Неточные совпадения
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала
в деревне
в детстве, и у ней
осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав
в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.
Клим пошел к Лидии. Там девицы сидели, как
в детстве, на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он
остался таким же широким и мягким, как был. Маленькая Сомова забралась на диван с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом с собою, но Клим сел на стул.
Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится. И теперь еще,
оставшись в темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей,
в детстве зароненной
в душу тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.
Остался он еще
в детстве сиротой, на руках равнодушного, холостого опекуна, а тот отдал его сначала на воспитание родственнице, приходившейся двоюродной бабушкой Райскому.
Любопытно, что этот человек, столь поразивший меня с самого
детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и даже, может быть, еще надолго заразивший собою все мое будущее, этот человек даже и теперь
в чрезвычайно многом
остается для меня совершенною загадкой.
Мало того, я именно знаю всю непроходимость той среды и тех жалких понятий,
в которых она зачерствела с
детства и
в которых
осталась потом на всю жизнь.
В детстве у меня не было радостных и пленяющих впечатлений от православной церковной службы, которые
остаются на всю жизнь.
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с отцом
в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на моей ладони
остался красный след от удара…
В детстве я был нервен и слезлив, но от физической боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «
в лапу»…
Счастливая особенность
детства — непосредственность впечатлений и поток яркой жизни, уносящий все вперед и вперед, — не позволили и мне остановиться долго на этих национальных рефлексиях… Дни бежали своей чередой, украинский прозелитизм не удался; я перестрадал маленькую драму разорванной детской дружбы, и вопрос о моей «национальности»
остался пока
в том же неопределенном положении…
Впечатления
детства остаются в памяти на всю жизнь, и ты запомни, что отсюда ты вынесла.
Игра слов, то есть Пущин
остался без портфелей: своего — обыкновенного, с «заветными сокровищами», и министерского, которым пользовался П. А. Вяземский.] хлопочет о том портфеле,
в котором сохранились воспоминания его
детства.
— Милостивые государыни и милостивые государи! Мне приходится начать свое дело с одной старой басни, которую две тысячи лет тому назад рассказывал своим согражданам старик Менений Агриппа. Всякий из нас еще
в детстве, конечно, слыхал эту басню, но есть много таких старых истин, которые вечно
останутся новыми. Итак, Менений Агриппа рассказывал, что однажды все члены человеческого тела восстали против желудка…
«О чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов,
оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди…
в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
— Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с
детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился
в последний раз за этот помойный клоак… Но семя
осталось и возросло. Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть, не читали вовсе?
Право, не знаю, о ком бы еще упомянуть, чтобы не забыть кого. Маврикий Николаевич куда-то совсем уехал. Старуха Дроздова впала
в детство… Впрочем,
остается рассказать еще одну очень мрачную историю. Ограничусь лишь фактами.
Может быть, он еще с
детства привык видеть на столе
в этот день поросенка и вывел, что поросенок необходим для этого дня, и я уверен, если б хоть раз
в этот день он не покушал поросенка, то на всю жизнь у него бы
осталось некоторое угрызение совести о неисполненном долге.
Вероятно, когда-нибудь еще
в детстве, будучи дворовым, босоногим мальчишкой, случилось ему увидать красиво одетого барина с тросточкой и плениться его уменьем вертеть ею, и вот впечатление навеки и неизгладимо
осталось в душе его, так что теперь,
в тридцать лет от роду, припомнилось все, как было, для полного пленения и прельщения всего острога.
В детстве моем, когда я осиротел и
остался один на свете, дядя заменил мне собою отца, воспитывал меня на свой счет и, словом, сделал для меня то, что не всегда сделает и родной отец.
Он, вероятно, мог быть хорошим проповедником, утешителем и наставником страждущего человечества, которому он с раннего
детства привык служить под руководством своей матери и которое
оставалось ему навсегда близким и понятным; к людским неправдам и порокам он был снисходителен не менее своей матери, но страстная религиозность его детских лет скоро прошла
в доме дяди.
У меня с раннего
детства остался страх перед жандармами, полицейскими, судейскими, и теперь меня томило беспокойство, будто я
в самом деле был виноват
в чем-то.
У меня с
детства осталось в памяти, как у одного из наших богачей вылетел из клетки зеленый попугай и как потом эта красивая птица целый месяц бродила по городу, лениво перелетая из сада
в сад, одинокая, бесприютная. И Мария Викторовна напоминала мне эту птицу.
— Я говорю вам: камня на камне не
останется! Я с болью
в сердце это говорю, но что же делать — это так! Мне больно, потому что все эти Чурилки, Алеши Поповичи, Ильи Муромцы — все они с
детства волновали мое воображение! Я жил ими… понимаете, жил?! Но против науки я бессилен. И я с болью
в сердце повторяю: да! ничего этого нет!
После обеда, чтоб я не
оставался праздным и не предался грустным мыслям, Упадышевский поручил одному из старших воспитанников, Илье Жеванову, хорошо рисовавшему, занять меня рисованием, к чему
в детстве я имел большую склонность.
В детстве и
в юности я почему-то питал страх к швейцарам и к театральным капельдинерам, и этот страх
остался у меня до сих пор.
