Неточные совпадения
— Нет. Вы взгляните
на него, — сказал старичок, указывая расшитою шляпой
на остановившегося в дверях залы с одним из влиятельных членов Государственного Совета Каренина в придворном мундире с новою
красною лентою через плечо. — Счастлив и доволен, как медный грош, — прибавил он,
останавливаясь, чтобы пожать руку атлетически сложенному красавцу камергеру.
Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу
на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было. Узнав место, он
остановился, огляделся и обратился к молодому парню в
красной рубахе, зевавшему у входа в мучной лабаз.
Он
остановился, указывая рукою вдаль, налево,
на вспухшее среди поля
красное здание казармы артиллеристов и старые, екатерининские березы по краям шоссе в Москву.
Какая-то сила вытолкнула из домов
на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко,
останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел
на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в
красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Они вышли с Матреной Павловной
на паперть и
остановились, подавая нищим. Нищий, с
красной, зажившей болячкой вместо носа, подошел к Катюше. Она достала из платка что-то, подала ему и потом приблизилась к нему и, не выражая ни малейшего отвращения, напротив, так же радостно сияя глазами, три раза поцеловалась. И в то время, как она целовалась с нищим, глаза ее встретились с взглядом Нехлюдова. Как будто она спрашивала: хорошо ли, так ли она делает?
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники
останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели
на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка
покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Веки ее
покраснели, горько шевельнулись губы, и новая слеза прокатилась из-под густых ресниц,
останавливаясь и лучисто сверкая
на щеке.
Дверь тихонько растворилась, и я увидал женщину лет двадцати, высокую и стройную, с цыганским смуглым лицом, изжелта-карими глазами и черною как смоль косою; большие белые зубы так и сверкали из-под полных и
красных губ.
На ней было белое платье; голубая шаль, заколотая у самого горла золотой булавкой, прикрывала до половины ее тонкие, породистые руки. Она шагнула раза два с застенчивой неловкостью дикарки,
остановилась и потупилась.
Когда моему сыну было лет пять, Галахов привез ему
на елку восковую куклу, не меньше его самого ростом. Куклу эту Галахов сам усадил за столом и ждал действия сюрприза. Когда елка была готова и двери отворились, Саша, удрученный радостью, медленно двигался, бросая влюбленные взгляды
на фольгу и свечи, но вдруг он
остановился, постоял, постоял,
покраснел и с ревом бросился назад.
Калитка отворяется, и во двор въезжает верхом
на вороной высокой лошади молодой человек в черкеске, папахе и с серебряным большим кинжалом
на поясе. Великолепная вороная лошадь-степняк, покачиваясь
на тонких сухих ногах, грациозно подходит
на середину двора и
останавливается. Молодой человек с опухшим
красным лицом и мутными глазами сонно смотрит
на старика в халате.
— А почему земля все? Потому, что она дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене
на пятачок —
красный товар у купцов встал, еще
на пятачок — бакалея разная
остановилась, а еще
на пятачок — и все остальное село. Никому не нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай
на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
Вот!.. — залепетал вдруг снова Бурдовский, дико и опасливо осматриваясь кругом и тем более горячась, чем больше не доверял и дичился, — вы не имеете права! — и, проговорив это, резко
остановился, точно оборвал, и безмолвно выпучив близорукие, чрезвычайно выпуклые с
красными толстыми жилками глаза, вопросительно уставился
на князя, наклонившись вперед всем своим корпусом.
Лиза
покраснела и подумала: какой он странный. Лаврецкий
остановился на минуту в передней. Лиза вошла в гостиную, где раздавался голос и хохот Паншина; он сообщал какую-то городскую сплетню Марье Дмитриевне и Гедеоновскому, уже успевшим вернуться из сада, и сам громко смеялся тому, что рассказывал. При имени Лаврецкого Марья Дмитриевна вся всполошилась, побледнела и пошла к нему навстречу.
Флигель, в котором мы
остановились, был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же рыцарь грозно смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей в той комнате, где мы спали.
