Неточные совпадения
Почему он молчал? потому ли, что считал непонимание глуповцев не более как уловкой, скрывавшей за
собой упорное противодействие, или потому, что хотел сделать обывателям сюрприз, — достоверно
определить нельзя.
— Вы не можете представить
себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни на фронт, — говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся
определить ее место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.
Незаметно для
себя, в какой-то момент, он раз навсегда
определил ценность этих щеголеватых ‹мыслей› словами...
— Ага, — сказал Самгин и отошел прочь, опасаясь, что скажет еще что-нибудь неловкое. Он чувствовал
себя нехорошо, — было физически неприятно, точно он заболевал, как месяца два тому назад, когда врач
определил у него избыток кислот в желудке.
— Суббота для человека, а не человек для субботы, — говорил он. — Каждый свободен жертвовать или не жертвовать
собой. Если даже допустить, что сознание определяется бытием, — это еще не
определяет, что сознание согласуется с волею.
«Играет роль скептика, потому что хочет подчеркнуть
себя», —
определил Самгин. Было неприятно, что Елена все более часто говорит о Харламове...
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в
себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно
определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
«Нахал и, кажется, глуп», —
определил Самгин и встал, желая уйти к
себе, но снова сел, сообразив, что, может быть, этот человек скажет что-нибудь интересное о Марине.
«За внешней грубостью — добрая, мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует
себя созданным для того, чтоб служить, —
определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? — Служить — все равно кому. Митрофанов тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как говорил отец…»
«Он типичный авантюрист, энергичен, циник, смел. Его смелость — это, конечно, беспринципность, аморализм», —
определял Самгин, предостерегая
себя, — предостерегая потому, что Дронов уже чем-то нравился ему.
Он снова захохотал, Дронов. А Клим Иванович Самгин, пользуясь паузой, попытался найти для Дронова еще несколько ценных фраз, таких, которые не могли бы вызвать спора. Но необходимые фразы не являлись, и думать о Дронове,
определять его отношение к прочитанному — не хотелось. Было бы хорошо, если б этот пошляк и нахал ушел, провалился сквозь землю, вообще — исчез и, если можно, навсегда. Его присутствие мешало созревать каким-то очень важным думам Самгина о
себе.
Если же не это, так он звал Обломова в деревню, поверить свои дела, встряхнуть запущенную жизнь мужиков, поверить и
определить свой доход и при
себе распорядиться постройкой нового дома.
Поверенный распорядился и насчет постройки дома:
определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны возить лес и велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при
себе. К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было в виду заложить деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
— Джентльмен есть такой барин, —
определил Штольц, — который сам надевает чулки и сам же снимает с
себя сапоги.
Райский между тем сгорал желанием узнать не Софью Николаевну Беловодову — там нечего было узнавать, кроме того, что она была прекрасная
собой, прекрасно воспитанная, хорошего рода и тона женщина, — он хотел отыскать в ней просто женщину, наблюсти и
определить, что кроется под этой покойной, неподвижной оболочкой красоты, сияющей ровно, одинаково, никогда не бросавшей ни на что быстрого, жаждущего, огненного или наконец скучного, утомленного взгляда, никогда не обмолвившейся нетерпеливым, неосторожным или порывистым словом?
— Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало, — заметила она и почти верно
определила этой пословицей значение писанья Райского. У него уходило время, сила фантазии разрешалась естественным путем, и он не замечал жизни, не знал скуки, никуда и ничего не хотел. — Зачем только ты пишешь все по ночам? — сказала она. — Смерть — боюсь… Ну, как заснешь над своей драмой? И шутка ли, до света? ведь ты изведешь
себя. Посмотри, ты иногда желт, как переспелый огурец…
Скрыть выстрела не удалось — это правда; но вся главная история, в главной сущности своей, осталась почти неизвестною; следствие
определило только, что некто В., влюбленный человек, притом семейный и почти пятидесятилетний, в исступлении страсти и объясняя свою страсть особе, достойной высшего уважения, но совсем не разделявшей его чувств, сделал, в припадке безумия, в
себя выстрел.
Я содрогнулся внутри
себя. Конечно, все это была случайность: он ничего не знал и говорил совсем не о том, хоть и помянул Ротшильда; но как он мог так верно
определить мои чувства: порвать с ними и удалиться? Он все предугадал и наперед хотел засалить своим цинизмом трагизм факта. Что злился он ужасно, в том не было никакого сомнения.
Я прямо, но очень хладнокровно спросил его, для чего ему это нужно? И вот до сих пор не могу понять, каким образом до такой степени может доходить наивность иного человека, по-видимому не глупого и «делового», как
определил его Васин? Он совершенно прямо объяснил мне, что у Дергачева, по подозрениям его, «наверно что-нибудь из запрещенного, из запрещенного строго, а потому, исследовав, я бы мог составить тем для
себя некоторую выгоду». И он, улыбаясь, подмигнул мне левым глазом.
В такую минуту решают судьбу свою,
определяют воззрение и говорят
себе раз на всю жизнь: «Вот где правда и вот куда идти, чтоб достать ее».
Сегодня, часу в пятом после обеда, мы впятером поехали на берег, взяли с
собой самовар, невод и ружья. Наконец мы ступили на берег, на котором, вероятно, никогда не была нога европейца. Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто. Броутон говорит или о другой бухте, или если и заглянул сюда, то на берег, по-видимому, не выходил, иначе бы он
определил его верно.
