Неточные совпадения
— И я уверен в себе, когда вы
опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие
мысли:
на гладком лбу ее вспухла морщинка.
Это столкновение, прервав легкий ход
мысли Самгина, рассердило его,
опираясь на плечо своего возницы, он привстал, закричал
на мужика. Тот, удивленно мигая, попятил лошадь.
— Интеллигент-революционер считается героем. Прославлен и возвеличен. А по смыслу деятельности своей он — предатель культуры. По намерениям — он враг ее. Враг нации. Родины. Он, конечно, тоже утверждает себя как личность. Он чувствует: основа мира, Архимедова точка опоры — доминанта личности. Да. Но он
мыслит ложно. Личность должна расти и возвышаться, не
опираясь на массу, но попирая ее. Аристократия и демократия. Всегда — это. И — навсегда.
Все погрузилось в сон и мрак около него. Он сидел,
опершись на руку, не замечал мрака, не слыхал боя часов. Ум его утонул в хаосе безобразных, неясных
мыслей; они неслись, как облака в небе, без цели и без связи, — он не ловил ни одной.
Бывало, сядет она против гостя,
обопрется тихонько
на локоть и с таким участием смотрит ему в глаза, так дружелюбно улыбается, что гостю невольно в голову придет
мысль: «Какая же ты славная женщина, Татьяна Борисовна!
Чистый богослов
мыслит от лица Церкви и
опирается главным образом
на Священное Писание и священное предание, он принципиально догматичен, его наука социально организована.
На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? — он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей
мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и
опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».
— В
мыслях ваших самое главное то, что вы соизволили сказать о сословии. Совершенно правильно, что надо нам укрепиться,
опираясь друг
на друга. Однако — сначала — по единому…
Пока классицизм и романтизм воевали, один, обращая мир в античную форму, другой — в рыцарство, возрастало более и более нечто сильное, могучее; оно прошло между ними, и они не узнали властителя по царственному виду его; оно
оперлось одним локтем
на классиков, другим
на романтиков и стало выше их — как «власть имущее»; признало тех и других и отреклось от них обоих: это была внутренняя
мысль, живая Психея современного нам мира.
Они
опираются, конечно, при этом
на работу античной
мысли и, надо думать, прежде всего
на Платона, который в удивительном «Пармениде» своем, а также и в «Софисте» дал мастерский анализ вопроса о связи бытия и небытия [В диалоге «Парменид», в этой «божественной игре» знающего свою мощь гения, диалектически вскрывается неразрывность бытия и небытия, бытие не только бытия, но и небытия, равно как и небытие не только небытия, но и бытия.
«Кити крепче
оперлась на руку Левина и прижала ее к себе. Он наедине с нею испытывал теперь, когда
мысль о ее беременности ни
на минуту не покидала его, то еще новое для него и радостное, совершенно чистое от чувственности наслаждение близости к любимой женщине. Ему хотелось слышать звук ее голоса, изменившегося теперь при беременности. В голосе, как и во взгляде, была мягкость и серьезность, подобная той, которая бывает у людей, постоянно сосредоточенных над одним любимым делом».
Зато громадна и неисчерпаема чуткость к тому иррациональному,
на что в конечном счете
опирается и
мысль и творчество.
Марксизм был более сложной умственной теорией, чем те теории,
на которые до сих пор
опиралась революционная интеллигенция, и требовал больших усилий
мысли.
Внимательно, как уже мы сказали, следя за известиями о деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну
мысль, найти в нем хотя бы малейший намек
на участие Гиршфельда и,
опираясь на знание его отношений к подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать
на него издание собственной газеты, что было уже несколько лет заветною мечтою Петухова.
Мысль эта понравилась ему; но когда он хотел
опереться на нее, он почувствовал, что эта
мысль, да и всякая
мысль, какая бы ни была, не может дать бесстрашие перед смертью.