Неточные совпадения
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное
здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней; в остатке верхнего тускло светились два
окна, а под ними, в нижнем, квадратное
окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.
Очень пыльно было в доме, и эта пыльная пустота, обесцвечивая мысли, высасывала их. По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим смотрел на нее, как смотрят из
окна вагона на коров вдали, в полях. Скука заплескивала его, возникая отовсюду, от всех людей,
зданий, вещей, от всей массы города, прижавшегося на берегу тихой, мутной реки. Картины выставки линяли, забывались, как сновидение, и думалось, что их обесцвечивает, поглощает эта маленькая, сизая фигурка царя.
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое
здание в пять
окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два
окна.
Наискось, почти напротив дома Самгиных, каменщики разрушали старое, казарменного вида двухэтажное
здание, с маленькими, угрюмыми
окнами, когда-то окрашенное желтой краской...
Оформилась она не скоро, в один из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая
здание гостиницы, в щели
окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка на пол равномерно падали тяжелые капли воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Мы проезжали мимо развалин массивного
здания, упавшего от землетрясения, как надо полагать. Я вышел из экипажа, заглянул за каменную ограду и видел стену с двумя-тремя
окнами да кучу щебня и кирпичей, заросших травой.
Я пошел по площади кругом; она образует параллелограмм: с одной стороны дворец генерал-губернатора — большое двухэтажное каменное
здание новейшей постройки; внизу, в
окнах, вместо рам большие железные решетки.
— И ведь сколько и каких напряженных усилий стоит это притворство, — продолжал думать Нехлюдов, оглядывая эту огромную залу, эти портреты, лампы, кресла, мундиры, эти толстые стены,
окна, вспоминая всю громадность этого
здания и еще бòльшую громадность самого учреждения, всю армию чиновников, писцов, сторожей, курьеров, не только здесь, но во всей России, получающих жалованье за эту никому ненужную комедию.
Сейчас за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки; из-за них поднималось несколько дымившихся высоких железных труб. На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то
здания без
окон и труб. Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен, шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
Перед
окнами дома Моссовета раскинута Советская площадь. На фоне сквера, целый день оживленного группами гуляющих детей, —
здание Института Маркса — Энгельса — Ленина.
За вечно запертыми воротами был огромнейший двор, внутри которого — ряд
зданий самого трущобного вида. Ужас берет, когда посмотришь на сводчатые входы с идущими под землю лестницами, которые вели в подвальные этажи с
окнами, забитыми железными решетками.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное
здание без
окон, с одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах, в дощатых гробах на кладбище.
Польская капличка скрывает их от
окон гимназического
здания.
На рассвете, не помню уже где именно, — в Новоград — Волынске или местечке Корце, — мы проехали на самой заре мимо развалин давно закрытого базилианского монастыря — школы… Предутренний туман застилал низы длинного
здания, а вверху резко чернели ряды пустых
окон… Мое воображение населяло их десятками детских голов, и среди них знакомое, серьезное лицо Фомы из Сандомира, героя первой прочитанной мною повести…
Дальше следовал целый ряд открытий. Женская прогимназия, классическая мужская прогимназия, только что выстроенное
здание запольской уездной земской управы, целый ряд новых магазинов с саженными зеркальными
окнами и т. д. Полуянов везде останавливался, что-то бормотал и размахивал своею палкой. Окончательно он взбесился, когда увидел вывеску ссудной кассы Замараева.
Анатомический театр представлял из себя длинное, одноэтажное темно-серое
здание, с белыми обрамками вокруг
окон и дверей. Было в самой внешности его что-то низкое, придавленное, уходящее в землю, почти жуткое. Девушки одна за другой останавливались у ворот и робко проходили через двор в часовню, приютившуюся на другом конце двора, в углу, окрашенную в такой же темно-серый цвет с белыми обводами.
Острог помещался на самом конце города в частном доме и отличался от прочих
зданий только тем, что имел около себя будку с солдатом и все
окна его были с железными решетками.
Вид городской тюрьмы всегда производит на меня грустное, почти болезненное впечатление. Высокие, белые стены
здания с его редкими
окнами, снабженными железными решетками, с его двором, обнесенным тыном, с плацформой и мрачною кордегардией, которую туземцы величают каррегардией и каллегвардией, — все это может навести на самого равнодушного человека то тоскливое чувство недовольства, которое внезапно и безотчетно сообщает невольную дрожь всему его существу.
