Неточные совпадения
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом
в руках, по стольку-то улиц, музеев,
зданий, церквей. От такого путешествия
остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Таким образом, все происходит без малейшего сожаления церковного, ибо во многих случаях там церквей уже и нет вовсе, а
остались лишь церковники и великолепные
здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к переходу из низшего вида, как церковь,
в высший вид, как государство, чтобы
в нем совершенно исчезнуть.
После 1812 года дворец Хераскова перешел во владение графа Разумовского, который и пристроил два боковых крыла, сделавших еще более грандиозным это красивое
здание на Тверской. Самый же дворец с его роскошными залами, где среди мраморных колонн собирался цвет просвещеннейших людей тогдашней России,
остался в полной неприкосновенности, и
в 1831 году
в нем поселился Английский клуб.
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились
в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет
в думу? Там все свои соберутся, а он для всех чужой.
Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное
здание, еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел
в Царском Селе Лицей,
остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар
в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
После него
в губернском городе до сих пор
остались две — три постройки,
в которых вы сейчас же замечали что-то особенное, и вам делалось хорошо, как обыкновенно это бывает, когда вы остановитесь, например, перед постройками Растрелли [Растрелли Варфоломей Варфоломеевич (1700—1771) — выдающийся архитектор, строитель монументальных
зданий в Петербурге (Зимний дворец) и его окрестностях.].
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и
остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а
здание моего тела — слишком легкое, и вот все стены, переборки, кабели, балки, огни — все дрожит…
Александров остановил извозчика у Красных казарм, напротив
здания четвертого кадетского корпуса. Какой-то тайный инстинкт велел ему идти
в свой второй корпус не прямой дорогой, а кружным путем, по тем прежним дорогам, вдоль тех прежних мест, которые исхожены и избеганы много тысяч раз, которые
останутся запечатленными
в памяти на много десятков лет, вплоть до самой смерти, и которые теперь веяли на него неописуемой сладкой, горьковатой и нежной грустью.
— Ведь все эти железные павильоны
остались от прежней Московской Всероссийской выставки на Ходынке. Вот их-то
в Петербурге, экономии ради, и решили перевезти сюда, хотя, говоря по совести, и новые не обошлись бы дороже. А зато, если бы стояли эти
здания на своих местах, так не было бы на Ходынке тех рвов и ям, которые даже заровнять не догадались устроители, а ведь
в этих-то ямах и погибло больше всего народу.
У одного старца ты утопил блюдо, у другого удавил сына и разрушил потом пустое
здание?..» Тогда ему ангел отвечал: «Мне повелел это бог: блюдо было единая вещь у старца, неправильно им стяжанная; сын же другого, если бы жив
остался, то великому бы злу хотел быть виновен; а
в здании пустом хранился клад, который я разорил, да никто, ища злата, не погибнет здесь».
— И потому позвольте без объяснений сказать вам только несколько прощальных и напутственных слов, последних слов моих
в вашем, Егор Ильич, доме. Дело сделано, и его не воротишь! Я надеюсь, что вы понимаете, про какое дело я говорю. Но умоляю вас на коленях: если
в сердце вашем
осталась хотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И если тлетворный яд еще не охватил всего
здания, то, по возможности, потушите пожар!
Барон приостался на некоторое время
в училище и стал что-то такое довольно длинно приказывать смотрителю
здания, махая при этом беспрестанно своей шляпой с плюмажем: все эти приказания он затеял, кажется, для того, чтобы подолее
оставаться в своем нарядном мундире.
Оказалось, что
в этих благодатных краях все уже до такой степени процивилизовано, что мне
оставалось только преклониться ниц перед такими памятниками, как акведуки (пожарные бассейны), пирамиды (каланчи), термы (народные бани), величественные
здания волостных и сельских расправ, вымощенные известковым камнем улицы и проч. и проч.
При поднятии занавеса издали слышен туш кадрили; разнообразная толпа поднимается по лестнице
в здание клуба. На авансцене с правой стороны сидит, развалясь на скамье, Наблюдатель, против него на левой стороне сидит Москвич. Иногородный стоит посреди сцены
в недоумении. Несколько публики,
в небольших группах,
остается на сцене; между ними бегает Разносчик вестей.
Луна уже была высоко
в небе, когда они разошлись. Без них красота ночи увеличилась. Теперь
осталось только безмерное, торжественное море, посеребренное луной, и синее, усеянное звездами небо. Были еще бугры песку, кусты ветел среди них и два длинные, грязные
здания на песке, похожие на огромные, грубо сколоченные гроба. Но всё это было жалко и ничтожно перед лицом моря, и звезды, смотревшие на это, блестели холодно.
17-го мая, Нарвской части, по 6-й роте Измайловского полка,
в пять часов пополудни, при доме № 14 загорелся нежилой сарай, где хранилась старая мебель. Пожар прекращен без вреда для соседних
зданий, причина же пожара
осталась неизвестной.
20-го мая,
в пять часов пополудни, Московской части, по Загородному проспекту, во дворе
здания лейб-гвардии Семеновского полка, загорелось деревянное нежилое помещение, принадлежавшее музыкантской команде. Строение это сгорело до основания, но бывшие с ним
в соседстве деревянные постройки отстояны. Причина пожара
осталась неизвестной.
Нормальный молодой человек при такой обстановке ударился бы
в романтизм, я же глядел на темные окна и думал: „Всё это внушительно, но придет время, когда и от этого
здания, и от Кисочки с ее горем, и от меня с моими мыслями не
останется и пыли…
Весь вечер и всю ночь, не смыкая глаз до утра, распоряжался он на пожаре. Когда они с Хрящевым прискакали к дальнему краю соснового заказника, переехав Волгу на пароме, огонь был еще за добрых три версты, но шел
в их сторону. Начался он на винокуренном заводе Зверева
в послеобеденное время. Завод стоял без дела, и никто не мог сказать, где именно загорелось; но драть начало шибко
в первые же минуты, и
в два каких-нибудь часа
остались одни головешки от обширного — правда, старого и деревянного —
здания.
Сбежавшиеся из села крестьяне с ведрами, бочками, баграми и топорами, метались
в разные стороны, но поневоле должны были
оставаться безучастными зрителями. К горевшему
зданию подступиться было нельзя.
Я знаю, что вы обладаете таким сердцем. Притом вы любительница хорошеньких; моя протеже не из числа тех, которые
остаются незамеченными,
в чем вы, конечно, сами убедитесь, а потому я надеюсь, что, посылая ее к вам, я тем самым кладу первый камень
в основание устройства ее жизненной карьеры — вы же довершите
здание».