Неточные совпадения
— Ну, теперь расходимся, — сказал Степан Аркадьич и, прихрамывая на
левую ногу и держа ружье наготове и посвистывая собаке, пошел в
одну сторону. Левин с Весловским пошли в другую.
Дети? В Петербурге дети не мешали жить отцам. Дети воспитывались в заведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве —
Львов, например, — дикого понятия, что детям всю роскошь жизни, а родителям
один труд и заботы. Здесь понимали, что человек обязан жить для себя, как должен жить образованный человек.
Сначала мешала возня и ходьба; потом, когда тронулся поезд, нельзя было не прислушаться к звукам; потом снег, бивший в
левое окно и налипавший на стекло, и вид закутанного, мимо прошедшего кондуктора, занесенного снегом, с
одной стороны, и разговоры о том, какая теперь страшная метель на дворе, развлекали ее внимание.
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе,
левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь
одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события, рассказали о покупке мертвых душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на
одном и том же месте, хлопать
левым глазом и бить себя платком по бороде, сметая оттуда табак, но ничего решительно не мог понять.
В то время, когда
один пускал кудреватыми облаками трубочный дым, другой, не куря трубки, придумывал, однако же, соответствовавшее тому занятие: вынимал, например, из кармана серебряную с чернью табакерку и, утвердив ее между двух пальцев
левой руки, оборачивал ее быстро пальцем правой, в подобье того как земная сфера обращается около своей оси, или же просто барабанил по табакерке пальцами, насвистывая какое-нибудь ни то ни се.
Плюшкин приласкал обоих внуков и, посадивши их к себе
одного на правое колено, а другого на
левое, покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но дочери решительно ничего не дал; с тем и уехала Александра Степановна.
— Я видел, видел! — кричал и подтверждал Лебезятников, — и хоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде какую угодно присягу, потому что я видел, как вы ей тихонько подсунули! Только я-то, дурак, подумал, что вы из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею, когда она повернулась и когда вы ей жали
одной рукой руку, другою,
левой, вы и положили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел!
Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний розовый отблеск заката, на ряд домов, темневших в сгущавшихся сумерках, на
одно отдаленное окошко, где-то в мансарде, по
левой набережной, блиставшее, точно в пламени, от последнего солнечного луча, ударившего в него на мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием всматривался в эту воду.
Хоть в силе
Льву никто не равен,
И рёв
один его на всех наводит страх,
Но будущее кто угадывать возьмётся —
Ка́к знать? кому в ком нужда доведётся?
Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной. Направо (от актеров) — вход в кофейную, налево — деревья; в глубине низкая чугунная решетка, за ней — вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч. На площадке столы и стулья:
один стол на правой стороне, подле кофейной, другой — на
левой.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на
одной подтяжке, другую он накрутил на кисть
левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
— В нашей воле отойти ото зла и творить благо. Среди хаотических мыслей
Льва Толстого есть
одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных дел мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей, освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то
одну, то другую ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший от правого уха к
левому через голый череп несколько десятков волос.
Через сотню быстрых шагов он догнал двух людей,
один был в дворянской фуражке, а другой — в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая на красные, жирные шеи.
Левый, в панаме, сиповато, басом говорил...
За утренним чаем небрежно просматривал две местные газеты, —
одна из них каждый день истерически кричала о засилии инородцев, безумии
левых партий и приглашала Россию «вернуться к национальной правде», другая, ссылаясь на статьи первой, уговаривала «беречь Думу — храм свободного, разумного слова» и доказывала, что «
левые» в Думе говорят неразумно.
Правый глаз отца, неподвижно застывший, смотрел вверх, в угол, на бронзовую статуэтку Меркурия, стоявшего на
одной ноге,
левый улыбался, дрожало веко, смахивая слезы на мокрую, давно не бритую щеку; Самгин-отец говорил горлом...
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил
одну бутылку, другую, налил в стакан вина, выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло,
левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его стояли дыбом, и он был еще более оборван, — пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда парень пил вино, — весь бок его обнажился.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть,
одной рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула;
левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
— Рабочими руководит некто Марат, его настоящее имя —
Лев Никифоров, он беглый с каторги, личность невероятной энергии, характер диктатора; на щеке и на шее у него большое родимое пятно. Вчера, на
одном конспиративном собрании, я слышал его — говорит великолепно.
Повар, прижав голову к
левому плечу и высунув язык, не гнулся, ноги его были плотно сжаты; казалось, что у него
одна нога, она стучала по ступеням твердо, как нога живого, и ею он упирался, не желая спуститься вниз.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На
одной улице луна освещала только верхние этажи домов на
левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Он снова начал играть, но так своеобразно, что Клим взглянул на него с недоумением. Играл он в замедленном темпе, подчеркивая то
одну, то другую ноту аккорда и, подняв
левую руку с вытянутым указательным пальцем, прислушивался, как она постепенно тает. Казалось, что он ломал и разрывал музыку, отыскивая что-то глубоко скрытое в мелодии, знакомой Климу.
Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то —
одну правую, и тогда
левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?
Людей в ресторане становилось все меньше, исчезали
одна за другой женщины, но шум возрастал. Он сосредоточивался в отдаленном от Самгина углу, где собрались солидные штатские люди, три офицера и высокий, лысый человек в форме интенданта, с сигарой в зубах и с крестообразной черной наклейкой на
левой щеке.
Пришла Марина и с нею — невысокий, но сутуловатый человек в белом костюме с широкой черной лентой на
левом рукаве, с тросточкой под мышкой, в сероватых перчатках, в панаме, сдвинутой на затылок. Лицо — смуглое, мелкие черты его — приятны; горбатый нос, светлая, остренькая бородка и закрученные усики напомнили Самгину
одного из «трех мушкетеров».
