Неточные совпадения
Есть
люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы то ни было соперника, готовы сейчас же
отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть
люди, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего.
Он знал, что это был Гладиатор, но с чувством
человека, отворачивающегося
от чужого раскрытого письма, он
отвернулся и подошел к деннику Фру-Фру.
Вот
люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, — а потом умывают руки и
отворачиваются с негодованием
от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные
люди, с которыми он особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно
от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
Но борьба против власти объективации, т. е. власти Кесаря, происходит в пределах царства объективации,
от которого
человек не может просто
отвернуться и уйти.
Люди духа иногда с легкостью
отворачиваются от войны, как
от чего-то внешне-материального, как чуждого зла, насильственно навязанного,
от которого можно и должно уйти в высшие сферы духовной жизни.
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: — вы клевещете! Вы низкие
люди! она не любовница его! он хочет купить ее! Я видела, как она
отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
Между тем молодые
люди с нетерпением ждали этого ответа. Студент приподнялся на локте и повернул к девушке лицо, оживленное любопытством. Ее сосед уставился на нее спокойным, пытливым взглядом. Слепой переменил свою непринужденную позу, выпрямился и потом вытянул голову,
отвернувшись лицом
от остальных собеседников.
— Послушайте, Лебедев, — твердо сказал князь,
отворачиваясь от молодого
человека, — я ведь знаю по опыту, что вы
человек деловой, когда захотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините, как вас по имени-отчеству, я забыл?
Этот погибший
человек отвернется от нее, как
от содержанки Прейна.
— Нет, ты понимаешь, только в тебе это твоя гордость говорит! — вскрикнул он, стукнув по столу. — По-твоему,
от всех
людей надобно
отворачиваться, кто нас приветствует; только вот мы хороши! Не слушайте ее, Яков Васильич!.. Пустая девчонка!.. — обратился он к Калиновичу.
— Трое, — настойчиво повторил Петр Иваныч. — Первый, начнем по старшинству, этот один. Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече
отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришел с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег — да! а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу,
человек порядочный… а по-твоему, коварный.
Варенька, передававшая мне в это время чашку чая, и Софья Ивановна, смотревшая на меня в то время, как я говорил, обе
отвернулись от меня и заговорили о другом, с выражением лица, которое потом я часто встречал у добрых
людей, когда очень молодой
человек начинает очевидно лгать им в глаза, и которое значит: «Ведь мы знаем, что он лжет, и зачем он это делает, бедняжка!..»
Теперь он чувствовал, что и ему нашлось бы место в этой жизни, если бы он не
отвернулся сразу
от этой страны,
от ее
людей,
от ее города, если б он оказал более внимания к ее языку и обычаю, если бы он не осудил в ней сразу, заодно, и дурное и хорошее…
— Такая же иллюзия, как и прежде!.. И из-за этих фантазий ты
отворачиваешься от настоящего хорошего, живого дела: дать новую родину тысячам
людей, произвести социальный опыт…
Везде повторяется одно и то же. Не только правительство, но и большинство либеральных, свободно мыслящих
людей, как бы сговорившись, старательно
отворачиваются от всего того, что говорилось, писалось, делалось и делается
людьми для обличения несовместимости насилия в самой ужасной, грубой и яркой его форме — в форме солдатства, т. е. готовности убийства кого бы то ни было, — с учением не только христианства, но хотя бы гуманности, которое общество будто бы исповедует.
—
От этого низкого
человека всегда можно было ожидать всякой пакости! — вскричал Мизинчиков с самым энергическим негодованием и тотчас же
отвернулся, избегая моего взгляда.
— Представьте себе, что я именно этого ответа и не ждал, а теперь мне кажется, что другого и сделать нельзя. Однако позвольте, разве непременно вы должны
отвернуться от одного сочувствия другому, как будто любви у
человека дается известная мера?
— Не понимаю я, — начала она через несколько минут, — как это делается все у
людей… все как-то шиворот-навыворот и таранты-на-вон. Клянут и презирают за то, что только уважать можно, а уважают за то, за что
отвернуться хочется
от человека. Трусы!
