В размышлениях своих этот фрукт нашего рассадника был особенно интересен с той стороны, что он ни на минуту не возвращался к прошлому и совершившемуся и не
останавливался ни на одном из новых лиц, которых он так круто и смело обошел самыми бесцеремонными приемами.
Но все
размышления внезапно пресеклись, исчезли, спугнутые страхом: Артамонов внезапно увидал пред собою того человека, который мешал ему жить легко и умело, как живёт Алексей, как живут другие, бойкие люди: мешал ему широколицый, бородатый человек, сидевший против него у самовара; он сидел молча, вцепившись пальцами левой руки
в бороду, опираясь щекою на ладонь; он смотрел на Петра Артамонова так печально, как будто прощался с ним, и
в то же время так, как будто жалел его, укорял за что-то; смотрел и плакал, из-под его рыжеватых век текли ядовитые слёзы; а по краю бороды, около левого глаза, шевелилась большая муха; вот она переползла, точно по лицу покойника, на висок,
остановилась над бровью, заглядывая
в глаз.
Дальнейшая нить
размышлений молодого человека была прервана окриком арестантского старосты. Партия зашевелилась, и Семенов посадил Мишу на телегу рядом с матерью. Сам он на мгновение
остановился и посмотрел
в том направлении, где виднелась фигура Бесприютного. Казалось, фигура эта вновь вызвала
в его голове новую нить
размышлений.
До Берлина они нигде не
останавливались, и Жозеф повеселел. Он был доволен тем, что едет с Глафирой рядом
в одном и том же классе, и предавался
размышлениям насчет того, что с ним должно произойти
в ближайшем будущем.