На другой картине так же лежали синие виноградные кисти в корзине, разрезанный
красный арбуз с черными семечками
на блюде и наливные яблоки
на тарелке. Но я заметил перемену в себе: картины, которые мне так понравились в первый наш приезд, показались мне не так хороши.
Выходец из провинции, в фуражке с
красным околышком, с широким затылком, с трепещущим под кашне кадыком и с осовелыми глазами, уставился против елисеевских окон и только что не вслух думал: «Хорошо бы тут родиться, тут получить воспитание, тут жениться и тут умереть, буде бессмертие не дано человеку!» Перед магазином эстампов
остановилась целая толпа и глядела
на эстамп, изображавший девицу с поднятою до колен рубашкою; внизу эстампа было подписано: «L'oiseau envole».
Обогнув сад, издали напоминающий своею правильностью ковер, и объехав
на красном дворе круглый, огромный цветник, экипаж, наконец,
остановился у подъезда.
Один из них, с черной бородой, в
красной феске, красивый мужчина, был впереди всех, но, добежав шагов
на 10 до батереи,
остановился и выстрелил и потом снова побежал вперед.
— Он занимается с князем, — сказала Катенька и посмотрела
на Любочку. Любочка вдруг
покраснела отчего-то, сморщилась, притворясь, что ей что-то больно, и вышла из комнаты. Я вышел вслед за нею. Она
остановилась в гостиной и что-то снова записала карандашиком
на свою бумажку.
Но тут произошло нечто совершенно неожиданное: сжав кулаки до боли, видя
красные круги перед глазами, напрягая все мускулы крепкого, почти восемнадцатилетнего тела, Александров уже ринулся с криком: «Подлец»,
на своего врага, но вдруг
остановился, как от мгновенного удара.
Беспомощно водя глазами по листу, исчерченному синим и
красным карандашом, он никак не мог
остановиться на одном из намеченных полков.
— Да, я болен, и вот теперь хотел гулять, я… — Степан Трофимович
остановился, быстро откинул
на диван шляпу и палку и —
покраснел.
Я двинулся наконец по длинной улице в правом углу площади и попал так удачно, что иногда должен был
останавливаться, чтобы пропустить процессию всадников — каких-нибудь средневековых бандитов в латах или чертей в
красных трико, восседающих
на мулах, украшенных бубенчиками и лентами.
Несмотря
на советы дать еще
на водку ямщику, он надел шапку и стал посередине комнаты. Они расцеловались раз, два раза,
остановились и потом поцеловались третий раз. Тот, который был в полушубке, подошел к столу, выпил стоявший
на столе бокал, взял за руку маленького и дурного и
покраснел.
На тонких губах, растянутых в краях и выставлявшихся из-за
красных подстриженных усов, казалось,
остановилась добродушная, тонкая усмешка.
Писаря, льготные и вернувшиеся
на праздник молодые ребята в нарядных белых и новых
красных черкесках, обшитых галунами, с праздничными, веселыми лицами, по-двое, по-трое, взявшись рука с рукой, ходили от одного кружка баб и девок к другому и,
останавливаясь, шутили и заигрывали с казачками.
Всенощная отошла, показался народ. Лаптев с напряжением всматривался в темные фигуры. Уже провезли архиерея в карете, уже перестали звонить, и
на колокольне один за другим погасли
красные и зеленые огни — это была иллюминация по случаю храмового празд — ника, — а народ все шел не торопясь, разговаривая,
останавливаясь под окнами. Но вот, наконец, Лаптев услышал знакомый голос, сердце его сильно забилось, и оттого, что Юлия Сергеевна была не одна, а с какими-то двумя дамами, им овладело отчаяние.
Подали самовар. Юлия Сергеевна, очень бледная, усталая, с беспомощным видом, вышла в столовую, заварила чай — это было
на ее обязанности — и налила отцу стакан. Сергей Борисыч, в своем длинном сюртуке ниже колен,
красный, не причесанный, заложив руки в карманы, ходил по столовой, не из угла в угол, а как придется, точно зверь в клетке.
