Неточные совпадения
Выходя из комнаты, он
оставлял сапоги опять
в сенях и отправлялся вновь на собственной подошве.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги.
В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не
оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Он всюду бросался; постучался даже
в католическую церковь, но живая душа его отпрянула от мрачного полусвета, от сырого, могильного, тюремного запаха ее безотрадных склепов.
Оставив старый католицизм иезуитов и новый — Бюше, он принялся было за философию; ее холодные, неприветные
сени отстращали его, и он на несколько лет остановился на фурьеризме.
Гришка утвердительно кивнул головой, вступил
в сени, потом
в кабак. Голова целовальника тотчас же показалась над прилавком; но Гришка не обратил на него внимания и,
оставив в кабаке Захара, вышел на улицу.
Забыв все предосторожности, он кой-как приложил оторванную доску к сундуку, пихнул его под нару,
оставил топор на полу и, не захлопнув даже подвижной доски, которой запиралось окошко, выбежал
в сени.
Но
в ту минуту, когда я пришел к этому заключению, должно быть, я вновь, — перевернулся на другой бок, потому что сонная моя фантазия вдруг
оставила родные
сени и перенесла меня, по малой мере, верст за пятьсот от деревни Проплеванной.
Когда Федосей, пройдя через
сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы
оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход
оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
И вот на заре приказал Соломон отнести себя на гору Ватн-эль-Хав,
оставил носилки далеко на дороге и теперь один сидит на простой деревянной скамье, наверху виноградника, под
сенью деревьев, еще затаивших
в своих ветвях росистую прохладу ночи.
Нил(презрительно). Подслушивала? Подглядывала? Э-эх ты!.. (Быстро уходит. Татьяна стоит неподвижно, как окаменелая. Уходя, Нил
оставляет дверь
в сени открытой, и
в комнату вносится суровый окрик старика Бессеменова: «Степанида! Кто угли рассыпал? Не видишь? Подбери!»)
В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И
оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха —
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.
И, грубо схватив девочку за руку, он потащил ее куда-то
в сени. Вслед затем скрипнула какая-то дверь, которую Тася не видела
в темноте, потом на девочку пахнуло сырым, затхлым воздухом, и её спутник исчез,
оставив ее одну среди непроглядного мрака.
С мыслью, не придет ли еще беглец искать у него убежища, он приказал дворчанам своим лечь спать (второпях забыл сказать, чтобы привязали собаку), а сам отворил калитку с улицы и
оставил незапертыми двери
в сенях.
Ратники, ее составлявшие, пришли будто на погребальную процессию, и немудрено: их нарядили не защищать своего князя
в стольном граде, у гробов его венчанных предков, под
сенью Спаса златоверхого, а проводить человека, который перестал быть их государем и добровольно, без боя,
оставляет их на произвол другого, уже победителя одним своим именем.
Сказав это, Аристотель просил рыцаря
оставить его и не отвлекать от важного дела, порученного ему великим князем,
в противном случае хотел позвать из
сеней приставов, имевших надзор за послом.