Неточные совпадения
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его
обычный тон представления кого-то был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к
жене.
Оглянув
жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись зa чашкой чая, стал говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом, в своем
обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
С
обычною властью над своими мыслями, обдумав всё это о
жене, он не позволил своим мыслям распространяться далее о том, что касалось ее.
С книгой под мышкой он пришел наверх; но в нынешний вечер, вместо
обычных мыслей и соображений о служебных делах, мысли его были наполнены
женою и чем-то неприятным, случившимся с нею.
Вернувшись в начале июня в деревню, он вернулся и к своим
обычным занятиям. Хозяйство сельское, отношения с мужиками и соседями, домашнее хозяйство, дела сестры и брата, которые были у него на руках, отношения с
женою, родными, заботы о ребенке, новая пчелиная охота, которою он увлекся с нынешней весны, занимали всё его время.
Внешние отношения Алексея Александровича с
женою были такие же, как и прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более был занят, чем прежде. Как и в прежние года, он с открытием весны поехал на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и, как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою
обычную работу. Как и обыкновенно,
жена его переехала на дачу, а он остался в Петербурге.
«Надоели мне ее таинственные дела и странные знакомства», — ложась спать, подумал он о Марине сердито, как о
жене. Сердился он и на себя; вчерашние думы казались ему наивными, бесплодными,
обычного настроения его они не изменили, хотя явились какие-то бескостные мысли, приятные своей отвлеченностью.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли проводить и взять
обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с
женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
Великий царь, стыдливость наблюдая
Обычную, могла бы я, конечно,
Незнанием отговориться; но
Желание служить для пользы общей
Стыдливостью пожертвовать велит.
Из юношей цветущих, берендеев,
Известных мне, один лишь только может
Внушить любовь девице, сердце
женПоколебать, хотя бы наша верность
Крепка была, как сталь, — и это Лель.
Вернулся Хлудов в Москву, женился во второй раз, тоже на девушке из простого звания, так как не любил ни купчих, ни барынь. Очень любил свою
жену, но пьянствовал по-старому и задавал свои
обычные обеды.
Все это я узнал по позднейшим рассказам, а самого Коляновского помню вполне ясно только уже в последние дни его жизни. Однажды он почувствовал себя плохо, прибег к
обычному средству, но оно не помогло. Тогда он сказал
жене...
— Все равно у тятеньки опишут кредиторы, — объясняла «полуштофова
жена» с
обычною авторитетностью. — Вольно ему было засаживать весь свой капитал в фабрику, да еще выдавать векселя… Он только нас разорил.
Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок старушек,
Гремящая почта, фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да матери, сестры и
жены.
«Уводят, уводят сердечных в полки!» —
Доносятся горькие стоны…
Ничто не изменилось кругом, ничто не прекратило
обычного ликования, и только он, злосчастный простец, тщетно вопиет к небу по делу о побеге его
жены с юнкером, с тем самым юнкером, который при нем столько раз и с таким искренним чувством говорил о святости семейных уз!
Приехал капитан Тальман с
женой: оба очень высокие, плотные; она — нежная, толстая, рассыпчатая блондинка, он — со смуглым, разбойничьим лицом, с беспрестанным кашлем и хриплым голосом. Ромашов уже заранее знал, что сейчас Тальман скажет свою
обычную фразу, и он, действительно, бегая цыганскими глазами, просипел...
В ящике записка на мое имя: «От благодарных гусляков» и прекрасный фарфоровый чайный сервиз, где, кроме
обычной дюжины чашек, две большие с великолепным рисунком и надписью золотом: «В.А. Гиляровскому от Гуслиц». Другая такая же на имя
жены. Одна именная чашка сохранилась до сих пор.
После обедни он пошел к императрице и в семейном кругу провел несколько минут, шутя с детьми и
женой. Потом он через Эрмитаж зашел к министру двора Волконскому и, между прочим, поручил ему выдавать из своих особенных сумм ежегодную пенсию матери вчерашней девицы. И от него поехал на свою
обычную прогулку.
Но в «темном царстве» здравый смысл ничего не значит: с «преступницею» приняли меры, совершенно ему противные, но
обычные в том быту: муж, по повелению матери, побил маненько свою
жену, свекровь заперла ее на замок и начала есть поедом…
Помню, как
жена села с притворно-равнодушным видом, под которым я видел, что она скрывала большую робость — робость преимущественно перед своим умением, — с притворным видом села за рояль, и начались
обычные la на фортепиано, пиччикато скрипки, установка нот.
