Неточные совпадения
Когда почва была достаточно взрыхлена учтивым обращением и народ отдохнул от просвещения, тогда сама собой стала на очередь потребность в законодательстве.
Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский,
друг и товарищ Сперанского по семинарии.
Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего
другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без
ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно
другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они
другим, и их странно для них самих звучавших
ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
И среди молчания, как несомненный
ответ на вопрос матери, послышался голос совсем
другой, чем все сдержанно говорившие голоса в комнате. Это был смелый, дерзкий, ничего не хотевший соображать крик непонятно откуда явившегося нового человеческого существа.
Так что, кроме главного вопроса, Левина мучали еще
другие вопросы: искренни ли эти люди? не притворяются ли они? или не иначе ли как-нибудь, яснее, чем он, понимают они те
ответы, которые дает наука на занимающие его вопросы?
Он послал седло без
ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное, на
другой же день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
И ни то, ни
другое не давало не только
ответа, но ни малейшего намека на то, что ему, Левину, и всем русским мужикам и землевладельцам делать с своими миллионами рук и десятин, чтоб они были наиболее производительны для общего благосостояния.
Но день протек, и нет
ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж
ответ?
Приехал Ольгин обожатель.
«Скажите: где же ваш приятель? —
Ему вопрос хозяйки был. —
Он что-то нас совсем забыл».
Татьяна, вспыхнув, задрожала.
«Сегодня быть он обещал, —
Старушке Ленский отвечал, —
Да, видно, почта задержала». —
Татьяна потупила взор,
Как будто слыша злой укор.
Кипя враждой нетерпеливой,
Ответа дома ждет поэт;
И вот сосед велеречивый
Привез торжественно
ответ.
Теперь ревнивцу то-то праздник!
Он всё боялся, чтоб проказник
Не отшутился как-нибудь,
Уловку выдумав и грудь
Отворотив от пистолета.
Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны
Приехать завтра до рассвета,
Взвести
друг на
друга курок
И метить в ляжку иль в висок.
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с
другими грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…» — «Послушай-ка, сосед»,
Тут ловчий перервал в
ответ:
«Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю...
А моему смеяться смеют пенью!» —
«Мой
друг!» Орёл в
ответ: «я царь, но я не Бог.
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний
друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится быть в
ответе.
Ах! как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
Госпожа Кукшина роняла свои вопросы один за
другим с изнеженной небрежностию, не дожидаясь
ответов; избалованные дети так говорят с своими няньками.
«Так тебя холодом и обдаст», — жаловалась Фенечка Дуняше, а та в
ответ ей вздыхала и думала о
другом «бесчувственном» человеке.
— Так и умрешь, не выговорив это слово, — продолжал он, вздохнув. — Одолеваю я вас болтовней моей? — спросил он, но
ответа не стал ждать. — Стар, а в старости разговор — единственное нам утешение, говоришь, как будто встряхиваешь в душе пыль пережитого. Да и редко удается искренно поболтать, невнимательные мы
друг друга слушатели…
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких
других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты?
Ответов на эти вопросы он не искал.
— Не сердись, — сказал Макаров, уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все чаще наблюдаемые изменения людей? Он довольно скоро нашел
ответ, простой и ясный: люди пробуют различные маски, чтоб найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят
друг с
другом именно в поисках этих масок, в стремлении скрыть свою бесцветность, пустоту.
Убедило его в этом напряженное внимание Фроленкова и Денисова, кумовья сидели не шевелясь, застыв в неподвижности до того, что Фроленков, держа в одной руке чайную ложку с медом, а
другой придерживая стакан, не решался отправить ложку в рот, мед таял и капал на скатерть, а когда безмолвная супруга что-то прошептала ему, он, в
ответ ей, сердито оскалил зубы.
— Зачем же дожидаться письма? Разве тот или
другой ответ может изменить твое намерение? — спросила она, еще внимательнее глядя на него.