— Я посылала к нему, папаша; придет, я думаю, — отвечала Настенька и села у
окна, из которого видно было
здание училища.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками, в
окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки стоял посиневший от холода солдат. Наступили сумерки. По всему
зданию то тут, то там замелькали огоньки.
Вспомнили мы это, а кругом был ужас:
здания с зияющими
окнами, без рам и стекол, с черными прогалами меж оголенных стропил.
В
окнах всех этих
зданий виднелся свет, кроме господского дома, в котором не видать было ни малейшего огонька.
Въехав в Слободу, Серебряный увидел, что дворец, или монастырь, государев отделен от прочих
зданий глубоким рвом и валом. Трудно описать великолепие и разнообразие этой обители. Ни одно
окно не походило на другое, ни один столб не равнялся с другим узорами или краской. Множество глав венчали
здание.
А я подавлен чувством тихого удивления: так странно видеть этот мертвый город, прямые ряды
зданий с закрытыми
окнами, — город, сплошь залитый водою и точно плывущий мимо нашей лодки.
Но он спал, когда поезд остановился на довольно продолжительное время у небольшой станции. Невдалеке от вокзала, среди вырубки, виднелись
здания из свежесрубленного леса. На платформе царствовало необычайное оживление: выгружали земледельческие машины и камень, слышалась беготня и громкие крики на странном горловом жаргоне. Пассажиры-американцы с любопытством выглядывали в
окна, находя, по-видимому, что эти люди суетятся гораздо больше, чем бы следовало при данных обстоятельствах.
Те из них, которые освещала луна, золотисто белели, и в самой этой белизне как будто исчезали подробности украшений и очертания
окон и балконов; они отчетливее выдавались на
зданиях, залитых легкой мглою ровной тени.
Все милое сердцу оставлял он, и оставлял не для того, чтоб украсить собой одну из зал величественного
здания, выходящего
окнами на Сенатскую площадь, а для того, чтобы примкнуть в ряды ропщущих и бесплодно-чающих, которыми в последнее время как-то особенно переполнены стогны Петербурга.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого
здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими
окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших городах, с чахоточными колоннами, прилепленными к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского
окна во всю стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с конюшней, в которой хранятся лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
Девятисотсильный «Компаунд» помещался в отдельном
здании, очень чистеньком и нарядном, со светлыми
окнами и мозаичным полом.
Теперь уже тянулись по большей части маленькие лачужки и полуобвалившиеся плетни, принадлежавшие бедным обывателям. Густой, непроницаемый мрак потоплял эту часть Комарева. Кровли, плетни и
здания сливались в какие-то черные массы, мало чем отличавшиеся от темного неба и еще более темной улицы. Тут уже не встречалось ни одного освещенного
окна. Здесь жили одни старики, старухи и больные. Остальные все, от мала до велика, работали на фабриках.
Отвесив мальчику подзатыльник за оплошность, приемыш молодцевато поправил шапку и направился к двухэтажному
зданию, стены и кровля которого сливались с мраком, между тем как верхний и нижний ряд
окон горели, как отдушины огромной плавильной печи.
Вогнутым полукругом стоит тяжелое мраморное
здание вокзала, раскинув свои крылья, точно желая обнять людей. Из порта доносится тяжкое дыхание пароходов, глухая работа винта в воде, звон цепей, свистки и крики — на площади тихо, душно в всё облито жарким солнцем. На балконах и в
окнах домов — женщины, с цветами в руках, празднично одетые фигурки детей, точно цветы.
В тамбовском театре, в большом каменном
здании, в нижнем этаже, была огромная кладовая с двумя широкими низкими
окнами над самой землей: одно на юг, другое на запад. Эта кладовая называлась «старая бутафорская» и годами не отпиралась.
— Сейчас, барин, согреемся. Вот и кубочная наша, — показывая на низкое каменное
здание с освещенными
окнами, ответил дядька.
И Рогожин рассказал, что моя бедная старушка, продолжая свою теорию разрушения всех европейских
зданий моим дедом, завела в Париже войну с французскою прислугою графа, доказывая всем им, что церковь Notre Dame, [Собор Парижской богоматери (франц.)] которая была видна из
окон квартиры Функендорфов, отнюдь не недостроена, но что ее князь «развалил».