— Обожаю Москву! Горжусь, что я — москвич! Благоговейно — да-с! — хожу по
одним улицам со знаменитейшими артистами и учеными нашими! Счастлив снять шапку пред Васильем Осиповичем Ключевским, Толстого,
Льва — Льва-с! — дважды встречал. А когда Мария Ермолова на репетицию едет, так я на колени среди улицы встать готов, — сердечное слово!
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда
одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на
левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Вдруг с
левой стороны, из чащи кустов, шагах во ста от нас впереди, выскочило какое-то красивое, белое с черными пятнами, животное; оно
одним махом перебросилось через дорогу и стало неподвижно.
Точно несколько
львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться
один в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно летит туда же за ними, в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
Судно, держась на
одном киле, падает то на правую, то на
левую сторону.
На другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту
Льва, начинаясь в
одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Подойдя к месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный человек с большими белокурыми усами, хмурясь, потирал
левою рукой ладонь правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая
одной рукой разбитое в кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую девчонку, стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с бритой половиной головы.
В этот момент в первом ряду кресел взвился белый дымок, и звонко грянул выстрел. Катерина Ивановна, схватившись
одной рукой за
левый бок, жалко присела у самой суфлерской будки, напрасно стараясь сохранить равновесие при помощи свободной руки. В первых рядах кресел происходила страшная суматоха: несколько человек крепко держали какого-то молодого человека за руки и за плечи, хотя он и не думал вырываться.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над
левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест
левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под
одно слово: «прерода».
Для
одной массы нужно употреблять «
левую» фразеологию, для другой — «правую» фразеологию.
— Так вот, сударь, для кого ад назначен, — стегнул Андрей
левую, — а вы у нас, сударь, все
одно как малый ребенок… так мы вас почитаем… И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь.
— Э, черт! Этого недоставало, — пробормотал он со злобой, быстро переложил из правой руки кредитки в
левую и судорожно выдернул из кармана платок. Но и платок оказался весь в крови (этим самым платком он вытирал голову и лицо Григорию): ни
одного почти местечка не было белого, и не то что начал засыхать, а как-то заскоруз в комке и не хотел развернуться. Митя злобно шваркнул его об пол.
На
одной из них, на
левой, была воздвигнута горка из четырех ситцевых подушек,
одна другой меньше.
У Грушеньки, шельмы, есть такой
один изгиб тела, он и на ножке у ней отразился, даже в пальчике-мизинчике на
левой ножке отозвался.
Мальчик молча и задорно ждал лишь
одного, что вот теперь Алеша уж несомненно на него бросится; видя же, что тот даже и теперь не бросается, совершенно озлился, как зверенок: он сорвался с места и кинулся сам на Алешу, и не успел тот шевельнуться, как злой мальчишка, нагнув голову и схватив обеими руками его
левую руку, больно укусил ему средний ее палец.
Река Кусун придерживается
левой стороны долины. Она идет
одним руслом, образуя по сторонам много сухих рукавов, играющих роль водоотводных каналов, отчего долина Кусуна в дождливое время года не затопляется водой. По показаниям удэгейцев, за последние 30 лет здесь не было ни
одного наводнения.
Если пойти по правой, то можно перевалить на реку Кулумбе (верхний приток Имана), если же идти по
левой (к северо-западу), то выйдешь в
один из верхних притоков реки Арму.
С
левой стороны Холонку принимает в себя только
один приток — Тальмакси, по которому можно выйти на реку Пия, впадающую в море на 20 км выше мыса Плитняк.
Но теперь опять предстояло переправляться на
левый берег Кулумбе, которая текла здесь
одним руслом и имела быстрое течение.
Широкая долина Алчана с правой стороны нагорная, с
левой — пологая. Около переволока она суживается до
одного километра. Это будет как раз место его прежнего впадения в Бикин. Отсюда Алчан течет уже большой рекой, шириной 60–80 м и глубиной 2–2,5 м. По долине в среднем его течении наблюдается развитие диоритов, малафитов, базальтов, андезитов и их туфов.
Из притоков Такунчи самые интересные в среднем течении: два малых безымянных справа и
один большой (река Талда) с
левой стороны. Первый приведет к перевалу на Илимо, второй — на реку Сакхому (Сяо-Кема) и третий — опять на Такему. Около устья каждого из притоков есть по
одной зверовой фанзе.
От тазовских фанз вверх по долине идет пешеходная тропа. Она придерживается
левого берега реки и всячески избегает бродов. Там, где долина суживается, приходится карабкаться по скалам и даже идти вброд по воде. Первые «щеки» (из кварцепорфирового туфа) находятся в 12 км от моря, вторые будут на 2,5 км выше. Здесь в обнажениях можно видеть диабазовый и сильно хлоритизированный порфирит. В углублении
одной из скал китайцы устроили кумирню, посвященную божеству, охраняющему леса и горы.
От реки Тигдамугу до реки Олосу (верхний
левый приток Холонку) —
один день ходу.
На другой день с бивака мы снялись рано и пошли по тропе, проложенной у самого берега реки. На этом пути Нахтоху принимает в себя с правой стороны два притока: Хулеми и Гоббиляги, а с
левой —
одну только маленькую речку Ходэ. Нижняя часть долины Нахтоху густо поросла даурской березой и монгольским дубом. Начиная от Локтоляги, она постепенно склоняется к югу и только около Хулеми опять поворачивает на восток.