Он тотчас увидел, что ее смешить уже нельзя: часто взглядом и несимметрично лежащими одна над
другой бровями со складкой на лбу она выслушает смешную выходку и не улыбнется, продолжает молча глядеть на него, как будто с упреком в легкомыслии или с нетерпением, или вдруг, вместо
ответа на шутку, сделает глубокий вопрос и сопровождает его таким настойчивым взглядом, что ему станет совестно за небрежный, пустой разговор.
И, не дожидаясь
ответа, Захар пошел было вон. Обломову стало немного неловко от собственного промаха. Он быстро нашел
другой повод сделать Захара виноватым.
Остановившись на этом решении, он уже немного успокоился и написал в деревню к соседу, своему поверенному,
другое письмо, убедительно прося его поспешить
ответом, по возможности удовлетворительным.
— Кто ж скажет? У меня нет матери: она одна могла бы спросить меня, зачем я вижусь с тобой, и перед ней одной я заплакала бы в
ответ и сказала бы, что я дурного ничего не делаю и ты тоже. Она бы поверила. Кто ж
другой? — спросила она.
Накануне отъезда у него ночью раздулась губа. «Муха укусила, нельзя же с этакой губой в море!» — сказал он и стал ждать
другого парохода. Вот уж август, Штольц давно в Париже, пишет к нему неистовые письма, но
ответа не получает.
Я рассчитываю на вас, мой добрый и прекрасный
друг, и жду
ответа… (фр.)]
На
другой день Райский утром рано предупредил Крицкую запиской, что он просит позволения прийти к ней в половине первого часа, и получил
ответ: «Charmee, j’attends» [«Очень рада, жду» (фр.).] и т. д.
Вера, на
другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести
ответ. После
ответа она стала веселее, ходила гулять на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
Через час я прихожу, меня не принимают. Захожу на
другой день — не принимают. Через два, три дня — то же самое. Обе тетки больны, «барыня», то есть Софья Николаевна, нездорова, не выезжает и никого не принимает: такие
ответы получал я от слуг.
Вера была не в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор с бабушкой, — и когда, на
другой день, она, бледная, измученная, утром рано послала за ним и спросила: «Что бабушка?» — он, вместо
ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям в поле.
Марфеньку кое-как успокоили
ответами на некоторые вопросы.
Другие обошли молчанием.
Райский почти обрадовался этому
ответу. У него отлегло от сердца, и он на
другой день, то есть в пятницу после обеда, легко и весело выпрыгнул из кареты губернатора, когда они въехали в слободу близ Малиновки, и поблагодарил его превосходительство за удовольствие приятной прогулки. Он, с дорожным своим мешком, быстро пробежал ворота и явился в дом.
Какая это «chose», спрашивал я и на ухо, и вслух того,
другого — и, не получая определительного
ответа, сам стал шептать, когда речь зайдет о ней. «Qui, — говорил я, — elle a pousse la chose trop loin, sans se rendre compte…
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому нужно было еще дать
ответ! А
ответ один:
другого ответа и нет и нельзя дать, кроме того, какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк как ни ускользал, а дал
ответ!
Он с наслаждением и завистью припоминал анекдоты времен революции, как один знатный повеса разбил там чашку в магазине и в
ответ на упреки купца перебил и переломал еще множество вещей и заплатил за весь магазин; как
другой перекупил у короля дачу и подарил танцовщице. Оканчивал он рассказы вздохом сожаления о прошлом.
— Нет, ты строг к себе.
Другой счел бы себя вправе, после всех этих глупых шуток над тобой… Ты их знаешь, эти записки… Пусть с доброй целью — отрезвить тебя, пошутить — в
ответ на твои шутки. — Все же — злость, смех! А ты и не шутил… Стало быть, мы, без нужды, были только злы и ничего не поняли… Глупо! глупо! Тебе было больнее, нежели мне вчера…
Ему все еще хотелось удержаться в позиции и удалиться с некоторым достоинством, сохраняя за собой право не давать
ответа. Но Тушин уже знал, что
другого ответа быть не может. Марк чувствовал это и стал отступать постепенно.