Остановится у стола, отопьет из стакана с аппетитом и опять ходит, и о чем-то все думает.
— Ну, — воскликнул Бамбаев, грузно приподнимаясь со стула, — теперь чашку кофе, и марш! Вон она, однако, наша Русь, — прибавил он,
остановившись в дверях и чуть не с восторгом указывая своей мягкой,
красною рукой
на Ворошилова и Литвинова… — Какова?
Братья Губаревы немедленно и дружно принялись распекать его с вышины крыльца; он
остановился перед ними внизу, в грязи, и, униженно сгорбив спину, пытался умилостивить робкою улыбочкой, и картуз мял в
красных пальцах, и ногами семенил, и бормотал, что лошади, мол, сейчас явятся… Но братья не унимались, пока младший не вскинул наконец глазами
на Литвинова.
Я пошел. Отец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою башней, похожею
на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя в кабинет,
остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо,
красную шею, его тень
на стене, то мне захотелось броситься к нему
на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою башней удержал меня.
Широкое лицо Крестовоздвиженского внезапно
покраснело, а небольшие глаза сверкнули гневом… «Как у быка, которого, подразнили
красной суконкой», — мелькнуло у меня в голове. Я смотрел
на него, и он смотрел
на меня, а кругом стояло несколько товарищей, которые не могли дать себе отчета, о чем мы собственно спорим. Крестовоздвиженский, несколько озадаченный моим ответом, сначала повернулся, чтобы уйти, но вдруг
остановился и сказал с натиском и с большой выразительностью...
Марья Александровна, для большего эффекта,
остановилась перевести дух и оглядела все общество. Все гостьи с алчным и беспокойным любопытством вслушивались в слова ее. Мозгляков вздрогнул; Зина
покраснела и привстала с кресел; Афанасий Матвеич в ожидании чего-то необыкновенного
на всякий случай высморкался.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; —
на западе была еще
красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась
на синем своде, и свежая роса уж падала
на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок
останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
На расплывшееся,
красное лицо Натальи монах смотрел так же ласково, как
на всё и
на всех, но говорил с нею меньше, чем с другими, да и сама она постепенно разучивалась говорить, только дышала. Её отупевшие глаза
остановились, лишь изредка в их мутном взгляде вспыхивала тревога о здоровье мужа, страх пред Мироном и любовная радость при виде толстенького, солидного Якова. С Тихоном монах был в чём-то не согласен, они ворчали друг
на друга, и хотя не спорили, но оба ходили мимо друг друга, точно двое слепых.
«Как мальчишку, он меня учит», — обиженно подумал Пётр, проводив его. Пошёл в угол к умывальнику и
остановился, увидав, что рядом с ним бесшумно двигается похожий
на него человек, несчастно растрёпанный, с измятым лицом, испуганно выкатившимися глазами, двигается и
красной рукою гладит мокрую бороду, волосатую грудь. Несколько секунд он не верил, что это его отражение в зеркале, над диваном, потом жалобно усмехнулся и снова стал вытирать куском льда лицо, шею, грудь.
Однако же
на последней ступеньке он
остановился как вкопанный и вдруг
покраснел так, что даже слезы выступили у него
на глазах от припадка страдания амбиции.
Так было дело, когда один раз мне случилось повстречаться с нашим жильцом
на лестнице. Бабушка за чем-то послала меня. Он
остановился, я
покраснела, и он
покраснел; однако засмеялся, поздоровался, о бабушкином здоровье спросил и говорит: «Что, вы книги прочли?» Я отвечала: «Прочла». — «Что же, говорит, вам больше понравилось?» Я и говорю: «Ивангое» да Пушкин больше всех понравились».
На этот раз тем и кончилось.
— Ну, вот, вот… всегда так! — Иван Платоныч
краснел, пыхтел,
останавливался и снова начинал говорить. — Но все-таки он не зверь. У кого люди лучше всех накормлены? У Венцеля. У кого лучше выучены? У Венцеля. У кого почти нет штрафованных? Кто никогда не отдаст под суд — разве уж очень крупную пакость солдат сделает? Все он же. Право, если бы не эта несчастная слабость, его солдаты
на руках бы носили.
