Неточные совпадения
Оставшись в отведенной комнате, лежа
на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и
ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Утренняя роса еще
оставалась внизу
на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить
ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и
ног лошади, оставляя свои семена
на мокрых спицах и ступицах.
Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного; я глядел
на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к
ногам моим, умоляя о прощении; но как признаться в таком подлом умысле?.. Ему
оставалось одно средство — выстрелить
на воздух; я был уверен, что он выстрелит
на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка.
Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я
остался в степи один, потеряв последнюю надежду; попробовал идти пешком —
ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал
на мокрую траву и как ребенок заплакал.
Когда
на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и
осталась лежать
на палубе, поборотая вином Грэя; держались
на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший
на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь
на высоте,
на скале, и
на такой узенькой площадке, чтобы только две
ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и
оставаться так, стоя
на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
В качестве генеральского сына Николай Петрович — хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен был, подобно брату Павлу, поступить в военную службу; но он переломил себе
ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели,
на всю жизнь
остался «хроменьким».
— Ты пришел
на ногах? — спросила она, переводя с французского. —
Останемся здесь, это любимое мое место. Через полчаса — обед, мы успеем поговорить.
Подскакал офицер и, размахивая рукой в белой перчатке, закричал
на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека
на землю, расправил руки,
ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их
осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Клим пошел к Лидии. Там девицы сидели, как в детстве,
на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он
остался таким же широким и мягким, как был. Маленькая Сомова забралась
на диван с
ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом с собою, но Клим сел
на стул.
На скамье
остался человек в соломенной шляпе; сидел он, положив локти
на спинку скамьи, вытянув
ноги, шляпа его, освещенная луною, светилась, точно медная,
на дорожке лежала его тень без головы.
Остаться — значит надевать рубашку наизнанку, слушать прыганье Захаровых
ног с лежанки, обедать с Тарантьевым, меньше думать обо всем, не дочитать до конца путешествия в Африку, состареться мирно
на квартире у кумы Тарантьева…
Захар сделал вид, что будто шагнул, а сам только качнулся, стукнул
ногой и
остался на месте.
Бабушка поглядела в окно и покачала головой.
На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не
на одной гряде или клумбе
остался след вдавленного каблука или маленькой женской
ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
Она стремительно выбежала из квартиры, накидывая
на бегу платок и шубку, и пустилась по лестнице. Мы
остались одни. Я сбросил шубу, шагнул и затворил за собою дверь. Она стояла предо мной как тогда, в то свидание, с светлым лицом, с светлым взглядом, и, как тогда, протягивала мне обе руки. Меня точно подкосило, и я буквально упал к ее
ногам.
Из животного царства
осталось на фрегате два-три барана, которые не могут стоять
на ногах, две-три свиньи, которые не хотят стоять
на ногах, пять-шесть кур, одна утка и один кот.
Между тем я не заметил, что мы уж давно поднимались, что стало холоднее и что нам
осталось только подняться
на самую «выпуклость», которая висела над нашими головами. Я все еще не верил в возможность въехать и войти, а между тем наш караван уже тронулся при криках якутов. Камни заговорили под
ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через голову, одна с моими чемоданами. Ее бросили
на горе и пошли дальше.
Один занес было
ногу на трап, чтобы сойти, да и
остался на несколько секунд с поднятой
ногой.
С рассветом опять ударил мороз; мокрая земля замерзла так, что хрустела под
ногами. От реки поднимался пар. Значит, температура воды была значительно выше температуры воздуха. Перед выступлением мы проверили свои продовольственные запасы. Хлеба у нас
осталось еще
на двое суток. Это не особенно меня беспокоило. По моим соображениям, до моря было не особенно далеко, а там к скале Ван-Син-лаза продовольствие должен принести удэгеец Сале со стрелками.
От наших
ног на нем
оставались глубокие следы, чем очень были недовольны Дерсу и Чжан Бао.
Ночью море успокоилось. Черепанов сказал правду: утром песок уплотнился так, что
на нем даже не
оставалось следов
ног.
