Неточные совпадения
Через неделю бабушка могла плакать, и ей стало лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не
отходили от ее
кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.
У Татьяны Марковны
отходило беспокойство
от сердца. Она пошевелилась свободно в
кресле, поправила складку у себя на платье, смахнула рукой какие-то крошки со стола. Словом —
отошла, ожила, задвигалась, как внезапно оцепеневший
от испуга и тотчас опять очнувшийся человек.
Она не помнит, она помнит только, что подбежала к нему, поцеловала его, но как они перешли через комнату, она не помнит, и он не помнит; они только помнят, когда они уже обходили мимо
кресел, около стола, а как они
отошли от двери…
— Прочь! Не прикасайся ко мне! Ты в крови! На тебе его кровь! Я не могу видеть тебя! я уйду
от тебя! Я уйду!
отойди от меня! — И она отталкивала, все отталкивала пустой воздух и вдруг пошатнулась, упала в
кресло, закрыла лицо руками.
Но у Ардальона Васильевича пот даже выступил на лбу. Он, наконец, начал во всем этом видеть некоторое надругательство над собою. «Еще и деньги плати за нее!» — подумал он и,
отойдя от гостьи, молча сел на отдаленное
кресло. Маремьяна Архиповна тоже молчала; она видела, что муж ее чем-то недоволен, но чем именно — понять хорошенько не могла.
Я прождал у нее целый час, князь тоже; генерал в припадке великодушия (хотя и очень перепугался сам) хотел не
отходить всю ночь
от «постели несчастной», но через десять минут заснул в зале, еще в ожидании доктора, в
креслах, где мы его так и оставили.
Пётр угрюмо
отошёл от него. Если не играли в карты, он одиноко сидел в
кресле, излюбленном им, широком и мягком, как постель; смотрел на людей, дёргая себя за ухо, и, не желая соглашаться ни с кем из них, хотел бы спорить со всеми; спорить хотелось не только потому, что все эти люди не замечали его, старшего в деле, но ещё и по другим каким-то основаниям. Эти основания были неясны ему, говорить он не умел и лишь изредка, натужно, вставлял своё слово...
Я подивился было, как она выдержала все эти семь или восемь часов, сидя в
креслах и почти не
отходя от стола, но Потапыч рассказывал, что раза три она действительно начинала сильно выигрывать; а увлеченная вновь надеждою, она уж и не могла
отойти.
— Нет, не убил, — с вздохом облегчения, как будто весь рассказ лежал на нем тяжелым бременем, произнес Кругликов. — По великой ко мне милости господней выстрелы-то оказались слабые, и притом в мягкие части-с… Упал он, конечно, закричал, забарахтался, завизжал… Раиса к нему кинулась, потом видит, что он живой, только ранен, и
отошла. Хотела ко мне подойти… «Васенька, говорит, бедный… Что ты наделал?..» — потом
от меня… кинулась в
кресло и заплакала.
И поверенный, кончив свою речь,
отходил от стола красный и весь в поту, а Петр Дмитрич, самодовольно улыбаясь, торжествуя победу, откидывался на спинку
кресла.
Маленький хозяин уже давно неподвижно лежал на постели. Сестра, сидевшая у изголовья в
кресле, думала, что он спит. На коленях у нее лежала развернутая книга, но она не читала ее. Понемногу ее усталая голова склонилась: бедная девушка не спала несколько ночей, не
отходя от больного брата, и теперь слегка задремала.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день и следующая ночь. Она не спала и не
отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку
кресла. Кровать скрипнула, Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.