Такое восклицание вызвало всеобщее любопытство: все, кто был в комнате, встали с мест, подошли к окнам и
остановились, вперя взоры вдаль,
на крутой спуск, по которому осторожно сползает, словно трехглавый змей, могучая, рослая тройка больших медно-красных коней.
В полдень Ольга и Саша пришли в большое село. Тут
на широкой улице встретился им повар генерала Жукова, старичок. Ему было жарко, и потная,
красная лысина его сияла
на солнце. Он и Ольга не узнали друг друга, потом оглянулись в одно время, узнали и, не сказав ни слова, пошли дальше каждый своею дорогой.
Остановившись около избы, которая казалась побогаче и новее, перед открытыми окнами, Ольга поклонилась и сказала громко, тонким, певучим голосом...
Идут, идут! Народ
Волнуется! Вот уж несут хоругви!
А вот попы с иконами, с крестами!
Вот патриарх! Вот стольники! Бояре!
Вот стряпчие царевы! Вот он сам!
В венце и в бармах, в золотой одежде,
С державою и скипетром в руках!
Как он идет! Все пали
на колени —
Между рядов безмолвных он проходит
Ко
Красному крыльцу —
остановился —
Столпились все — он говорит к народу…
А Григорий
остановился у порога, бросил
на пол мокрый картуз и, громко топая ногами, пошёл к жене. С него текла вода. Лицо у него было
красное, глаза тусклые и губы растягивались в широкую, глупую улыбку. Он шёл, и Матрёна слышала, как в сапогах его хлюпала вода. Он был жалок, таким она не ждала его.
В поручика полетели сверху позабытые им впопыхах вещи: палка, бумажный воротничок и записная книжка.
На последней ступеньке поручик
остановился, поднял голову и погрозил кулаком. Лицо у него было бледно, под левым глазом
краснела ссадина.
Увидев офицера, казаки расступились и выпустили из рук белого козленка. Молодой прапорщик совершенно растерялся, забормотал что-то и со сконфуженной физиономией
остановился перед ним. Увидав
на крыше меня и капитана, он
покраснел еще больше и, припрыгивая, подбежал к нам.
Где-то в толпе мелькает
красный колпак Шута, и слышен сдержанный хохот его, покрываемый шипеньем. Дочь Зодчего появляется
на террасе и
останавливается в нескольких шагах от Короля. Толпа совершенно безмолвна. Над городом, как бы умершим от восторга ожидания, возвышаются только двое: Она и Король.
Губернатор давно закончил прием, собирается ехать к себе
на дачу и ждет чиновника особых поручений Козлова, который поехал кое за какими покупками для губернаторши. Он сидит в кабинете за бумагами, но не работает и думает. Потом встает и, заложив руки в карманы черных с
красными лампасами штанов, закинув седую голову назад, ходит по комнате крупными, твердыми, военными шагами.
Останавливается у окна и, слегка растопырив большие, толстые пальцы, внушительно и громко говорит...
Из двери
на звон наших колоколов, выходит большой,
красный, рыжий ямщик со стаканом вина в руках и кричит что-то. Игнашка обертывается ко мне и просит позволения
остановиться. Тут я в первый раз вижу его рожу.
Но блестящие глаза «переодетой принцессы» мельком пробежали по ней, задержались
на мгновение
на хорошеньком личике Любочки Орешкиной… скользнули равнодушно по шаловливо-лукавой мордочке Они Лихаревой… Промелькнули мимо благоразумных глазок Дорушки и внезапно
остановились на лице Дуни. Дуня густо
покраснела под взглядом красивых и бойких глаз новенькой.
Красная, как пион, Феничка вскочила со своего места, потопталась бессмысленно
на одном месте и неожиданно бросилась к двери дортуара.
На пороге она
остановилась на минуту и, презрительно фыркнув, прокричала...
Красная, с блестящими глазами, она быстро подошла к верстаку, спрятала бутылку и
остановилась, неподвижно глядя
на свою работу.