Неточные совпадения
Путешественники,
остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали
огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; [Кулиш — жидкая пшенная каша с салом.] пар отделялся и косвенно дымился на воздухе.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и
остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый
огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Дуня подняла револьвер и, мертво-бледная, с побелевшею, дрожавшею нижнею губкой, с сверкающими, как
огонь, большими черными глазами, смотрела на него, решившись, измеряя и выжидая первого движения с его стороны. Никогда еще он не видал ее столь прекрасною.
Огонь, сверкнувший из глаз ее в ту минуту, когда она поднимала револьвер, точно обжег его, и сердце его с болью сжалось. Он ступил шаг, и выстрел раздался. Пуля скользнула по его волосам и ударилась сзади в стену. Он
остановился и тихо засмеялся...
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на
огне свечи. — Я одного видел, — поезд
остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…
Ему показалось, что он принял твердое решение, и это несколько успокоило его. Встал, выпил еще стакан холодной, шипучей воды. Закурил другую папиросу,
остановился у окна. Внизу, по маленькой площади, ограниченной стенами домов, освещенной неяркими пятнами желтых
огней, скользили, точно в жидком жире, мелкие темные люди.
Огня в комнате не было, сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия, в белом, сидела у окна, и на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную голову. Клим
остановился в дверях за спиною Лютова и слушал...
Болота так задержали нас, что мы не могли доехать до станции и
остановились в пустой, брошенной юрте, где развели
огонь, пили чай и ночевали.
Японская лодка, завидев яркие
огни, отделилась от прочих и подошла, но не близко: не смела и, вероятно, заслушалась новых сирен, потому что
остановилась и долго колыхалась на одном месте.
Показались
огни, и мы уже свободно мчались по широкой, бесконечной улице, с низенькими домами по обеим сторонам, и
остановились у ярко освещенного отеля, в конце города.
При морозе идти против ветра очень трудно. Мы часто
останавливались и грелись у
огня. В результате за целый день нам удалось пройти не более 10 км. Заночевали мы в том месте, где река разбивается сразу на три протоки. Вследствие ветреной погоды в палатке было дымно. Это принудило нас рано лечь спать.
Он смело подбежал к
огню и
остановился, озираясь по сторонам.
Его больше всего смутила та осторожность, с которой я приближался, и в особенности то, что я не подошел прямо к
огню, а
остановился в отдалении.
Около моря караван наш
остановился. Через несколько минут кверху взвилась струйка белого дыма, — это разложили
огонь на биваке. Через полчаса мы были около своих.
К вечеру мы немного не дошли до перевала и
остановились у предгорий Сихотэ-Алиня. На этот день на разведки я послал казаков, а сам с Дерсу остался на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над
огнем чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я делал записи в свой дневник.
Всё, видя кузнеца, на минуту
останавливалось поглядеть на него и потом снова неслось далее и продолжало свое; кузнец все летел; и вдруг заблестел перед ним Петербург весь в
огне.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел из улицы в улицу, пока не
остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали
огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился
огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил дверь и
остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Если общество велико и вальдшнепов много, то выстрелы раздаются беспрестанно, как беглый ружейный
огонь; иногда лесное эхо звучно повторяет их в тонком прохладном весеннем воздухе, раскатывая отголоски по лесным оврагам; с изумлением
останавливается проезжий или прохожий, удивляясь такой частой и горячей стрельбе, похожей на перестрелку с неприятелем в передовой цепи.
Я сказал, что это лес, где мы разведем
огонь и
остановимся совсем.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 21/2 часа ночи мы
остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели
огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах не было недостатка.
Вечером, сидя у
огня, я беседовал с Сунцаем. Он сообщил мне, что долинка речки, где мы стали биваком, считается у удэхейцев нечистым местом, а в особенности лес в нижней части ее с правой стороны. Здесь обиталище чорта Боко, благодаря козням которого люди часто блуждают по лесу и не могут найти дорогу. Все удэхейцы избегают этого места, сюда никто не ходит на охоту и на ночлег
останавливаются или пройдя или не доходя речки.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин,
огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном
остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Приехали мы в село поздно, когда там уж и спать полегли.
