Неточные совпадения
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как
солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и
огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как
солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов,
солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися
огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
По стенам навешано было весьма тесно и бестолково несколько картин: длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения, с
огромными барабанами, кричащими
солдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный в раму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же кружками по углам.
Было что-то очень глупое в том, как черные
солдаты, конные и пешие, сбивают, стискивают зеленоватые единицы в большое, плотное тело, теперь уже истерически и грозно ревущее, стискивают и медленно катят, толкают этот
огромный, темно-зеленый ком в широко открытую пасть манежа.
Сыроватый ветер разгонял людей по всем направлениям, цокали подковы
огромных мохнатоногих лошадей, шли
солдаты, трещал барабан, изредка скользил и трубил, как слон, автомобиль, — немцы останавливались, почтительно уступая ему дорогу, провожали его ласковыми глазами.
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве; из
огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и вышла голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд
солдат, несущихся целым строем.
Несколько человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к тюрьме, шагах в ста от нее. Справа были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской. Само
огромное каменное здание тюрьмы было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой
солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.
Софронов сын, трехаршинный староста, по всем признакам человек весьма глупый, также пошел за нами, да еще присоединился к нам земский Федосеич, отставной
солдат с
огромными усами и престранным выражением лица: точно он весьма давно тому назад чему-то необыкновенно удивился да с тех пор уж и не пришел в себя.
Когда «последний неприятельский
солдат переступил границу», Александр издал манифест, в котором давал обет воздвигнуть в Москве
огромный храм во имя Спасителя.
Солдаты дивились на «вольного с тигрой», любили его за удаль и безумную храбрость и за то, что он широко тратил
огромные деньги, поил
солдат и помогал всякому, кто к нему обращался.
Но во время турецкой войны дети и внуки кимряков были «вовлечены в невыгодную сделку», как они объясняли на суде, поставщиками на армию, которые дали
огромные заказы на изготовление сапог с бумажными подметками. И лазили по снегам балканским и кавказским
солдаты в разорванных сапогах, и гибли от простуды… И опять с тех пор пошли бумажные подметки… на Сухаревке, на Смоленском рынке и по мелким магазинам с девизом «на грош пятаков» и «не обманешь — не продашь».
На другой или на третий день, хорошенько не помню, приехали мы поутру в
огромную слободу пахотных
солдат, называемую Красным поселением, расположенную на реке Кондурче, которая была немного поменьше Сока, но так же красива, омутиста и рыбна.
— Лукавый старикашка, — сказал Веткин. — Он в К-ском полку какую штуку удрал. Завел роту в
огромную лужу и велит ротному командовать: «Ложись!» Тот помялся, однако командует: «Ложись!»
Солдаты растерялись, думают, что не расслышали. А генерал при нижних чинах давай пушить командира: «Как ведете роту! Белоручки! Неженки! Если здесь в лужу боятся лечь, то как в военное время вы их подымете, если они под огнем неприятеля залягут куда-нибудь в ров? Не
солдаты у вас, а бабы, и командир — баба! На абвахту!»
Там кипела деятельность: полоскали на плотах прачки белье; в нескольких местах поили лошадей; водовозы наливались водой; лодочник вез в ялике чиновника; к
огромному дому таскали на тачках дикий камень сухопарые
солдаты; двое чухонцев отпихивали шестом от моста
огромную лайбу с дровами.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками, в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая,
огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки стоял посиневший от холода
солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то
огромные брусья, пушечные станки, спящие
солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные кòзла; двигаются
солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедет казак и офицер верхом, генерал на дрожках.
— А я его не узнал было, старика-то, — говорит
солдат на уборке тел, за плечи поднимая перебитый в груди труп с
огромной раздувшейся головой, почернелым глянцовитым лицом и вывернутыми зрачками, — под спину берись, Морозка, а то, как бы не перервался. Ишь, дух скверный!»
Мельников вошел в блиндаж. Это был толстый (что чрезвычайная редкость между
солдатами), рыжий, красный мужчина, с
огромным выпуклым лбом и выпуклыми ясно-голубыми глазами.
«И для того, чтобы содержать столько
солдат и делать такие
огромные приготовления к убийству, расходуются ежегодно сотни миллионов, т. е. такие суммы, которые были бы достаточны для воспитания народа и совершения самых
огромных работ для общественной пользы и которые дали бы возможность миролюбиво разрешить социальный вопрос.