Трудно было бы решить, к какому ордену архитектуры принадлежало это чудное
здание: все роды, древние и новейшие, были в нем перемешаны, как языки при вавилонском столпотворении, Низенькие и толстые колонны, похожие на египетские, поддерживали греческой фронтон; четырехугольные готические башни, прилепленные ко всем углам дома, прорезаны были широкими итальянскими
окнами; а из средины кровли подымалась высокая каланча, которую Ижорской называл своим бельведером.
Обливаясь потом, достигли мы тени
здания. Со стороны моря фасад был обведен двухэтажной террасой с парусиновыми навесами; узкая густая стена с слуховым
окном была обращена к нам, а входы были, надо полагать, со стороны леса. Теперь нам предстояло узнать, что это за бордингауз и кто там живет.
В этом узком темном яру, заваленном тучами белого снега, стояло странное красное
здание: это были две круглые красные башни, соединенные узким корпусом, внизу которого помещались кузня и точильня, а вверху жилье в пять высоких готических
окон.
Ясно слышно, как из-за угла
здания, справа, выходят солдаты, целый полк, и проходят мимо
окна.
Прибавьте к этому неверное слабое освещение, которое, как в каком-нибудь старом готическом
здании, падает косыми полосами сверху, точно из
окон громадного купола, и вы получите слабое представление о том лесе, про который народ говорит, что в нем «в небо дыра».
Конечно, следы исполинского пожара еще не были изглажены: огромные обгорелые каменные дома, кое-как прикрытые старым железом,
окна, заделанные деревянными досками с нарисованными на них рамами и стеклами, с красными и закоптелыми полосами и пятнами по стенам, печальными знаками пламени, за три года вылетавшего из всех отверстий
здания, пустыри с обгорелыми фундаментами и печами, заросшие густою травою, искрещенные прямыми тропинками, проложенными и протоптанными расчетливыми пешеходами, самая новизна, свежесть множества деревянных, прекрасной новейшей архитектуры домов, только что отстроенных или строящихся, — все красноречиво говорило о недавнем посещении Европы…
Здание, еще окруженное лесами, предназначалось под свечной завод и давно уже кололо глаза ротмистру пустыми, темными впадинами длинного ряда
окон и паутиной дерева, окружавшей его от основания до крыши.
Все было тихо; огни ночников слабо освещали изнутри
окна огромного
здания; в них не было видно никого.
Справа подымалось белое
здание больницы с освещенными изнутри
окнами с железными решетками; слева — белая, яркая от луны, глухая стена мертвецкой.
Открытое
окно с железными решетками выходило в маленький закоулок между большими
зданиями и каменной оградой; в этот закоулок никто никогда не заходил, и он весь густо зарос каким-то диким кустарником и сиренью, пышно цветшею в то время года…
Мороз все крепчал.
Здание станции, которое наполовину состояло из юрты и только наполовину из русского сруба, сияло огнями. Из трубы над юртой целый веник искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым поднимался сначала кверху, потом отгибался к реке и тянулся далеко, до самой ее середины… Льдины, вставленные в
окна, казалось, горели сами, переливаясь радужными оттенками пламени…
Первая суета стихла в старом этапном
здании. Места заняты, споры об этих местах покончены. Арестанты лежат на нарах, сидят кучками, играют в три листика, иные уже дремлют. Из отдельных, «семейных», камер слышится крик ребят, матери баюкают грудных детей, а в
окна и открытые двери глядит сырая, но теплая сибирская ночь, и полная луна всплывает красноватым шаром над зубцами частокола.
Все было по-прежнему, только разве лес несколько отступил от частокола, оставив пни и обнажив кочковатое болото, да частокол еще более потемнел, да караулка еще более покосилась. И бродяга отвел глаза от знакомого
здания. Да, все здесь в порядке…
здания сгибаются от старости, как и люди, старые
окна глядят так же тускло, как и старые очи… Он знал это и прежде.
Если вам когда-нибудь случалось взбираться по крутой и постоянно чем-то воняющей лестнице
здания присутственных мест в городе П-е и там, на самом верху, повернув направо, проникать сквозь неуклюжую и с вечно надломленным замком дверь в целое отделение низеньких и сильно грязноватых комнат, помещавших в себе местный Приказ общественного призрения, то вам, конечно, бросался в глаза сидевший у
окна, перед дубовой конторкой, чиновник, лет уже далеко за сорок, с крупными чертами лица, с всклокоченными волосами и бакенбардами, широкоплечий, с жилистыми руками и с более еще неуклюжими ногами.
На освещенном циферблате часов, поставленных в одном из
окон огромного
здания, стрелки показывали половину восьмого.