Неточные совпадения
Молчи, глупое»,
обращался он
к своему
сердцу.
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она,
обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения
сердца мешала ей дышать. «Нет, я не дам тебе мучать себя», подумала она,
обращаясь с угрозой не
к нему, не
к самой себе, а
к тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по платформе мимо станции.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн
сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что
обратится наконец
к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною дня, отец вошел
к нам на верх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в
сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же
обратилась к матушке.
Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим и скромным, затем его глаза
обратились к пыльной дороге, пролегающей у трактира, и он ощутил как бы удар — одновременный удар в
сердце и голову.
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно
обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве
сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
— Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, — продолжал Никодим Фомич, любезно
обращаясь к Раскольникову, — но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел — и нет! И все прошло! И в результате одно только золото
сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя
к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все
сердце ее
обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
— Опять грохот, опять гром и молния, смерч, ураган! — любезно и дружески
обратился Никодим Фомич
к Илье Петровичу, — опять растревожили
сердце, опять закипел! Еще с лестницы слышал.
— Ну да, конечно, это все в натуре вещей, — промолвил Василий Иваныч, — только лучше уж в комнату пойдем. С Евгением вот гость приехал. Извините, — прибавил он,
обращаясь к Аркадию, и шаркнул слегка ногой, — вы понимаете, женская слабость; ну, и
сердце матери…
Алеша проговорил это в неудержимом порыве
сердца. Ему надо было высказаться, и он
обратился к Ракитину. Если б не было Ракитина, он стал бы восклицать один. Но Ракитин поглядел насмешливо, и Алеша вдруг остановился.
— Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, — заговорил вдруг старец, и все разом
к нему
обратились, — ведь если бы теперь не было Христовой церкви, то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев
сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
— Тьфу ты, пропасть! — пробормотал он, плюнув в воду, — какая оказия! А все ты, старый черт! — прибавил он с
сердцем,
обращаясь к Сучку. — Что это у тебя за лодка?
Симоновский архимандрит Мелхиседек сам предложил место в своем монастыре. Мелхиседек был некогда простой плотник и отчаянный раскольник, потом
обратился к православию, пошел в монахи, сделался игумном и, наконец, архимандритом. При этом он остался плотником, то есть не потерял ни
сердца, ни широких плеч, ни красного, здорового лица. Он знал Вадима и уважал его за его исторические изыскания о Москве.
— Верите ли вы, — вдруг
обратилась капитанша
к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное
сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Знаю, князь, знаю, то есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут надо
сердце такое, как ваше, иметь. Да
к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь
обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну, тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
— Друг мой! Друг мой! — укорительно произнес он, торжественно
обращаясь к жене и положа руку на
сердце.
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда
сердце». Он не мог более вынести и с мольбой и упреком
обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг,
обращаясь опять
к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго
сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
Любезный друг Иван, прими меня, каков я есть, узнай старого признательного тебе лицейского товарища; с прежнею доверенностью детства и юности
обращаюсь к тебе
сердцем: ты, верный добрым воспоминаниям, поймешь мое дружеское приветствие без дальнейших объяснений.
Из обращения Тейтча
к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным
сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии
к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя
обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Мать тоже почувствовала в
сердце горечь и,
обращаясь к соседу своему, бедно одетому молодому человеку, сказала возмущенно...
Тщетно я
обращался ко всем властям земным о допущении меня
к преподаванию наук сих; тщетно угрожал им карою земною и небесною; тщетно указывал на растление, царствующее в
сердцах чиновнических — тщетно!
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [Вот и вы, как всегда, красивая и нарядная! (франц.)] — говорит он,
обращаясь к имениннице. И, приятно округлив правую руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне, отрывая ее таким образом от
сердца нежно любящей матери, которая не иначе как со слезами на глазах решается доверить свое дитя когтям этого оплешивевшего от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний, ведет свою даму прямо
к роялю.