На лице у
жены торжественность, напускная важность и
обычное выражение заботы.
Когда его уложили после причастия, ему стало на минуту легко, и опять явилась надежда на жизнь. Он стал думать об операции, которую предлагали ему. Жить, жить хочу, говорил он себе.
Жена пришла поздравить; она сказала
обычные слова и прибавила...
Разъезжая по всем странам и городам вместе с знаменитым борцом, они помогают ему в ежедневной тренировке, заботятся об его гардеробе, если ему не сопутствует в поездке
жена, растирают после
обычной утренней ванны и холодного душа жесткими рукавицами его мускулы и вообще оказывают ему множество мелких услуг, относящихся непосредственно к его профессии.
Я уже знаю, что Василий Семенов еще недавно — шесть лет тому назад — был тоже рабочим, пекарем, сошелся с
женою своего хозяина, старухой, научил ее извести пьяницу-мужа мышьяком и забрал все дело его в свои руки, а ее — бьет и до того запугал, что она готова, как мышь, жить под полом, лишь бы не попадаться на глаза ему. Мне рассказали эту историю просто, как очень
обычное, — даже зависти к удачнику я не уловил в рассказе.
Теперь я вижу
жену не в окно, а вблизи себя, в
обычной домашней обстановке, в той самой, которой недостает мне теперь в мои пожилые годы, и несмотря на ее ненависть ко мне, я скучаю по ней, как когда-то в детстве скучал по матери и няне, и чувствую, что теперь, под старость, я люблю ее чище и выше, чем любил прежде, — и поэтому мне хочется подойти к ней, покрепче наступить ей каблуком на носок, причинить боль и при этом улыбнуться.
На другой день, часу во втором, отправился я к Злотницким. Старика не было дома, и
жена его не сидела на своем
обычном месте: у ней, после блинов, разболелась голова, и она пошла полежать к себе в спальню. Варвара стояла, прислонившись плечом к окну, и глядела на улицу; Софья ходила взад и вперед по комнате, скрестив на груди руки; Попка кричал.
Именинник сиял и рассыпался в любезностях с дамами,
жена его, снявшая для сегодняшнего торжества свой
обычный черный костюм и одетая в белое платье с веткой мирта на голове, была очаровательна и, вдобавок, необыкновенно ласкова и внимательна к мужу.
Вскоре на дачу стали собираться
обычные гости. Tete-a-tete Александры Яковлевны с князем Гариным был нарушен. Позднее других приехал и Николай Леопольдович с
женой, знакомой с Александрой Яковлевной еще по театру Львенко в Москве. Князь Виктор отправился вместе с ними в город и не утерпел не рассказать Гиршфельду, по секрету, о полученном, по крайней мере, как ему казалось, согласии Пальм-Швейцарской быть его
женой. Трудно отказать себе в удовольствии поделиться с кем-нибудь радостью.
Владимир, несмотря на свою
обычную апатию, увидев в первый раз сестру своей
жены в полном блеске ее юной красоты, не спускал с нее взгляда, смущавшего и заставлявшего краснеть молодую девушку.
Вид обезображенного трупа мужа не вывел его
жену из ее окаменелого состояния: она, казалось, равнодушно смотрела на эту груду свежего мяса, в которую обратился ее муж еще вчера, нежно прощавшийся с ней горячим поцелуем и
обычной ласковой фразой: «ну, прощай, моя лапушка».
Он дал, какое мог, воспитание детям; безоговорочно, по требованию
жены, выдавал ей деньги на расходы, протягивал каждое утро и каждый вечер свою руку сыну и дочерям для
обычного лобызания и уверен был, что выполнением этих обязанностей делает все, что повелевает ему долг отца и главы дома.
Перед окончанием путешествия Разумовский еще раз посетил Батурин, где была его
жена. Вскоре после приезда гетмана в Глухов умерла
жена Григория Николаевича Теплова, а 22 октября у Разумовского родился сын, названный Андреем. Сын генерального подскарбия Скоропадского был отправлен курьером в Петербург с этим известием. Главные чиновники являлись ко двору гетманскому с поздравлениями, причем подносили гетманше «
обычный презент».
«Какова штучка!» — подумал Фебуфис и встал, чтобы приветствовать двух близких родных
жены, приехавших сделать ей
обычный визит на другое утро после брака.
Марья Генриховна была
жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодою
женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась
обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.