Остановились, как следует, у овинов, чтоб по деревне слуху не было, и вышли из саней. Подходим к дому щелкоперовскому, а там и
огня нигде нет; начали стучаться, так насилу голос из избы подали.
Батальон, к которому прикомандирован был юнкер для вылазки, часа два под
огнем стоял около какой-то стенки, потом батальонный командир впереди сказал что-то, ротные командиры зашевелились, батальон тронулся, вышел из-за бруствера и, пройдя шагов 100,
остановился, построившись в ротные колонны. Песту сказали, чтобы он стал на правом фланге 2-й роты.
— А эти столбы и мозаический пол взяты в подражание храму Соломона; большая звезда означает тот священный
огонь, который постоянно горел в храме… — начала было дотолковывать gnadige Frau, но, заметив, что Сусанна была очень взволнована,
остановилась и, сев с нею рядом, взяла ее за руку.
Но Матвей не
остановился, пока не кончил. А в это время, действительно, и ирландцы повскакали с кроватей, кто-то зажег
огонь, и все, проснувшись, смотрели на рассвирепевшего лозищанина.
Положение правительств подобно положению завоевателя, который желает сохранить город, поджигаемый самими жителями. Только что он затушит пожар в одном месте, загорается в двух других; только что он уступает
огню, отломает то, что загорелось, от большого здания, — загорается с двух концов и это здание. Загорания эти еще редки, но загораются они
огнем, который, начавшись с искры, не
остановится до тех пор, пока не сожжет всего.
Всенощная отошла, показался народ. Лаптев с напряжением всматривался в темные фигуры. Уже провезли архиерея в карете, уже перестали звонить, и на колокольне один за другим погасли красные и зеленые
огни — это была иллюминация по случаю храмового празд — ника, — а народ все шел не торопясь, разговаривая,
останавливаясь под окнами. Но вот, наконец, Лаптев услышал знакомый голос, сердце его сильно забилось, и оттого, что Юлия Сергеевна была не одна, а с какими-то двумя дамами, им овладело отчаяние.
Над Неаполем — опаловое зарево, оно колышется, точно северное сияние, десятки ракет и фугасов врываются в него, расцветают букетами ярких
огней и, на миг
остановись в трепетном облаке света, гаснут, — доносится тяжкий гул.
В окнах домов зажигались
огни, на улицу падали широкие, жёлтые полосы света, а в них лежали тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв
остановился и, глядя на узоры этих теней, вспомнил о цветах в квартире Громова, о его жене, похожей на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
Он бесшумно прошел в другую комнату, тоже смежную со столовой.
Огня тут не было, лишь узкая лента света из столовой, проходя сквозь непритворенную дверь, лежала на темном полу. Фома тихо, с замиранием в сердце, подошел вплоть к двери и
остановился…
Его сонный глаз прежде всего
остановился на
огне свечи и ослеп.
Дядя Пётр, должно быть, не слышал его слов, он не ответил, вынул из
огня раскалённое железо, прищурил глаза и стал ковать, брызгая красными искрами. Потом вдруг
остановился, медленно опустил руку с молотом и, усмехаясь, сказал...
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что экипаж всё время быстро катится с крутой горы в чёрный, грязный овраг.
Остановились у большого дома в три этажа. Среди трёх рядов слепых и тёмных окон сверкало несколько стёкол, освещённых изнутри жёлтым
огнём. С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
Климков согнулся, пролезая в маленькую дверь, и пошёл по тёмному коридору под сводом здания на
огонь, слабо мерцавший где-то в глубине двора. Оттуда навстречу подползал шорох ног по камням, негромкие голоса и знакомый, гнусавый, противный звук… Климков
остановился, послушал, тихо повернулся и пошёл назад к воротам, приподняв плечи, желая скрыть лицо воротником пальто. Он уже подошёл к двери, хотел постучать в неё, но она отворилась сама, из неё вынырнул человек, споткнулся, задел Евсея рукой и выругался...