— Ужас побольше был бы, когда в могиле-то очнулся бы, — возразил ей тот и продолжал,
обращаясь к Егору Егорычу, — после того я стал думать об душе и об будущей жизни… Тут тоже заскребли у меня кошки на
сердце.
Успокоившись на сем решении, он мыслями своими
обратился на более приятный и отрадный предмет: в далеко еще не остывшем
сердце его, как мы знаем, жила любовь
к Людмиле, старшей дочери адмиральши.
— Честные и доброхвальные охотники! — сказал сокольничий,
обращаясь к толпе опричников, — забавляйтеся и утешайтеся славною, красною и премудрою охотой, да исчезнут всякие печали и да возрадуются
сердца ваши!
— Ты не знаешь, ты не знаешь, мой милый; вот увидишь… Место опасное; все от места зависит; под самое
сердце угодил, разбойник! А тебя, тебя, — заревел он,
обращаясь к Ломову, — ну, теперь я до тебя доберусь!.. В кордегардию!
Он писал, что она несчастна, что я могу составить ее счастье, что я даже сделаю великодушный поступок,
обращался к благородству моего
сердца и обещал дать за нею приданое.
В тоске я
обращаюсь к моему
сердцу. Сердце-вещун! — говорю я, — ты, которое, десятки лет состоя на казенной службе, должно знать все формы и степени казенной теплоты! Поведай мне, в чем прегрешаю я против них?
Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» — но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно быть, на
сердце горе лежит!» Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также не
обращался к нему с вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» — но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы не был помпадуром!» Результатом такого образа действий было то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь не опасаясь, чтобы в том или другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.
— Наконец давнишнее желание моего
сердца свершилось! — сказал он,
обращаясь к нам.
Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье заговорило в ней, хотя уже не с прежнею силой; она переменила тон, с искренним чувством любви и сожаления она
обратилась к мужу, ласкала его, просила прощенья, с неподдельным жаром говорила о том, как она счастлива, видя любовь
к себе в батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности — и мягкое
сердце мужа, разнежилось, успокоилось, и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом не сказывать, не желая ссорить жену с семьей.
Впрочем, у Софьи Николавны лежал свой камень на
сердце: она еще не решилась и не знала, как поступить с мужем, который осердился в первый раз за обидные слова об Александре Степановне: дожидаться ли, чтоб он сам
обратился к ней, или прекратить тягостное положенье, испросив у него прощенья и своей любовью, нежностью, ласками заставить его позабыть ее проклятую вспыльчивость?
Рано утром она вызвала
к себе жениха, затворилась с ним в гостиной, не приказала никого принимать и
обратилась к испуганному и побледневшему Алексею Степанычу с следующими словами: «Послушайте, я хочу объясниться с вами откровенно, сказать вам всё, что у меня лежит на
сердце, и от вас требую того же.
Они приходят иногда
к Мише на господский двор, только я прячусь там от них: наши дворовые и сама Глафира Львовна так грубо
обращаются с ними, что у меня
сердце кровью обливается; они, бедняжки, стараются всем на свете услужить брату, бегают, ловят ему белок, птиц, — а он обижает их…
Но не все гости веселились. На
сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость — все изобличало необыкновенное волнение души его.
К счастию, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и,
обращаясь к приказчику, сказал...
— Дай бог давать, не давай бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь его! — сказал дедушка Кондратий,
обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай его! Об чем ты его просишь?.. Господь с ним! Я на него не серчаю! И нет на него
сердца моего… За что только вот, за что он ее обидел! — заключил он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на груди его.
Варя советует Катерине скрывать свою любовь
к Борису; она говорит: «Обманывать-то я не умею, скрыть-то ничего не могу», и вслед за тем делает усилие над своим
сердцем и опять
обращается к Варе с такой речью: «Не говори мне про него, сделай милость, не говори!
— Он знает… — молвил Пашка, нахмурился и продолжал,
обращаясь к Илье. — Понимаешь — всё хорошо, радостно… и вдруг это вспомнишь… так и резнёт по
сердцу!..
