Неточные совпадения
Всё, что он передумал и перечувствовал, разделялось на три
отдельные хода
мысли.
Переходя от общей характеристики помещичьей среды, которая была свидетельницей моего детства, к портретной галерее
отдельных личностей, уцелевших в моей памяти, я считаю нелишним прибавить, что все сказанное выше написано мною вполне искренно, без всякой предвзятой
мысли во что бы то ни стало унизить или подорвать.
Но в нем
мысль окончательно переходит в эсхатологическую сферу, чему будет посвящена
отдельная глава.
Мне кажется, что ум человеческий в каждом
отдельном лице проходит в своем развитии по тому же пути, по которому он развивается и в целых поколениях, что
мысли, служившие основанием различных философских теорий, составляют нераздельные части ума; но что каждый человек более или менее ясно сознавал их еще прежде, чем знал о существовании философских теорий.
После моего доклада в Обществе любителей российской словесности, который впоследствии был напечатан
отдельной книгой «На родине Гоголя», В.А. Гольцев обратился ко мне с просьбой напечатать его в «Русской
мысли». Перепечатка из «Русской
мысли» обошла все газеты.
Все это были немые свидетели долгой-долгой жизни, свидетели, которые не могли обличить словом, но по ним, как по
отдельным ступенькам лестницы, неугомонная
мысль переходила через длинный ряд пережитых годов.
Они ехали в
отдельном купе. Обоим было грустно и неловко. Она сидела в углу, не снимая шляпы, и делала вид, что дремлет, а он лежал против нее на диване, и его беспокоили разные
мысли: об отце, об «особе», о том, понравится ли Юлии его московская квартира. И, поглядывая на жену, которая не любила его, он думал уныло: «Зачем это произошло?»
Но теперь, снова встречая пьесу Островского в
отдельном издании и припоминая все, что было о ней писано, мы находим, что сказать о ней несколько слов с нашей стороны будет совсем не лишнее. Она дает нам повод дополнить кое-что в наших заметках о «Темном царстве», провести далее некоторые из
мыслей, высказанных нами тогда, и — кстати — объясниться в коротких словах с некоторыми из критиков, удостоивших нас прямою или косвенною бранью.
Обнимая собой сполна весь цикл человеческих отношений, они оживляют
мысль и деятельность не только
отдельных индивидуумов, но и целого общества.
При
мысли, что Дюрок прикладывает руку к ее груди, у меня самого сильно забилось сердце. Вся история,
отдельные черты которой постепенно я узнавал, как бы складывалась на моих глазах из утреннего блеска и ночных тревог, без конца и начала, одной смутной сценой. Впоследствии я узнал женщин и уразумел, что девушка семнадцати лет так же хорошо разбирается в обстоятельствах, поступках людей, как лошадь в арифметике. Теперь же я думал, что если она так сильно противится и огорчена, то, вероятно, права.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в
отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного в объективной действительности», — все эти
мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о прекрасном.
Не мы должны доказывать, что оно простирается решительно на все, а нуждалась бы в доказательствах противоположная
мысль, нуждалось бы в доказательствах мнение, что, при бесконечно разнообразном и тесном сцеплении всего в мире, какой бы то ни было
отдельный предмет может сохраниться в целости от всех препятствий, помех, искажающих столкновений.
Наконец, ближайшим образом
мысль о том, что прекрасное есть чистая форма, вытекает из понятия, что прекрасное есть чистый призрак; а такое понятие — необходимое следствие определения прекрасного как полноты осуществления идеи в
отдельном предмете и падает вместе с этим определением.
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «прекрасное» есть
отдельный живой предмет, а не отвлеченная
мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных произведений искусства: они всегда имеют содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Многие народы разно пытались воплотить свои мечты о справедливости в живое лицо, создать господа для всех равного, и не однажды
отдельные люди, подчиняясь напору
мысли народной, старались оковать её крепкими словами, дабы жила она вечно.
