Неточные совпадения
Таисья тоже встала, но пошатнулась, снова
опустилась на стул, а с него мягко свалилась на
пол. Два-три голоса негромко ахнули, многие «взыскующие града» привстали со стульев, Захарий согнулся прямым углом, легко, как подушку, взял Таисью на руки, понес
к двери; его встретил возглас...
Запахивая капот на груди, прислонясь спиною
к косяку, она
опускалась, как бы желая сесть на
пол, колени ее выгнулись.
Самгин успел освободить из пальто лишь одну руку, другая бессильно
опустилась, точно вывихнутая, и пальто соскользнуло с нее на
пол. В полутемной прихожей стало еще темнее, удушливей, Самгин прислонился
к стене спиной, пробормотал...
Чувствуя, что мне не устоять и не усидеть на
полу, я быстро
опустился на маленький диван и думал, что спасусь этим; но не тут-то было: надо было прирасти
к стене, чтоб не упасть.
За Херувимской принялся было подпевать, но не докончил и,
опустившись на колена, прильнул лбом
к каменному церковному
полу и пролежал так довольно долго.
Все тогда встали с мест своих и устремились
к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще с улыбкой взирая на них, тихо
опустился с кресел на
пол и стал на колени, затем склонился лицом ниц
к земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге, целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу.
Он остановился, как будто злоба мешала ему говорить. В комнате стало жутко и тихо. Потом он повернулся
к дверям, но в это время от кресла отца раздался сухой стук палки о крашеный
пол. Дешерт оглянулся; я тоже невольно посмотрел на отца. Лицо его было как будто спокойно, но я знал этот блеск его больших выразительных глаз. Он сделал было усилие, чтобы подняться, потом
опустился в кресло и, глядя прямо в лицо Дешерту, сказал по — польски, видимо сдерживая порыв вспыльчивости...
Бывало — зайдет солнце, прольются в небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое теплым сумраком,
опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы
к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с
поля: играют зорю в лагерях.
Вот и мы трое идем на рассвете по зелено-серебряному росному
полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно
опустились к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
И все качалось из стороны в сторону плавными, волнообразными движениями. Люди то отдалялись от Фомы, то приближались
к нему, потолок
опускался, а
пол двигался вверх, и Фоме казалось, что вот его сейчас расплющит, раздавит. Затем он почувствовал, что плывет куда-то по необъятно широкой и бурной реке, и, шатаясь на ногах, в испуге начал кричать...
Вдали родился воющий шум и гул, запели, зазвенели рельсы; в сумраке, моргая красными очами, бежал поезд; сумрак быстро плыл за ним, становясь всё гуще и темнее. Евсей торопливо, как только мог, взошёл на путь,
опустился на колени, потом улёгся поперёк пути на бок, спиною
к поезду, положил шею на рельс и крепко закутал голову
полою пальто.
Итак, охотник выходит в
поле, имея в вачике непременно вабило; собака приискивает перепелку, останавливается над ней, охотник подходит как ближе, поднимает ястреба на руке как выше, кричит пиль, собака кидается
к перепелке, она взлетает, ястреб бросается, догоняет, схватывает на воздухе и
опускается с ней на землю.
— Будет!..
К чёрту! — крикнул Коновалов и, вырвав у меня из рук книгу, изо всей силы шлепнул ее об
пол и сам
опустился за ней.
«Боже мой! Да неужели правда то, что я читал в житиях, что дьявол принимает вид женщины… Да, это голос женщины. И голос нежный, робкий и милый! Тьфу! — он плюнул. — Нет, мне кажется», — сказал он и отошел
к углу, перед которым стоял аналойчик, и
опустился на колена тем привычным правильным движением, в котором, в движении в самом, он находил утешение и удовольствие. Он
опустился, волосы повисли ему на лицо, и прижал оголявшийся уже лоб
к сырой, холодной полосушке. (В
полу дуло.)
(Пётр протянул руки
к отцу, желая что-то сказать, и тихо
опускается на
пол в обмороке.)
Молчание не нарушается ни одним звуком. Бледнеет красная полоска зари. Дочь Зодчего двинулась вперед. На расстоянии одного шага от Короля она
опускается на колени и прикасается устами
к королевской мантии, складками лежащей на
полу.
Синтянина встала, подошла
к Форовой,
опустилась возле нее на
пол, покрыв половину комнаты волнами своего светлого ситца, и, обняв майоршу, нежно поцеловала ее в седую голову.
Екатерина Ивановна (подвигаясь). Я иду, я иду… Господи, я иду… (Останавливается перед окном, смотрит — и, вскинув кверху руки, с неясным криком или плачем
опускается на
пол. Лежит неподвижно, лицом
к полу, как внезапно застигнутая пулей и смертью.)
— Я согласна, — говорю я, едва ворочая языком, и,
опустившись на
пол около кровати, прижимаю губы
к крохотной горячей как огонь ножонке. — Я согласна, доктор…
И вдруг он
опустился на
пол, подполз
к коленям Нади и, упав на них головой, зарыдал.
Я видела, какая неподдельная грусть напала на Степу, именно грусть. Это настоящее слово. Он сидел на маленьком пуфе. Я подошла
к нему,
опустилась на
пол и положила голову свою на его колени.
— Фрейл… — могла только выговорить мать. Руки ее
опустились, луковица покатилась из них на
пол, ножик выпал на скамейку. Хозяин, сделав пол-оборота головой, будто окаменел в этом положении. Густав побледнел, спустил дитя с колена и стал на одном месте в нерешимости, что ему делать; увидев же, что Луиза колебалась идти в комнату и сделала уже несколько шагов назад, он схватил свою шляпу, бросился
к двери и сказал дрожащим голосом...
Сергей Андреич выпустил из пальцев рисунок, и, колыхаясь углами, он тихо
опустился на
пол. Потом отец повернулся и быстро вышел, и в столовой послышался его громкий и удаляющийся голос: «Обедайте без меня! Мне необходимо съездить по делу». А Павел подошел
к умывальнику и начал лить воду на руки и лицо, не чувствуя ни холода, ни воды.
Старик тяжело вздохнул, встал, расправил
полы халата,
опустился на колени и лег
к ногам Меженецкого, стукнувшись лбом о грязные доски
пола.