— Эх — дети! Язвы
сердца, — а не радость его вы!.. — звенящим голосом пожаловался Яков Тарасович, и, должно быть, он много вложил в эти слова, потому что тотчас же после них просиял, приободрился и бойко заговорил,
обращаясь к дочери: — Ну ты, раскисла от сладости? Айда-ка собери нам чего-нибудь… Угостим, что ли, блудного сына! Ты, чай, старичишка, забыл, каков есть отец-то у тебя?
Он спрыгнул с постели, встал на колени и, крепко прижимая руки
к груди, без слов
обратился в тёмный угол комнаты, закрыл глаза и ждал, прислушиваясь
к биению своего
сердца.
— И полноте! на что это? Я могу еще владеть саблею. Благодаря бога, правая рука моя цела; не бойтесь, она найдет еще дорогу
к сердцу каждого француза. Ну что? — продолжал Рославлев,
обращаясь к вошедшему Егору. — Что лошади?
Ему было тяжело. Он давно любил Наталью и все собирался сделать ей предложение… Она
к нему благоволила — но
сердце ее оставалось спокойным: он это ясно видел. Он и не надеялся внушить ей чувство более нежное и ждал только мгновенья, когда она совершенно привыкнет
к нему, сблизится с ним. Что же могло взволновать его? какую перемену заметил он в эти два дня? Наталья
обращалась с ним точно так же, как и прежде…
Видя, что меня не слушает его
сердце, я снова
обращался к его уму и говорил с ним о выгодах взаимопомощи, о выгодах знания, о выгодах законности, о выгодах, всё о выгодах… Но мои доводы разбивались в пыль о каменную стену его миропонимания.
Но есть часы, когда пусто остается в нашем
сердце от нашего же собственного невнимания
к действительности, — и тогда мы
обращаемся к искусству, умоляя его наполнить эту пустоту; мы сами играем пред ним роль заискивающего просителя.
Голосом, полным рыданий, примиренный с людьми и судьбою и крайне любя в настоящее мгновение не только Олсуфия Ивановича, не только всех гостей, взятых вместе, но даже и зловредного близнеца своего, который теперь, по-видимому, вовсе был не зловредным и даже не близнецом господину Голядкину, но совершенно посторонним и крайне любезным самим по себе человеком,
обратился было герой наш
к Олсуфию Ивановичу с трогательным излиянием души своей; но от полноты всего, в нем накопившегося, не мог ровно ничего объяснить, а только весьма красноречивым жестом молча указал на свое
сердце…
— Да, Крестьян Иванович, позвольте же мне теперь, говорю, удалиться. Да тут, чтоб уж разом двух воробьев одним камнем убить, — как срезал молодца-то на бабушках, и
обращаюсь к Кларе Олсуфьевне (дело-то было третьего дня у Олсуфья Ивановича), а она только что романс пропела чувствительный, — говорю, дескать, «чувствительно пропеть вы романсы изволили, да только слушают-то вас не от чистого
сердца». И намекаю тем ясно, понимаете, Крестьян Иванович, намекаю тем ясно, что ищут-то теперь не в ней, а подальше…
В виду этих сомнений я припоминал свое прошлое — и на всех его страницах явственно читал: куроцап! Здесь
обращался к настоящему и пробовал читать, что теперь написано в моем
сердце, но и здесь ничего, кроме того же самого слова, не находил! Как будто все мое миросозерцание относительно этого предмета выразилось в одном этом слове, как будто ему суждено было не только заполнить прошлое, но и на мое настоящее и будущее наложить неистребимую печать!
— Не
к добру это, — прошептала она, — не
к добру. Ты заметил, —
обратилась она ко мне, — он говорит, а сам будто от солнца все щурится; знай: это примета дурная. У такого человека тяжело на́
сердце бывает и несчастье ему грозит. Поезжай послезавтра с Викентием Осиповичем и с Сувениром.