Подали ему суп, он взял ложку, но вдруг, не успев зачерпнуть, бросил ложку на стол и чуть не вскочил со стула. Одна неожиданная
мысль внезапно осенила его: в это мгновение он — и бог знает каким процессом — вдруг вполне осмыслил причину своей тоски, своей особенной
отдельной тоски, которая мучила его уже несколько дней сряду, все последнее время, бог знает как привязалась и бог знает почему не хотела никак отвязаться; теперь же он сразу все разглядел и понял, как свои пять пальцев.
Как жизнь и судьба
отдельного человека определяются тем, на что мы менее обращаем внимания, чем на поступки, — его
мыслями, так и жизнь обществ, людей и народов определяется не событиями, свершающимися среди этих обществ и народов, а теми
мыслями, которые соединяют большинство людей этих обществ и народов.
У
мысли нет
отдельного хозяина, как нет хозяина у воздуха, и решительно несправедливо говорить, что такая-то
мысль принадлежит такому-то, а такая-то такому-то…
Но и при наличии этих условий остаются нелегко уловимы внутренние ритмы
мысли, ее мелодический рисунок и контрапункт, характер
отдельных частей композиции: философское искусство принадлежит к числу наименее доступных.
Мысль логически расщепляет и приспособляет себе этот объект, но он существует до мышления и от него независимо, поэтому он задан мышлению, он задача задач, к которой ведут все
отдельные усилия
мысли.
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного грехом мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все
отдельные моменты земной жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой
мысли мы имеем в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и
отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
— Барону эти огни напоминают амалекитян, а мне кажется, что они похожи на человеческие
мысли… Знаете,
мысли каждого
отдельного человека тоже вот таким образом разбросаны в беспорядке, тянутся куда-то к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то — далеко за старостью… Однако, довольно философствовать! Пора бай-бай…
Но как только в сердце человека возникнет
мысль, что паутина эта моя, что благо праведности принадлежит мне одному и что пусть никто не разделяет его со мной, то нить обрывается, и ты падаешь назад в прежнее состояние
отдельной личности; отдельность же личности есть проклятие, а единение есть благословение.
Там, глубоко под сознанием, есть что-то свое,
отдельное от меня. Оно вспоминает, пренебрежительно отбрасывая мою память… Я сейчас читал книгу, думал над нею, все понимал. А теперь почувствовал, что все время внизу, под сознанием, тяжело думалось что-то свое, не зависимое от книги, думалось не словами и даже не
мыслями, а так как-то. И потом, когда я задумался без
мыслей, там все продолжалась та же сосредоточенная работа.
Да, теперь я начинаю только понимать, как возмутительно глупо держат нас в девицах. Возьму я книгу, прочитаю
отдельную фразу и не могу отдать себе отчет ни в одном слове: почему такое-то слово стоит тут, а не в другом месте, почему такую-то
мысль нужно было выразить так, а не иначе?
Да не подумает дорогой читатель, что, сопоставляя чисто классическое учебное заведение со своего рода воспитательным для московских «матушкиных сынков» учреждением, мы имеем какую-нибудь заднюю
мысль. Ничего кроме чисто топографического указания места, где помещалась первая школа, в стенах которой начал свою
отдельную от родительского крова жизнь Николай Савин — не заключается в вышеприведенных строках.
Полные уверения в страстной любви, в намерении скорее броситься в Неву, нежели отдаться другому, они сообщали ему наряду с этим далеко не радостные известия. Из них он узнал, что Маргарита снова переехала в квартиру отца, и по некоторым, для обыкновенного читателя неуловимым, но ясным для влюбленного,
отдельным фразам, оборотам речи, он видел, что она снова находится под влиянием своего отца, то есть значит и Марины Владиславовны,
мыслями которой
мыслил и глазами которой глядел Максимилиан Эрнестович.
И в то же время я с величайшей ясностью помню
отдельные мелочи, многие свои тогдашние
мысли и чувства и храню ощущение от того периода не беспамятства, а, наоборот, памяти твердой и сознания вполне ясного, как будто только теперь, после болезни, я забыл, что происходило, а тогда помнил все и все сознавал.