Огромные снаряды не рвались, попадая в болото, разорвались только два, да и то далеко от
солдат.
Несмотря на строгость, в боях принимали участие и
солдаты обозной роты, которым мирволил командир роты, капитан Морянинов, человек пожилой,
огромной физической силы, в дни юности любитель боев, сожалевший в наших беседах, что мундир не позволяет ему самому участвовать в рядах; но тем не менее он вместе с Лондроном в больших санях всегда выезжал на бои, становился где-нибудь в поле на горке и наблюдал издали.
Человек этот был высок и наг, глаза у него были
огромные, как у Нерукотворного Спаса, и голос — как большая медная труба, на которой играют
солдаты в лагерях.
Мне вспомнилось, как те же
солдаты, перед систовской переправой, в ожидании боя, выбрасывали из ранцев все свои вещи, и я сказал об этом Житкову, который в это время ощипывал
огромного гуся.
Через несколько дней мы пришли в Александрию, где собралось очень много войск. Еще сходя с высокой горы, мы видели
огромное пространство, пестревшее белыми палатками, черными фигурами людей, длинными коновязями и блестевшими кое-где рядами медных пушек и зеленых лафетов и ящиков. По улице города ходили целые толпы офицеров и
солдат.
Буланин только что собирался с новенькой сетью и с верным Савкою идти на перепелов… Внезапно разбуженный этими пронзительными звуками, он испуганно вскочил на кровати и раскрыл глаза. Над самой его головой стоял
огромный, рыжий, веснушчатый
солдат и, приложив к губам блестящую медную трубу, весь красный от натуги, с раздутыми щеками и напряженной шеей, играл какой-то оглушительный и однообразный мотив.
Оба
солдата заходят под высокий навес, устроенный над колодцем. Меркулов для чего-то трогает
огромное деревянное колесо, приводящее в движение вал. Колесо жалобно скрипит и делает мягкий размах.
Солдаты облокачиваются на верхний сруб колодца и, свесив вниз головы, пристально глядят в зияющую темноту.
Тем не менее он известен за
солдата серьезного и обстоятельного: в одежде наблюдает опрятность; сквернословит сравнительно мало; водку пьет только казенную, какую дают по большим праздникам, а в свободное время медленно и добросовестно тачает сапоги, — не более пары в месяц, но зато какие сапоги! —
огромные, тяжеловесные, не знающие износа меркуловские сапоги.
Когда же тепло окончательно проникло в его грудь и живот и он вспомнил сегодняшнюю дорогу, и острый блеск в глазах Файбиша, и выстрел с плотины, и печальную луну над лесом, и
солдата, мчавшегося, точно библейское видение, на
огромной лошади с вытянутой шеей, — то ему показалось невероятным, что это именно он, а не кто-то другой, посторонний ему, испытал все ужасы этой ночи.
Вот казак тащит куль муки и ковер;
солдат с радостным лицом выносит из сакли жестяной таз и какую-то тряпку; другой, расставив руки, старается поймать двух кур, которые с кудахтаньем бьются около забора; третий нашел где-то
огромный кумган [Кумган — горшок.] с молоком, пьет из него и с громким хохотом бросает потом на землю.
Веселый
солдат уткнулся лицом в снег. Когда он поднял голову, то увидел, что «барин» лежит рядом с ним ничком, раскинув руки и неестественно изогнув шею. Другая шальная пуля пробила ему над правым глазом
огромное черное отверстие.
Между тем из конюшни выпрыгнул
солдат, послышался стук копыт, наконец показался другой, в белом балахоне, с черными
огромными усами, ведя за узду вздрагивавшую и пугавшуюся лошадь, которая, вдруг подняв голову, чуть не подняла вверх присевшего к земле
солдата вместе с его усами. «Ну ж, ну! Аграфена Ивановна!» — говорил он, подводя ее под крыльцо.
Небольшое зальце было убрано весьма просто, кое-какая сборная мебель, кисейные занавески, старые клавикорды, а по стенам портреты Ермолова, Паскевича, Воронцова и две литографии, изображающие подвиги простых русских солдатиков: умирающего рядового, который передает товарищу спасенное им полковое знамя, да другого, такого же точно
солдата, с дымящимся фитилем пред пороховым погребом, в то время, когда малочисленные защитники укрепления почти все уже перебиты да перерезаны
огромными полчищами горцев.
Двое
солдат тащили куда-то старого галичанина, приговаривая что-то на своем непонятном для молодых людей языке. В эту минуту двое других бросились к ним.