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время своего путешествия, находился в том серьезном и внимательном расположении духа, в котором он не позволял
себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни было человеком и считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он сам с
собой определял это отношение.
Проследить такое падение в самом
себе крайне трудно, то есть отдельные его ступени, как трудно
определить высоту горы при спуске с нее.
И Россия все еще не может сознать
себя единой, творчески
определить свои всемирно-исторические задачи.
Впрочем, я даже рад тому, что роман мой разбился сам
собою на два рассказа «при существенном единстве целого»: познакомившись с первым рассказом, читатель уже сам
определит: стоит ли ему приниматься за второй?
Но одни побои не испугали бы Федора Павловича: бывали высшие случаи, и даже очень тонкие и сложные, когда Федор Павлович и сам бы не в состоянии, пожалуй, был
определить ту необычайную потребность в верном и близком человеке, которую он моментально и непостижимо вдруг иногда начинал ощущать в
себе.
Насчет же того особого пункта, остался ли что-нибудь должен Федор Павлович Мите при расчете по имению — даже сам Ракитин не мог ничего указать и отделался лишь общими местами презрительного характера: «кто, дескать, мог бы разобрать из них виноватого и сосчитать, кто кому остался должен при бестолковой карамазовщине, в которой никто
себя не мог ни понять, ни
определить?» Всю трагедию судимого преступления он изобразил как продукт застарелых нравов крепостного права и погруженной в беспорядок России, страдающей без соответственных учреждений.
Я твердо был убежден, что душа его уже многократно созерцала роковой момент впереди, но лишь созерцала, представляла его
себе лишь в возможности, но еще не
определяла ни срока исполнения, ни обстоятельств.
Талантливый молодой человек, взявший на
себя описать настоящее дело, — все тот же господин Ракитин, о котором я уже упоминал, — в нескольких сжатых и характерных фразах
определяет характер этой героини: „Раннее разочарование, ранний обман и падение, измена обольстителя-жениха, ее бросившего, затем бедность, проклятие честной семьи и, наконец, покровительство одного богатого старика, которого она, впрочем, сама считает и теперь своим благодетелем.
Мы так потолковали промеж
себя, мир-то и
определил двадцать пять золотых.
Вы разрушаете его нравственное доверие к
себе,
определяя его как лгуна.
— Все же надо
себя к одному какому-нибудь месту
определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы по зимам в Москве собираемся жить. Дом топить не будем, ставни заколотим — с кем ты тут останешься?
Он-то
себя на каторгу «настоящим манером
определит», а господа, между прочим…
— Нет уж, будет. Надо
себя настоящим манером
определить, — повторил он тот же загадочный ответ, который только что перед тем дал барыне.
— Не беспокойтесь, сударыня, это я только к слову. Нынче я и сам не уйду… Надо подумать, куда
себя настоящим манером
определить…
Отданный в жертву недугу, он мучительно метался на своем одре, в одиночестве разрешая задачу, к какому делу
себя настоящим манером
определить.
Но матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок
определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к
себе. Тщетно молил он отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь поставить за
себя другого живописца; тщетно уверял, что жена у него хворая, к работе непривычная, — матушка слышать ничего не хотела.
Наблюдая над одним богословом, который признавал
себя ультраортодоксальным и даже единственным подлинно православным, я так
определил это православное сознание.
Я еще не вполне
себя нашел и не вполне еще
определил главную тему моей жизни.
Изолированные факты отдельной жизни сами по
себе далеко не
определяют и не уясняют душевного роста. То, что разлито кругом, что проникает одним общим тоном многоголосый хор жизни, невольно, незаметно просачивается в каждую душу и заливает ее, подхватывает, уносит своим потоком. Оглядываясь назад, можно отметить вехами только начало наводнения… Потом это уже сплошное, ровное течение, в котором давно исчезли первые отдельные ручьи.
Дед оскорбил барчука и ушел от него нищим, так как во все время управления имениями не позволял
себе «самовольно»
определить цифру своего жалованья.
Англичанка сморщила свой утиный нос, нюхая воздух, пропитанный ароматом русских щей, горевшей в углу лампадки и еще чего-то «русского», как она
определила про
себя.
Эта незыблемая, непоколебимая вера в то, что истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не имея под
собой твердыни божественного, не имея благодатной помощи, будучи оставленным и покинутым, от вселенской души отрезанным,
определяет характер изложения этой книги.
Не сам он
себя определял в сохе, но вознамерился наидействительнейшим образом всевозможное сделать употребление естественных сил своих крестьян, прилагая оные к обработыванию земли.
Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам
определил, заставил работать всю неделю на
себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день, а иным давал из милости месячину.
В этих образах поэт может, даже неприметно для самого
себя, уловить и выразить их внутренний смысл гораздо прежде, нежели
определит его рассудком.
Родион Потапыч высчитывал каждый новый вершок углубления и давно
определил про
себя, в какой день шахта выйдет на роковую двадцатую сажень и пересечет жилу.
— Мне предписано
определить вас к
себе в чиновники особых поручений без жалованья.
— Как что смешного! Мальчишка в семнадцать лет — и сам
себе звание
определяет… ха-ха! Медиком быть хочу… ха-ха!
Нехорошо жить тому, кто не может даже
определить для
себя, виноват он или не виноват; не имеет руководящей нити, чтобы угадать, что его ждет впереди — награда или кара.