На
другой день к вечеру он получил коротенький
ответ от Веры, где она успокоивала его, одобряя намерение его уехать, не повидавшись с ней, и изъявила полную готовность помочь ему победить страсть (слово было подчеркнуто) — и для того она сама, вслед за отправлением этой записки, уезжает в тот же день, то есть в пятницу, опять за Волгу. Ему же советовала приехать проститься с Татьяной Марковной и со всем домом, иначе внезапный отъезд удивил бы весь город и огорчил бы бабушку.
Промахнувшись раз, японцы стали слишком осторожны: адмирал сказал, что, в ожидании
ответа из Едо об отведении нам места, надо свезти пока на пустой, лежащий близ нас, камень хронометры для поверки. Об этом вскользь сказали японцам: что же они? на
другой день на камне воткнули дерево, чтоб сделать камень похожим на берег, на который мы обещали не съезжать. Фарсеры!
Он прислал мне в
ответ два маленькие ящика: один лакированный, с инкрустацией из перламутра,
другой деревянный, обтянутый кожей акулы, миньятюрный поставец, в каком возят в дороге пищу.
В бумаге заключалось согласие горочью принять письмо. Только было, на вопрос адмирала, я разинул рот отвечать, как губернатор взял
другую бумагу, таким же порядком прочел ее; тот же старик, секретарь, взял и передал ее, с теми же церемониями, Кичибе. В этой второй бумаге сказано было, что «письмо будет принято, но что скорого
ответа на него быть не может».
И так вопрос и взгляд дошли опять до Бабы, но без
ответа. «Иногда бывает меньше, — сказал наконец Садагора, — а в
другой раз больше».
Подите с ними! Они стали ссылаться на свои законы, обычаи. На
другое утро приехал Кичибе и взял
ответ к губернатору. Только что он отвалил, явились и баниосы, а сегодня, 11 числа, они приехали сказать, что письмо отдали, но что из Едо не получено и т. п. Потом заметили, зачем мы ездим кругом горы Паппенберга. «Так хочется», — отвечали им.
Все были в восторге, когда мы объявили, что покидаем Нагасаки; только Кичибе был ни скучнее, ни веселее
других. Он переводил вопросы и
ответы, сам ничего не спрашивая и не интересуясь ничем. Он как-то сказал на вопрос Посьета, почему он не учится английскому языку, что жалеет, зачем выучился и по-голландски. «Отчего?» — «Я люблю, — говорит, — ничего не делать, лежать на боку».
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с
другой — энергические
ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки.
Друг друга в суматохе не слышат, не понимают, а кончится все-таки тем, что расцепятся, — и все смолкнет: корабль нем и недвижим опять; только часовой задумчиво ходит с ружьем взад и вперед.
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и
другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли
ответ губернатора на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не смеет, но что послал уже курьера в Едо и
ответ надеется получить скоро.
Губернатор говорил, что «японскому глазу больно видеть чужие суда в
других портах Японии, кроме Нагасаки; что
ответа мы тем не ускорим, когда пойдем сами», и т. п.
Адмирал сказал, что он надеется чрез несколько дней получить
другой ответ, лучше и толковее этого.
21-го приехали Ойе-Саброски с Кичибе и Эйноске. Последний решительно отказался от книг, которые предлагали ему и адмирал, и я: боится. Гокейнсы сказали, что желали бы говорить с полномочным. Их повели в каюту. Они объявили, что наконец получен
ответ из Едо! Grande nouvelle! Мы обрадовались. «Что такое? как? в чем дело?» — посыпались вопросы. Мы с нетерпением ожидали, что позовут нас в Едо или скажут то,
другое…
Дожидаться
ответа на рапорт, пока он придет в Россию, пока оттуда вышлют
другое судно, чего в военное время и нельзя было сделать, — значит нести все тягости какого-то плена.
Очень много было там умного, ученого, интересного, но не было
ответа на главное: по какому праву одни наказывают
других?