не позволял нежиться. После целого дня шатания с ружьем по
горам мы возвращались домой к вечеру, усталые до последней степени, и клялись друг другу, что это уже
в последний раз.
Рейтары были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам
отправился в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка и Брехун долго смотрели, как атаман шел с Охоней на
гору, которая поднималась сейчас за обителью и вся поросла густым бором. Через час атаман вернулся, сел на коня и уехал
в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель была подожжена.
Восемьдесят тысяч каменотесов и семьдесят тысяч носильщиков беспрерывно работали
в горах и
в предместьях города, а десять тысяч дровосеков из числа тридцати восьми тысяч
отправлялись посменно на Ливан, где проводили целый месяц
в столь тяжкой работе, что после нее отдыхали два месяца.
И опять
в великой скорби и рыданиях
отправилась Изида
в поиски за священными членами своего мужа и брата. К плачу ее присоединяет свои жалобы сестра ее, богиня Нефтис, и могущественный Тоот, и сын богини, светлый
Гор, Горизит.
Охотник, поездив несколько времени по
горам и полям и не найдя нигде зайцев, сделал соображение, что они все лежат
в лесу; а как на беду он взял с собой ружье, то, подъехав к лесу, привязал на опушке лошадь к дереву, посадил ястреба на толстый сучок, должник привязал к седлу, а сам
отправился стрелять
в лес зайцев.
— Да что тут и говорить! Вот сейчас, вот первое дело, благослови господи, муж твой наедет, а ты, Сергей Филипыч, и ступай прочь,
отправляйся на задний двор к музыкантам и смотри из-под сарая, как у Катерины Ильвовны
в спальне свеченька
горит, да как она пуховую постельку перебивает, да с своим законным Зиновием с Борисычем опочивать укладывается.
Несмотря на мои тридцать пять лет, я был еще очень молод, голова моя
горела, и я
в большом волнении
отправился в свою уединенную и отдаленную Таганку.
Любопытна
в этом отношении выходка дедушки, который говорит, что «
в прежнее время люди охотнее упражнялись нынешнего
в разговорах, касающихся поправления того-сего; разговоры же сии вели вполголоса или на ушко, дабы лишней какой беды оные кому из нас не нанесли; следовательно, громогласие между нами редко слышно было; беседы же получали от того некоторый блеск и вид вежливости, которой следы не столь приметны ныне; ибо разговоры, смех,
горе и все, что вздумать можешь, открыто и громогласно
отправляется».
«
В прежнее время, по словам дедушки, разговоры сии вели вполголоса или на ушко, дабы лишней какой беды оные кому из нас не нанесли; следовательно, громогласие между нами редко слышно было; беседы же получали от того некоторый блеск и вид вежливости, которой следы не столь приметны ныне: ибо разговоры, смех,
горе и все, что вздумать можешь, открыто и громогласно
отправляется».
В таком порядке ехали мы с Поклонной
горы по Смоленской дороге, потому что путешественники наши
отправлялись через Варшаву.
Вспомнил он про другого верного раба Мишку, которого лупила генеральша, и вечерком
отправился в генеральский дом поделиться
горем.
Завязка состоит
в том, что Прокудин сначала не соглашается отдать свою племянницу за Симского, который
в большом
горе отправляется с своим полком на войну с турками.
Днем мы спали, а перед вечером я
отправился пройтись по слободке. Начинало темнеть. Сумерки наваливались на бревенчатые избы, нахлобученные шапками снега, на «резиденцию», на темные массы
гор.
В слободке зажигались огни…
В одной избе стоял шум, слышались визгливые звуки гармоники, нестройный галдеж и песни…