Потом,
в своей камере, когда ужас стал невыносим, Василий Каширин попробовал молиться. От всего того, чем под видом религии была окружена его юношеская жизнь
в отцовском купеческом доме,
остался один противный, горький и раздражающий осадок, и веры не было. Но когда-то, быть может,
в раннем еще
детстве, он услыхал три слова, и они поразили его трепетным волнением и потом на всю жизнь
остались обвеянными тихой поэзией. Эти слова были: «Всех скорбящих радость».
Оставшись один, он вспомнил, что и ему
в детстве почти всегда было или скучно или боязно, когда отец говорил с ним.
В последнее время, вот
в эти дни, я люблю тебя так же нежно и беззаветно, как
в детстве. Кроме тебя, теперь у меня никого не
осталось. Только зачем, зачем ты поддаешься влиянию этого человека?
От бедного беленького бабушкиного козлика,
детство которого так холили и нежили
в чистеньком домике уважаемого томашовского пастора,
оставались лишь ножки да рожки.
Елизавета Николавна
осталась вовсе без мадамы — по-французски она выучилась от маменьки, а больше от гостей, потому что с самого
детства она проводила дни свои
в гостиной, сидя возле маменьки и слушая всякую всячину…
Всё, что
остается от воспоминания о
детстве, что дает мечтание и тихое вдохновение при светящейся лампаде, — всё это, казалось, совокупилось, слилось и отразилось
в ее гармонических устах.
А было очень немного: только одно
детство. И от него-то
в памяти
остались одни бессвязные клочки, которые Алексей Петрович стал с жадностью собирать.
В ту минуту он так могущественно проявлял свои разрушительные силы и ничтожность, беззащитность человеческой природы, так явно изобличалась и чувствовалась мною, что я не мог
оставаться спокойным; притом я
в детстве был напуган громом и тогда еще не освободился от этого тяжелого впечатления.
Это случилось лет тридцать назад, и из трех участников экспедиции
остался в живых только один я. Да, их, моих товарищей, уже нет, родной край далеко-далеко, и я часто вызываю мысленно дорогие тени моего
детства и мысленно блуждаю
в их обществе по родным местам, освященным воспоминаниями первой дружбы.
— Полноте, Патап Максимыч. Я ведь это только для деточек, — сказала Марфа Михайловна. — Молоды еще, со́блазнов пока, слава Богу, не разумеют. Зачем прежде поры-времени им знать про эти дела?.. Пускай подольше
в ангельской чистоте
остаются. По времени узнают все и всего натерпятся. А память о добром
детстве и на старости лет иной раз спасает от худого.
Он
остался на берегу Днепра, а я уехал к Кольбергу. С тех пор я уже не видал старика, он умер — не от грусти, не от печали одиночества, а просто от смерти, и прислал мне
в наследие своих классиков; а я… я вступил
в новую жизнь —
в новую колею ошибок, которые запишу когда-нибудь; конечно, уже не
в эту тетрадь, заключающую дни моего
детства и юношества, проведенные между людьми, которым да будет мирный сон и вечная память.
— Я говорил, дитя мое, с муллою. Он слышал твой разговор и
остался доволен твоими мудрыми речами
в споре с нашими девушками. Он нашел
в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость
в ее раннем
детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого сердечка простил он моей дорогой Марием… Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребенка таким, как ты, моя внучка-джаным, моя горная козочка, моя ясная звездочка с восточного неба!
А ухаживать надо было. Жуковский
оставался весь свой век большим ребенком: пылкий, увлекающийся, податливый во всякое приятельство, способный проспорить целую ночь, участвовать во всякой сходке и пирушке.
В нем жил гораздо больше артист, чем бунтарь или заговорщик. Он с
детства выказывал музыкальное дарование, и из него мог бы выйти замечательный пианист, предайся он серьезнее карьере музыканта.
Чуть я
оставался один, мне тотчас начинали припоминаться
в детстве читанное путешествие Марко Поло и родные сказанья новгородцев «о камнях драгих, ко многим делам угодных».
С годами это прошло, но странности
в характере князя
остались. Всю свою любовь он перенес на свою дочь, Варвару Ивановну, царившую
в доме неограниченною повелительницей и считавшую
в числе своих верных рабов и старика отца.
В детстве это был прямо ребенок-деспот. С летами деспотизм несколько сгладился, но следы его
остались в характере молодой девушки.
Человек часто забывает то, что совершилось несколько лет тому назад, забывает без следа, между тем как ничтожные, с точки зрения взрослого человека, эпизоды
детства и ранней юности глубоко врезаются
в его память и
остаются на всю жизнь
в неприкосновенной свежести.
Николай Афанасьевич родился под Москвой, недалеко от Сергиево-Троицкой лавры, близ села Радонежа,
в маленькой деревеньке тестя его отца, бедного неслужащего дворянина. Первые годы
детства он провел среди крестьянских детей, ничем от них не отличаясь, и до десяти лет ничему не учился, так что было полное основание полагать, что он
останется «недорослем».
Князь
остался в Зиновьеве обедать и пить вечерний чай и только поздним вечером возвратился к себе
в Луговое. Там ожидала его новая радость. К нему неожиданно приехал гость из Петербурга, друг его
детства и товарищ по полку, граф Петр Игнатьевич Свиридов.
Круглый сирота и уроженец Петербургской губернии, он потерял своих родителей, которых он был единственным сыном,
в раннем
детстве, воспитывался
в Петербурге у своего троюродного дяди, который умер лет за пять до времени нашего рассказа, и Евгений Иванович
остался совершенно одиноким.