Что не было «благородно и великодушно», то, очевидно, было в глазах Якова Львовича предосудительно и низко, а он
от людей, имеющих такие свойства,
отворачивался и не презирал их только потому, что это, по его мнению, было «неблагородно и невеликодушно презирать
человека, имевшего несчастие получить дурное направление».
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых
людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге,
отвернулся от нее умственно и не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными
людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
— Я понимаю, — промолвила Наталья, — кто стремится к великой цели, уже не должен думать о себе; но разве женщина не в состоянии оценить такого
человека? Мне кажется, напротив, женщина скорее
отвернется от эгоиста… Все молодые
люди, эти юноши, по-вашему, все — эгоисты, все только собою заняты, даже когда любят. Поверьте, женщина не только способна понять самопожертвование: она сама умеет пожертвовать собою.
— Да, он прекраснейший, умнейший
человек, — согласился Лаевский, готовый теперь всех хвалить и прощать. — Он замечательный
человек, но сойтись с ним для меня невозможно. Нет! Наши натуры слишком различны. Я натура вялая, слабая, подчиненная; быть может, в хорошую минуту и протянул бы ему руку, но он
отвернулся бы
от меня… с презрением.
Может быть; а может быть и то, что она вовсе не так страстно любила Фустова; что она не ошиблась в нем, а только возложила на него свои последние надежды и не в состоянии была примириться с мыслию, что даже этот
человек тотчас, по первому слову сплетника, с презрением
отвернулся от нее!
Но
люди смотрят доселе на науку с недоверием, и недоверие это прекрасно; верное, но темное чувство убеждает их, что в ней должно быть разрешение величайших вопросов, а между тем перед их глазами ученые, по большей части, занимаются мелочами, пустыми диспутами, вопросами, лишенными жизни, и
отворачиваются от общечеловеческих интересов; предчувствуют, что наука — общее достояние всех, и между тем видят, что к ней приступа нет, что она говорит странным и трудно понятным языком.
Люди отворачиваются от науки, так, как ученые
от людей.
Истинная жизнь, непризнанная, отринутая, стала предъявлять свои права; сколько ни
отворачивались от нее, устремляясь в бесконечную даль, — голос жизни был громок и родственен
человеку, сердце и разум откликнулись на него.
Пусть библиографы с презрением
отвернутся от моего труда; пусть
люди, ищущие все только фактов, голых, сырых фактов, — пусть они обвиняют меня в недостатке научного, мозольного исследования, в пристрастии к общим взглядам, — пусть мой труд покажется им неосновательным, пустым, легким.
Молодой
человек быстро
отвернулся. В нем шевельнулась досада. «Что это такое, — думал он, — или я в самом деле становлюсь болен и начинаю бредить?.. Чем я виноват и что мне за дело?.. Я не бросал спящей толпы, я не уходил
от нее в чащу, и, наконец, не я и разбудил этого
человека… Не я виновен, что путь мысли труден, что они не понимают условных знаков на пути… Я сам родился где-то на глухом бездорожье и сам вынужден искать пути в глухой чаще…»
И молодой
человек с горечью
отворачивался от того, что называют жизнью, яркой, веселой, сверкающей, гремящей, живой и неудержимо катящей свои волны. Душа одного
человека — это целый мир, и вот этот мир в душе бродяги отравлен тяжкой неправдой. За что?
Потом он позвонил и сказал, чтобы ему принесли чаю; и потом, когда пил чай, она все стояла,
отвернувшись к окну… Она плакала
от волнения,
от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась; они видятся только тайно, скрываются
от людей, как воры! Разве жизнь их не разбита?
Верил я этому
человеку. И стал было мне один арестантик говорить: «Ты, мол, зачем это с Безруким связываешься? Не гляди, что он живой на небо пялится: руку-то ему купец на разбое пулей прострелил!..» Да я слушать не стал, тем более что и говорил-то он во хмелю, а я пьяных страсть не люблю.
Отвернулся я
от него, и он тоже осердился: «Пропадай, говорит, дурья голова!» А надо сказать: справедливый был
человек, хоть и пьяница.
— Ишь ты, ведьма какая! — укорил ее Василий. — Эх вы,
люди! Он смеется, ты тоже… а вы мне самые близкие! За что же смеетесь? Черти! — Он
отвернулся от нее и замолчал.