Огромный венгерец, объяснявшийся по-галицийски, подскочил к Игорю и изо всей силы тряхнул его за плечо.
В домике, куда вошли Игорь и его два стража, в просторной горнице находилось несколько гусарских офицеров того же полка, к которому принадлежал и
огромный солдат-кавалерист и его товарищи.
Посреди двора, на
огромном плацу, стояли, сидели и лежали уже одетые в полную походную амуницию
солдаты. Несколько человек офицеров, мало отличающихся по форме одежды от нижних чинов, находились тут же. Ружья, составленные в козла, занимали часть плаца.
Милица и Игорь проснулись одними из первых. Взяв
огромные чайники y
солдат, они побежали с ними наперегонки к лесному ручью, протекавшему по близости стоянки.
Она еще раз взглянула по направлению костела. Увидела
огромные каштаны, троих замученных, и задрожала всем телом. Разумеется, их с Игорем не пощадят неприятельские
солдаты!.. Может быть такую же участь уготовят и им. Не так уж наивны они, чтобы не догадаться, в чем дело и, конечно, не поцеремонятся с ними и повесят их, как шпионов-сыщиков.
Подле короля шел
солдат. Самый обыкновенный, самый простой
солдат. И имя у него было самое простое. Его звали Иваном. На нем была пробитая пулями шинель, а через лоб шел
огромный рубец от неприятельской шашки.
С этого дня Дуль-Дуль не разлучался с Иваном. Но уже не Иван прислуживал королю, а король
солдату. Он всячески ухаживал за ним и водил слепого по своим
огромным палатам, как может только почтительный сын водить своего слепого отца.
И, сказав это, Гай подал Ивану крошечное голубиное сердечко.
Солдат схватил его обеими руками и прижал к своей груди. В ту же минуту Гай вытащил
огромный нож из-за пазухи и вырезал им плачущие глаза Ивана.
— Это, наконец, скучно! Командир бригады — форменный остолоп; единственное достоинство, — что коммунист; а при отсутствии других достоинств это — недостаток. Обезоружить и сплавить махновцев удалось только благодаря тактичности и находчивости Храброва. С
огромной инициативой, бешено храбр. Недаром
солдаты прозвали его «Храбров». И командующий фронтом тоже настаивает, чтоб отдать бригаду Храброву.
В это время пехотный
солдат, с
огромными бакенбардами и усами, с ружьем и сумкой подошел к нашему костру.
Много
солдат уже сошло на станциях, в теплушках было просторно, а поезд был
огромный, паровоз с трудом тащил вереницу вагонов.
Идет наместник, за ним свита. На койке лежит бледный
солдат, над его животом
огромный обруч, на животе лед.
29 сентября пальба особенно усилилась. Пушки гремели непрерывно, вдоль позиций как будто с грохотом валились друг на друга
огромные шкапы. Снаряды со свистом уносились вдаль, свисты сливались и выли, как вьюга… Непрерывно трещал ружейный огонь. Шли слухи, что японцы обошли наше правое крыло и готовы прорвать центр. К нам подъезжали конные солдаты-ординарцы, спрашивали, не знаем ли мы, где такой-то штаб. Мы не знали.
Солдат в унылой задумчивости пожимал плечами.
Огромный каменный барак с большими окнами был густо уставлен деревянными койками, и на всех лежали больные
солдаты.
Поручик размахнулся шашкою и ударил
солдата по плечу.
Солдат отшатнулся, молча втянул голову и побежал вниз по откосу. Худой и длинный артиллерийский капитан, с бледным лицом, с
огромными глазами, сидел верхом неподвижно. Он понял, — теперь уж ничего не поделаешь.
На дворе при фонарях выносили и укладывали в повозки раненых
солдат. Было морозно, мерцали звезды, на юге гремели орудия и вспыхивали бесшумные отсветы. Ползал по небу широкий луч прожектора. Справа колебалось далекое,
огромное зарево.
Накинул на плечи свой алый башлык и ушел. Кончился день. В
огромном темном бараке тускло светилось несколько фонарей, от плохо запиравшихся
огромных окон тянуло холодным сквозняком. Больные
солдаты спали, закутавшись в шинели. В углу барака, где лежали больные офицеры, горели у изголовья свечки; одни офицеры лежа читали, другие разговаривали и играли в карты.
То там, то здесь опрокидывалась повозка.
Солдаты обрубали постромки, садились на лошадей и скакали прочь. Глаза на бледных лицах были
огромные, безумные, невидящие.