— Лодка
остановилась, и когда я закричал, что открою по ним батальный
огонь, гребцы принялися за веслы, причалили к берегу…
Крестьянская девка, лет двадцати пяти, в изорванном сарафане, с распущенными волосами и босиком, шла к ним навстречу. Длинное, худощавое лицо ее до того загорело, что казалось почти черным; светло-серые глаза сверкали каким-то диким
огнем; она озиралась и посматривала во все стороны с беспокойством; то шла скоро, то
останавливалась, разговаривала потихоньку сама с собою и вдруг начала хохотать так громко и таким отвратительным образом, что Егор вздрогнул и сказал с приметным ужасом...
Чрез полминуты кавалерист в драгунской каске, заслонив собою
огонь ближайшего неприятельского бивака,
остановился позади французской цепи, и всадник вместе с лошадью явственно отпечатались на огненном поле пылающего костра.
Восемь часов вечера. За сценой на улице едва слышно играют на гармонике. Нет
огня. Входит Наталья Ивановна в капоте, со свечой; она идет и
останавливается у двери, которая ведет в комнату Андрея.
Молчали; и уже чувствовали, как немеют ноги от дальнего пути. Справа от шоссе то ли сгустилась, то ли посерела тьма, обрисовав кучу домишек; и в одном окне блестел яркий и острый, как гвоздь,
огонь — один на всю необъятную темноту ночи. Колесников
остановился и схватил Сашу за руку...
До сей поры казалось мне, что хотя и медленно, но иду я в гору; не однажды слова его касались души моей огненным перстом и чувствовал я жгучие, но целебные ожоги и уколы, а теперь вдруг отяжелело сердце, и
остановился я на пути, горько удивлённый. Горят в груди моей разные
огни — тоскливо мне и непонятно радостно, боюсь обмана и смущён.
Минуты три он ходил взад и вперед по комнате, делая разные странные движения рукою, разные восклицания, — то улыбаясь, то хмуря брови; наконец он
остановился, схватил щипцы и бросился вытаскивать карточку из
огня: — увы! одна ее половина превратилась в прах, а другая свернулась, почернела, — и на ней едва только можно было разобрать Степан Степ…
— На нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник — и сумерки; — казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои по кровлям домов, соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и смутившись извинялся; коварная розовая шляпка сердилась, — потом заглядывала ему под картуз и, пройдя несколько шагов, оборачивалась, как будто ожидая вторичного извинения; напрасно! молодой чиновник был совершенно недогадлив!.. но еще чаще он
останавливался, чтоб поглазеть сквозь цельные окна магазина или кондитерской, блистающей чудными
огнями и великолепной позолотою.
Его розовато-желтое лицо, облизанное
огнем, лоснилось и потело, глаза
остановились, уснули, и язык ворочался тяжело.
Тут Катерина
остановилась перевести дух; она то вздрагивала, как лист, и бледнела, то кровь всходила ей в голову, и теперь, когда она
остановилась, щеки ее пылали
огнем, глаза блистали сквозь слезы, и тяжелое, прерывистое дыхание колебало грудь ее. Но вдруг она опять побледнела, и голос ее упал, задрожав тревожно и грустно.
— От милого и боль сладка, — сиповато отозвалась Анна, поглаживая грудь. — А вы думаити — как? Погодите, будете замужни — узнаити скус да-а! Иной щипок — как
огнём ожжёт, будто уголь приложен к телу, ажно сердце зайдётся,
остановится! Это надо зна-ать!
Остановился под вётлами на берегу и, обернувшись спиною к неприятным
огням мельницы, посмотрел на село, уже засыпавшее, полусонно вздыхая.
Еще друзья и ближние
останавливались на площади и на улицах говорить между собою, но скоро настала всеобщая тишина, подобно как на море после бури, и самые
огни в домах (где жены новогородские с беспокойным любопытством ожидали отцов, супругов и детей) один за другим погасли.
Я взглянул на бедную женщину, которая одна была как мертвец среди всей этой радостной жизни: на ресницах ее неподвижно
остановились две крупные слезы, вытравленные острою болью из сердца. В моей власти было оживить и осчастливить это бедное, замиравшее сердце, и я только не знал, как приступить к тому, как сделать первый шаг. Я мучился. Сто раз порывался я подойти к ней, и каждый раз какое-то невозбранное чувство приковывало меня на месте, и каждый раз как
огонь горело лицо мое.
Искариот
остановился у порога и, презрительно миновав взглядом собравшихся, весь
огонь его сосредоточил на Иисусе.