Когда они проходили через первую комнату, то ему показалось, что
люди и звери, нарисованные на лежанке, делают разные смешные гримасы и манят его к себе, но он нарочно
от них
отвернулся.
Но вдруг, среди речи, глаза ее наполнились слезами, голос упал, она
отвернулась и склонилась на церковный помост, чтоб скрыть
от людей свое горе…
Возле меня сидело существо, единственно порядочное и достойное уважения… Двух только
людей знал я в нашем уезде, которых я в силах был любить и уважать, которые одни только имели право
отвернуться от меня, потому что стояли выше меня… Это были Надежда Калинина и доктор Павел Иванович… Что ожидало их?
Когда
люди, живя дурной жизнью, говорят, что нет бога, они правы: бог есть только для тех, кто глядит в его сторону и приближается к нему. Для того же, кто
отвернулся от него и идет прочь
от него, нет и не может быть бога.
— Мои друзья, те, на кого я так надеялся, кому я верил, кого я считал
людьми одинаковых убеждений со мною, все те, для которых я готов был по-братски жертвовать и временем, и трудами, и моим честным заработанным куском хлеба, — все те
от меня
отвернулись, подозревают меня в каких-то проделках, считают за какого-то подлеца и мерзавца!..
Отвернулся Василий Борисыч
от Рогожских и с другими
людьми знакомство повел.
Отвернемся от негодующе усмехающегося Ипполита, забудем про «неутоленное негодование» Ивана Карамазова. Напомнить о них теперь — это значит выбить из-под
человека последнюю опору, за которую он цепляется. К другому нужно прислушиваться...
Есть
люди, которые
от недостаточной опытности, или вследствие своей тупости, с насмешкою или с сожалением
отворачиваются, в сознанье своего собственного здоровья,
от подобных явлений, считая их «народными болезнями»: бедные, они и не подозревают, какая трупья бледность лежит на этом пресловутом здоровье, как призрачно оно выглядит, когда мимо него вихрем проносится пламенная жизнь дионисических безумцев!»
И так почти в каждом рассказе… Большие романы, с героями, наиболее близкими душе Достоевского. «Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и
от него скоро все
отвернулись… Он решительно ушел
от всех, как черепаха в свою скорлупу». «Я —
человек мрачный, скучный, — говорит Свидригайлов. — Сижу в углу. Иной раз три дня не разговорят».
И поддерживая друг друга в этом обмане,
люди часто до того искренно убеждаются в том, что в этом безумном толчении воды, бессмысленность которого очевидна для них самих, и состоит жизнь, — так убеждаются в этом, что с презрением
отворачиваются от призыва к настоящей жизни, который они не переставая слышат: и в учении истины, и в примерах жизни живых
людей, и в своем заглохшем сердце, в котором никогда не заглушается до конца голос разума и любви.
Платон
отвернулся от того множественного чувственного мира, «мира сего», в котором такой великий и праведный
человек был отравлен своим народом.
А между тем стоит только
отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч
людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми вопросы, вдруг, с необыкновенною легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
В такие дни, когда кругом радовались
люди, животные и поля, все домочадцы о. Василия со страхом глядели на попадью, умышленно громко разговаривали и смеялись, а она вставала, ленивая и тусклая, смотрела в глаза пристально и странно, так что
от взгляда ее
отворачивались, и вяло бродила по дому, отыскивая какие-нибудь вещи: ключи, или ложку, или стакан.
При приближении опасности, всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе
человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы
человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления
от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть всё и спастись
от общего хода дела не во власти
человека, и потому лучше
отвернуться от тяжелого, до тех пор, пока оно не наступило, и думать о приятном.
Александр I, умиротворитель Европы,
человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшею властью, и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, еслиб имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку Божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти,
отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных
людей, и говорит только...
Николай
отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была
от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми
людьми) нарочно обманула себя. «Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю», почувствовала она, и сказала себе: «Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я».
Только когда убивали или ранили
людей, он морщился и,
отворачиваясь от убитого, сердито кричал на
людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело.