Неточные совпадения
— Ты пришел на ногах? — спросила она, переводя
с французского. —
Останемся здесь, это
любимое мое место. Через полчаса — обед, мы успеем поговорить.
— Добротный парень, — похвалил его дядя Миша, а у Самгина
осталось впечатление, что Гусаров только что приехал откуда-то издалека, по важному делу, может быть, венчаться
с любимой девушкой или ловить убежавшую жену, — приехал, зашел в отделение, где хранят багаж, бросил его и помчался к своему счастью или к драме своей.
Первое уменьшение числа перепелок после порядочного мороза или внезапно подувшего северного ветра довольно заметно, оно случается иногда в исходе августа, а чаще в начале сентября; потом всякий день начинаешь травить перепелок каким-нибудь десятком меньше; наконец,
с семидесяти и даже восьмидесяти штук сойдешь постепенно на три, на две, на одну: мне случалось несколько дней сряду
оставаться при этой последней единице, и ту достанешь, бывало, утомив порядочно свои ноги, исходив все места,
любимые перепелками осенью: широкие межи
с полевым кустарником и густою наклонившеюся травою и мягкие ковылистые ложбинки в степи, проросшие сквозь ковыль какою-то особенною пушистою шелковистою травкою.
Все в доме
осталось как было: тонконогие белые диванчики в гостиной, обитые глянцевитым серым штофом, протертые и продавленные, живо напоминали екатерининские времена; в гостиной же стояло
любимое кресло хозяйки,
с высокой и прямой спинкой, к которой она и в старости не прислонялась.
Молодой умерла Марфа Тимофеевна и в гробу лежала такая красивая да белая, точно восковая. Вместе
с ней белый свет закрылся для Родиона Потапыча, и на всю жизнь его брови сурово сдвинулись. Взял он вторую жену, но счастья не воротил, по пословице: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет. Поминкой по
любимой жене Марфе Тимофеевне
остался беспутный Яша…
С наступлением времени выхода в замужество — приданое готово;
остается только выбрать корову или телку, смотря по достаткам. Если бы мужичок не предусмотрел загодя всех этих мелочей, он, наверное, почувствовал бы значительный урон в своем хозяйстве. А теперь словно ничего не случилось; отдали
любимое детище в чужие люди, отпировали свадьбу, как быть надлежит, — только и всего.
— Схожу-с! — повторил капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения
с своим врагом,
остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое
любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и говоря: «Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!» И капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.
И раз заведенный на
любимую тему, генерал подробно рассказал, как «этот Хаджи-Мурат так ловко разрезал отряд пополам, что, не приди нам на выручку, — он как будто
с особенной любовью повторял слово „выручка“, — тут бы все и
остались, потому…»
Телегин. Позволь, Ваня. Жена моя бежала от меня на другой день после свадьбы
с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности. После того я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю чем могу и отдал свое имущество на воспитание деточек, которых она прижила
с любимым человеком. Счастья я лишился, но у меня
осталась гордость. А она? Молодость уже прошла, красота под влиянием законов природы поблекла,
любимый человек скончался… Что же у нее
осталось?
— «Дети бога», — это
любимая его поговорка, потому что он был добрый и религиозный человек, — «дети бога, так нельзя бороться
с землей, она отомстит за свои раны и
останется непобежденной!
Во всем этом она, разумеется, никакого препятствия не встретила, но труднейшая часть дела
оставалась впереди: надо было уговорить влюбленного жениха, чтоб он согласился продать свое счастье за чечевичное варево и, ради удовольствия постоять
с любимою девушкою у купели чужого ребенка, лишить себя права стать
с нею у брачного аналоя и молиться о собственных детях.
Пошли бабы около задворков и как раз встретили Степана, ехавшего в ночное. «Иди
с нами песни играть», — кричат ему. Он было отказываться тем, что лошадей некому свести, но нашли паренька молодого и послали
с ним Степановых лошадей в свой табун. Мужики тоже рады были Степану, потому что где Степан, там и забавы, там и песни
любимые будут. Степан
остался, но он нынче был как-то невесел.
Наконец, для полноты картины, Петрушка, следуя
любимому своему обыкновению ходить всегда в неглиже, по-домашнему, был и теперь босиком. Господин Голядкин осмотрел Петрушку кругом и, по-видимому,
остался доволен. Ливрея, очевидно, была взята напрокат для какого-то торжественного случая. Заметно было еще, что во время осмотра Петрушка глядел
с каким-то странным ожиданием на барина и
с необыкновенным любопытством следил за всяким движением его, что крайне смущало господина Голядкина.
Мухоедов, кажется, сильно отстал от века, может быть, забросил свою
любимую науку, не читал новых книжек и все глубже и глубже уходил в свою скорлупу, но никакие силы не в состоянии были сдвинуть его
с заветной точки, тут он оказал страшный отпор и
остался Мухоедовым, который плюнул на все, что его смущало; мне жаль было разбивать его старые надежды и розовые упования, которыми он еще продолжал жить в Пеньковке, но которые за пределами этой Пеньковки заменены были уже более новыми идеями, стремлениями и упованиями.
На другой день эскадрон выступил. Офицеры не видали хозяев и не простились
с ними. Между собой они тоже не говорили. По приходе на первую дневку предположено было драться. Но ротмистр Шульц, добрый товарищ, отличнейший ездок,
любимый всеми в полку и выбранный графом в секунданты, так успел уладить это дело, что не только не дрались, но никто в полку не знал об этом обстоятельстве, и даже Турбин и Полозов хотя не в прежних дружеских отношениях, но
остались на «ты» и встречались за обедами и за партиями.
Пришло раз ему письмо из дома. Пишет ему старуха мать: «Стара я уж стала, и хочется перед смертью повидать
любимого сынка. Приезжай со мной проститься, похорони, а там и
с богом, поезжай опять на службу. А я тебе и невесту приискала: и умная, и хорошая, и именье есть. Полюбится тебе, может, и женишься и совсем
останешься».
Она сохранила видимое спокойствие, прощаясь
с любимым человеком, не более как
с обыкновенным хорошим знакомым — всякое другое прощание было бы слишком тяжело и неловко для него: она чувствовала это, молча проводила его глазами до дверей, и
осталась одна.
Дядин. Позвольте, господа! После того инцидента я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и завещал свое имущество ее деточкам, которых она прижила
с любимым человеком. Я долга не нарушал и горжусь. Я горд! Счастья я лишился, но у меня
осталась гордость. А она? Молодость уж прошла, красота под влиянием законов природы поблекла,
любимый человек скончался, царство ему небесное… Что же у нее
осталось? (Садится.) Я вам серьезно, а вы смеетесь.
«Мне уже
осталось немного жить, — думал он, — я труп и не должен мешать живым. Теперь, в сущности, было бы странно и глупо отстаивать какие-то свои права. Я объяснюсь
с ней; пусть она уходит к
любимому человеку… Дам ей развод, приму вину на себя…»
— Ее поразила моя измена своим кормильцам, она покончила
с собой, не вынесши низости
любимого человека… Что ж, и мне
остается… умереть…
Могла ли она
оставаться равнодушною к положению молодого человека, который обрек себя на дело опасное, роковое и должен был из объятий пламенно
любимой им женщины броситься в омут приключений
с тем, чтобы, может статься, потерять в нем свою голову.
Егор Егорович
остался стоять, как вкопанный, среди комнаты. Неожиданность открытия страшной тайны смерти горячо
любимой им девушки, в связи
с полной невиновностью ее перед ним, положительно ошеломила его.
Свадьба была в Москве, здесь провели молодые свой медовый месяц. Родные
остались для Тони теми же дорогими друзьями, какими были прежде. Она приглашала Крошку Доррит к себе на житье в деревню, но та, пожелав ей всевозможного счастья, не хотела расставаться со своими братьями и скромной долей, которой лучше не желала. Тони распределила свой денежный капитал, доставшийся ей после смерти ее благодетельницы, братьям и сестре, только переслала к себе в деревню свой
любимый рояль,
с которым не могла расстаться.
—
Остается только пожалеть, что не понимаешь. Всякая любовь должна соединяться
с уважением. Ревность же к первой, встретившейся на пути
любимого человека смазливой девчонки доказывает неуважение к нему. Как же ты решаешься посылать за мною Стешу? Почему не ревновать и к ней?
— Ее поразила моя измена своим кормильцам, она покончила
с собой, не вынесши низости
любимого человека… Что ж, мне
остается… умереть.
Оставшись с глазу на глаз
с Елизаветой Петровной, Любовь Аркадьевна рассказала ей все свое недоумение относительно изменившегося к ней
любимого человека, свою сердечную муку, свои предположения — последние со слов Мадлен де Межен — и, наконец, всю безвыходность своего положения.
«О, я отдам все, отдам и триста тысяч этой „обаятельной“ акуле, этому дьяволу в изящном образе женщины, лишь бы кончить роковые счеты
с прошлым, вздохнуть свободно. От шестовских капиталов, таким образом, у меня не
останется почти ничего, но и пусть — они приносили мне несчастье. Буду работать, на мой век хватит! Aprez nous le déluge!» — пришла ему на память
любимая фраза покойной Зинаиды Павловны.
Со свойственной ей русской сметкой она поняла, что этот сидящий перед ней человек, сошедший
с ума от любви к бросившей его жене в Париже, до сих пор еще не «приведен в разум», что точка его помешательства так и
осталась в нем в безумной мысли, что он и
любимая жена должны быть вместе.
Этого утешения не имел Савин —
любимая им девушка была потеряна именно и исключительно для него одного, для всех остальных она скорее делалась приобретением — талантливая танцовщица
оставалась на сцене, чтобы возбуждать восторги толпы не только своей красотой и искусством, но даже,
с этого времени, и возможностью осуществления иных, более осязательных надежд.
Вторая горница, тоже большая, но несколько меньше первой, служила местом отдохновения Ксении Яковлевны, когда она захотела бы
остаться одна или же провести время в задушевной беседе
с одной из своих наиболее
любимых сенных девушек. Стены этой горницы были обиты заморским бархатом бирюзового цвета, столы были красного дерева и того же дерева лавки
с мягкими подушками, покрытыми дорогими звериными шкурами.
Образ пана Кржижановского до последнего времени
оставался если не
любимым, то симпатичным Варваре Ивановне, хотя уже лет десять как она рассталась
с ним, даже не знала, где он находится. Это случилось вскоре после смерти ее отца, князя Ивана Андреевича Прозоровского. Она
осталась одна, получив маленькое наследство,
с ограниченными средствами к жизни.
Тогда при таком ужасном известии и при виде томлений народа от голода епископ послал самого
любимого своего опахальщика к знатной прихожанке просить ее, чтобы она приходила сама и прислала как можно скорее корзины
с хлебом для простонародья, но опахалыцик вернулся назад
с пустыми руками и сказал, что не застал в доме знатной прихожанки никого, кроме одного болезненного раба, который сообщил ему, что госпожа его минувшей ночью, как только
осталась одна, сейчас же собралась и со всеми лучшими из слуг своих выехала ночью на шести колесницах по Канопской улице.
На второй же вопрос ответ мой состоит в том, что причина бедственности положения народа не материальная, а духовная; что причина главная — упадок его духа, так что пока народ не поднимется духом, до тех пор не помогут ему никакие внешние меры, ни министерство земледелия и все его выдумки, ни выставки, ни сельскохозяйственные школы, ни изменение тарифов, ни освобождение от выкупных платежей (которое давно пора бы сделать, так как крестьяне давно переплатили то, что заняли, если считать по теперь употребительному проценту), ни снятие пошлин
с железа и машин, ни столь
любимые теперь и выставляемые несомненным лекарством от всех болезней — приходские школы, — ничто не поможет народу, если его состояние духа
останется то же.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание
оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв
любимый им мундир, поселился
с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцовом Вражке.
— Всё хлопочут, —
с почтительно-насмешливою улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. — Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь — понизив голос, сказал Михаил Иваныч — у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из
любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были
остаться после его смерти, и которые он называл завещанием.)