Неточные совпадения
Согласиться на развод, дать ей свободу значило в его понятии
отнять у себя последнюю привязку к жизни
детей, которых он любил, а у нее — последнюю опору на пути добра и ввергнуть ее в погибель.
— А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у
ребенка,
отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся и ушел, и Пушкина унес.
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками только потому, что хорошие у него
отнимали бойкие
дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее
детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только у Ивана.
Райский съездил за Титом Никонычем и привез его чуть живого. Он похудел, пожелтел, еле двигался и, только увидев Татьяну Марковну, всю ее обстановку и себя самого среди этой картины, за столом, с заткнутой за галстук салфеткой, или у окна на табурете, подле ее кресел, с налитой ею чашкой чаю, — мало-помалу пришел в себя и стал радоваться, как
ребенок, у которого
отняли и вдруг опять отдали игрушки.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня
отняли от искусства, как
дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
Она наконец ушла. Апельсины и пряники поели еще до моего прихода сенаторские и графские
дети, а четыре двугривенных у меня тотчас же
отнял Ламберт; на них накупили они в кондитерской пирожков и шоколаду и даже меня не попотчевали.
— Если человек, которому я отдала все, хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда могу уйти от него, и моих
детей никто не смеет
отнять от меня!.. Я не хочу лжи, папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог Господь отдать любимого из святых своих на потеху диаволу,
отнять от него
детей, поразить его самого болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться пред сатаной: «Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!» Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе.
Еще в первый месяц брака стала его смущать беспрерывная мысль: «Вот жена любит меня, ну что, если б она узнала?» Когда стала беременна первым
ребенком и поведала ему это, он вдруг смутился: «Даю жизнь, а сам
отнял жизнь».
Она тихо
отняла их от груди, как умершее
дитя, и тихо опустила их в гроб, уважая в них прошлую жизнь, поэзию, данную ими, их утешения в иные минуты.
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека в заключение,
отнимут его от семьи, от
детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
Так как грудным
детям приходится с молока переходить прямо на рыбу и китовый жир, то их
отнимают от груди поздно.
Хлебников схватил руку офицера, и Ромашов почувствовал на ней вместе с теплыми каплями слез холодное и липкое прикосновение чужих губ. Но он не
отнимал своей руки и говорил простые, трогательные, успокоительные слова, какие говорит взрослый обиженному
ребенку.
Уход за
ребенком был так сложен, что
отнимал все время, да и заработка в виду не было.
Сколько рабочих дней
отнимут одни роды, а потом и
ребенок.
— Ничего это, душенька, ничего: я против него сейчас средство найду. Деньги, — говорит, — раскинем, у него глаза разбежатся; а если и это средство не подействует, так мы просто
отнимем у него
ребенка, — и с этим самым словом подходит ко мне и подает мне пучок ассигнаций, а сам говорит...
— Я боюсь его ужасно!.. Если б ты только знал, какой он страх мне внушает… Он
отнял у меня всякий характер, всякую волю… Я делаюсь совершенным
ребенком, как только еще говорить с ним начинаю… — произнесла она голосом, полным отчаяния.
— Пусть Бог отомстит тебе за меня! Ежели у тебя есть
дети, пусть он их у тебя
отнимет, как ты у меня моего сыночка бедного
отнял!
Брачная жизнь развратит меня,
отнимет энергию, мужество в служении делу, пойдут
дети, еще, пожалуй, не мои, то есть разумеется, не мои; мудрый не боится заглянуть в лицо истине…
— Вот уж правду погорелковская барышня сказала, что страшно с вами. Страшно и есть. Ни удовольствия, ни радости, одни только каверзы… В тюрьме арестанты лучше живут. По крайности, если б у меня теперича
ребенок был — все бы я забаву какую ни на есть видела. А то на-тко! был
ребенок — и того
отняли!
Когда прибежали
дети, шумные, звонкоголосые, быстрые и светлые, как капельки разбежавшейся ртути, Кусака замерла от страха и беспомощного ожидания: она знала, что, если теперь кто-нибудь ударит ее, она уже не в силах будет впиться в тело обидчика своими острыми зубами: у нее
отняли ее непримиримую злобу. И когда все наперерыв стали ласкать ее, она долго еще вздрагивала при каждом прикосновении ласкающей руки, и ей больно было от непривычной ласки, словно от удара.
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она хотела было его
отнять, но Клоус буянил; он бегал с
ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием к Степану Михайлычу, написал письмо к старикам и к сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
Арина Васильевна, любившая единственного сынка без памяти, но привыкшая думать, что он всё еще малое
дитя, и предубежденная, что это
дитя полюбило опасную игрушку, встретила признание сына в сильном чувстве такими словами, какими встречают желание
ребенка, просящего дать ему в руки раскаленное железо; когда же он, слыша такие речи, залился слезами, она утешала его, опять-таки, как
ребенка, у которого
отнимают любимую игрушку.
— Чтò душишь парнишку-то? — сказала мать
ребенка,
отнимая его у ней и расстегивая бешмет, чтобы дать ему груди. — Лучше бы с парнем здоровкалась.
— Думал,
отнял у меня господь
детей, ты останешься нам в утеху, станешь об нас сокрушаться да беречь под старость, а заместо того норовишь как бы злодеем нашим стать!
Но горе в том, что
дети Петра были точно так же снабжены дудками, и Глеб, не имея духу
отнять у малолетних потеху, поневоле должен был выслушивать несносный визг, наполнявший избу.
— И все вы, теперешние, погибнете от свободы… Дьявол поймал вас… он
отнял у вас труд, подсунув вам свои машины и депеши… Ну-ка, скажи, отчего
дети хуже отцов? От свободы, да! Оттого и пьют и развратничают с бабами…
— Счастье у своего
ребенка отнимаете, — говорили ей девушки.
— Ничего, — отвечала Анна Анисимовна, — зато совести не
отниму; не выучу бедных девушек обманывать, да
детей своих пускать по миру.
— Да, но это ужаснее! Вы
отнимаете у меня не только веру во все то, во что я всю жизнь мою верила, но даже лишаете меня самой надежды найти гармонию в устройстве отношений моих
детей с религией отцов и с условиями общественного быта.
— Вот, — повторил Персиков, и губы у него дрогнули точно так же, как у
ребенка, у которого
отняли ни с того ни с сего любимую игрушку.
И ей было смешно, что студенты дерутся и что я ставлю их на колени, и она смеялась. Это был кроткий, терпеливый и добрый
ребенок. Нередко мне приходилось видеть, как у нее
отнимали что-нибудь, наказывали понапрасну или не удовлетворяли ее любопытства; в это время к постоянному выражению доверчивости на ее лице примешивалась еще грусть — и только. Я не умел заступаться за нее, а только когда видел грусть, у меня являлось желание привлечь ее к себе и пожалеть тоном старой няньки: «Сиротка моя милая!»
Но когда акробат неожиданно поставил мальчика на колена, повернул его к себе спиною и начал выгибать ему назад плечи, снова надавливая пальцами между лопатками, когда голая худенькая грудь
ребенка вдруг выпучилась ребром вперед, голова его опрокинулась назад и весь он как бы замер от боли и ужаса, — Варвара не могла уже выдержать; она бросилась
отнимать его. Прежде, однако ж, чем успела она это сделать, Беккер передал ей Петю, который тотчас же очнулся и только продолжал дрожать, захлебываясь от слез.
Плодомасов решительно не знал, как ему приступить к приведению в исполнение своих угроз. Он мялся и пыхтел, глядя в плачущие очи
ребенка, и не
отнимал у девушки своих больших красных рук, которые та в отчаянии сжимала в своих ручонках.
А что женились! так уж так! Совершенные иностранки — жены их! Слова не скажут без форбье. И
детей так ведут.
Дитя, дескать, не должно слышать русского слова. Ах вы, мамзели, мамзели!
отнять бы у вас
детей; вы их иметь-то недостойны. Увидим впоследствии.
Золотилов. Слова очень понятные, потому что
отними ты у нее
ребенка, ваши отношения всегда бы могли быть кончены; а теперь напротив: муж там побранит ее, пощелкает, а она все-таки сохранит на тебя право на всю твою жизнь. Я очень хорошо, поверь ты мне, милый друг, знаю этот народ. Они глупы только на барском деле; но слишком хитры и дальновидны, когда что коснется до их собственного интереса.
Что ни понадобится — за все давай деньги, а если что-нибудь, хоть пустяки, без денег у молдава возьмут, так он, чумазый, заголосит, будто у него
дитя родное
отняли.
По слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей с жеребятами, а питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху,
отнимала у нее
детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
Андрюшиной хрестоматией я завладела сразу: он читать не любил, и даже не терпел, а тут нужно было не только читать, а учить, и списывать, и излагать своими словами, я же была нешкольная, вольная, и для меня хрестоматия была — только любовь. Мать не
отнимала: раз хрестоматия — ничего преждевременного. Вся литература для
ребенка преждевременна, ибо вся говорит о вещах, которых он не знает и не может знать. Например...
Через минуту он опомнился. «Это так, это минутное!» — говорил он про себя, весь бледный, с дрожащими, посинелыми губами, и бросился одеваться. Он хотел бежать прямо за доктором. Вдруг Вася кликнул его; Аркадий бросился на него и обнял его, как мать, у которой
отнимают родное
дитя…
— Нет, матушка, — сказала Марья Гавриловна,
отнимая платок от глаз, — нет… Мало разве родителей, что из расчетов аль в угоду богатому, сильному человеку своих
детей приводят на заклание?.. Счастье
отнимают, в пагубу кидают их?
«Если я
отнимаю у людей собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю людей чужого народа, разоряю их, стреляю в города по женщинам и
детям, то я делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю волю власти, которой я обещал повиноваться для блага общего», — говорят подвластные.
Любовь очень часто в представлении таких людей, признающих жизнь в животной личности, то самое чувство, вследствие которого для блага своего
ребенка мать
отнимает, посредством найма кормилицы, у другого
ребенка молоко его матери; то чувство, по которому отец
отнимает последний кусок у голодающих людей, чтобы обеспечить своих
детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; это то чувство, по которому люди одного, любимого ими товарищества наносят вред чуждым или враждебным его товариществу людям; это то чувство, по которому человек мучит сам себя над «любимым» занятием и этим же занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Мудрец сказал: «
Дитя мое, не печалься о том, что тебя не оценили, потому что никто не может
отнять того, что ты сделал, или передать тебе то, чего ты не сделал. Разумный человек довольствуется тем уважением, которое заслуживает.
И «свой брат» и «своя сестра», такие же дворовые и крепостные, поддерживали в господах это недоверие, постоянно донося на пекарок, будто те «
отнимают теста от господских хлебов своим
детям на лепешки».
— Это, братцы, все дворяне, все помещичьи
дети бунтуют, — объяснял один зипун с солдатскими усами. — Это все за то, что царь крестьян у них
отнял, да волю дал, так это они таперича за то за самое!
В душу ее закралось тревожное опасение, как бы Полояров насильно или обманом не
отнял у нее
ребенка. На нее напал затаенный и мучительный страх. Что он в состоянии сделать это — она не сомневалась; поэтому надо быть теперь вечно настороже, надо, может, тяжелой борьбой отстаивать свое материнское право.
В доме князей Приклонских запахло смертью. Она, невидимая, но страшная, замелькала у изголовья двух кроватей, грозя ежеминутно старухе-княгине
отнять у нее ее
детей. Княгиня обезумела с отчаяния.
Может
детей у ней
отнять?
— Как это вы спросили! Кажется, я с вами джентльменом поступаю… Я беру свое состояние, у вас останется свое.
Детей я у вас не
отниму. Согласен давать на их воспитание.