Я опять высунулся из тарантаса; но я бы мог
остаться под навесом балчука, до того теперь явственно, хотя еще издалека, доносился до слуха моего стук тележных колес, людской посвист, бряцанье бубенчиков и даже топот конских
ног; даже пенье и смех почудились мне. Ветер, правда, тянул оттуда, но не было сомненья в том, что незнакомые проезжие
на целую версту, а может и
на две, стали к нам ближе.
Та к как при ходьбе я больше упирался
на пятку, то сильно натрудил и ее. Другая
нога устала и тоже болела в колене. Убедившись, что дальше я идти не могу, Дерсу поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что пойдет к китайцам за лошадью. Это был единственный способ выбраться из тайги. Дерсу ушел, и я
остался один.
Во время пути я наступил
на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в
ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее
остался в ране, потому что
на другой день
ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато ночью
нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что
на ноге у меня образовался большой нарыв.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит
на сцену? Впрочем, господа, я говорю только о том, что я видела.
Остается вопрос, очень важный: ее
нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных
ног.
— Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его
ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь
на жестокое объяснение: скажите, что если он
останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки
на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока
останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте.
Труп Небабы лежал у церковной стены, а возле ружье. Он застрелился супротив окон своего дома,
на ноге оставалась веревочка, которой он спустил курок. Инспектор врачебной управы плавно повествовал окружающим, что покойник нисколько не мучился; полицейские приготовлялись нести его в часть.
И, обиженный неблагодарностью своего друга, он нюхал с гневом табак и бросал Макбету в нос, что
оставалось на пальцах, после чего тот чихал, ужасно неловко лапой снимал с глаз табак, попавший в нос, и, с полным негодованием оставляя залавок, царапал дверь; Бакай ему отворял ее со словами «мерзавец!» и давал ему
ногой толчок. Тут обыкновенно возвращались мальчики, и он принимался ковырять масло.
Одна из девушек побежала исполнить приказание, а матушка
осталась у окна, любопытствуя, что будет дальше. Через несколько секунд посланная уж поравнялась с балагуром,
на бегу выхватила из его рук гармонику и бросилась в сторону. Иван ударился вдогонку, но, по несчастью,
ноги у него заплелись, и он с размаху растянулся всем туловищем
на землю.
— Да ты смотри, Тимошка, старую баранью
ногу все-таки не бросай. Еще найдутся обрезочки,
на винегрет пригодятся. А хлебенного (пирожного) ничего от вчерашнего не
осталось?
Нынешний Евграф Огибенин являлся последним словом купеческого прогресса, потому что держал себя совсем
на господскую
ногу: одевался по последней моде, волосы стриг под гребенку, бороду брил, усы завивал и в довершение всего
остался старым холостяком, чего не случалось в купечестве, как стояло Заполье.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие
остались. Только бы
на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
Когда я
остался с нею в ее комнате, она села
на диван, поджав под себя
ноги, и сказала, хлопнув ладонью рядом с собою...
Морской куличок гораздо менее чернозобика и
на ногах невысок, но все
остается куличком круглым и складным.
Первое уменьшение числа перепелок после порядочного мороза или внезапно подувшего северного ветра довольно заметно, оно случается иногда в исходе августа, а чаще в начале сентября; потом всякий день начинаешь травить перепелок каким-нибудь десятком меньше; наконец, с семидесяти и даже восьмидесяти штук сойдешь постепенно
на три,
на две,
на одну: мне случалось несколько дней сряду
оставаться при этой последней единице, и ту достанешь, бывало, утомив порядочно свои
ноги, исходив все места, любимые перепелками осенью: широкие межи с полевым кустарником и густою наклонившеюся травою и мягкие ковылистые ложбинки в степи, проросшие сквозь ковыль какою-то особенною пушистою шелковистою травкою.
— Простому рабочему везде плохо: что у конпании нашей работать, что у золотопромышленников… — жаловался иногда Яша Малый, когда
оставался с зятем Прокопием с глазу
на глаз. —
На что Мыльников, и тот вон как обул нас
на обе
ноги.
На Рублихе пока сделана была передышка. Работала одна паровая машина, да неотступно
оставался на своем месте Родион Потапыч. Он, добившись цели, вдруг сделался грустным и задумчивым, точно что потерял. С ним теперь часто дежурил Матюшка, повадившийся
на шахту неизвестно зачем. Раз они сидели вдвоем в конторке и молчали. Матюшка совершенно неожиданно рухнул своим громадным телом в
ноги старику, так что тот даже отскочил.
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь
остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали
на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней
на ногах. С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула
на него, смяла, и слышно было только, как
на земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние
ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему
на выручку, но его сейчас же стащили с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а
на росстани
остались одни мужики.
С Вольфом я составил план моего лечения в Иркутске, Поеду
на Туркинские воды, буду пить и купаться, только не в горячей, а в пристуженной серной воде, потом
ноги купать в железной ванне. План составлен,
остается привести в исполнение… К Басаргину напишу, когда соберу деньги Щепину-Ростовскому...
Собака же, покрутившись раза два или три
на одном месте, угрюмо укладывалась у
ног его, втыкала свою морду между его сапогами, глубоко вздыхала и, вытянувшись во всю свою длину
на полу, тоже
оставалась неподвижною
на весь вечер, точно умирала
на это время.
Под хриплые, заикающиеся звуки галопа Сергей разостлал
на земле коврик, быстро скинул с
ног парусиновые панталоны (они были сшиты из старого мешка и сзади,
на самом широком месте, украшались четырехугольным заводским клеймом), сбросил с себя старую куртку и
остался в стареньком нитяном трико, которое, несмотря
на многочисленные заплаты, ловко охватывало его тонкую, но сильную и гибкую фигуру.
Эти маленькие комнатки с выцветшими обоями и сборной мебелью показались ей сегодня особенно жалкими и мизерными:
на полу
оставались следы грязных
ног, окна были покрыты пылью, везде царил страшный беспорядок.
Оставшись один, Весовщиков оглянулся, вытянул
ногу, одетую в тяжелый сапог, посмотрел
на нее, наклонился, пощупал руками толстую икру. Поднял руку к лицу, внимательно оглядел ладонь, потом повернул тылом. Рука была толстая, с короткими пальцами, покрыта желтой шерстью. Он помахал ею в воздухе, встал.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки
на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула
на него и
осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали
ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Сам ее так уважаю, что думаю: не ты ли, проклятая, и землю и небо сделала? а сам
на нее с дерзостью кричу: «ходи шибче», да все под
ноги ей лебедей, да раз руку за пазуху пущаю, чтобы еще одного достать, а их, гляжу, там уже всего с десяток
остался…
Солдаты, носившие землю, пригибались, сторонились: черная же фигура не двигалась, спокойно утаптывая землю
ногами, и всё в той же позе
оставалась на месте.
Герр Клюбер поблагодарил — и, мгновенно раскинув фалды фрака, опустился
на стул, — но опустился так легко и держался
на нем так непрочно, что нельзя было не понять: «Человек этот сел из вежливости — и сейчас опять вспорхнет!» И действительно, он немедленно вспорхнул и, стыдливо переступив два раза
ногами, словно танцуя, объявил, что, к сожалению, не может долее
остаться, ибо спешит в свой магазин — дела прежде всего! — но так как завтра воскресенье — то он, с согласия фрау Леноре и фрейлейн Джеммы, устроил увеселительную прогулку в Соден,
на которую честь имеет пригласить г-на иностранца, и питает надежду, что он не откажется украсить ее своим присутствием.
И он еще раз подошел
на нее посмотреть; платье немного завернулось, и половина правой
ноги открылась до колена. Он вдруг отвернулся, почти в испуге, снял с себя теплое пальто и,
оставшись в стареньком сюртучишке, накрыл, стараясь не смотреть, обнаженное место.
На всем теле его
остались один только деревянный крест с ладонкой и кандалы, в которые, кажется, он бы теперь мог продеть иссохшую
ногу.