Неточные совпадения
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось
бог вынесет и теперь. (
Обращаясь к Бобчинскому.)Вы говорите, он молодой человек?
— Да,
Бог дает крест и дает силу нести его. Часто удивляешься,
к чему тянется эта жизнь… С той стороны! — с досадой
обратилась она
к Вареньке, не так завёртывавшей ей пледом ноги.
Поди ты сладь с человеком! не верит в
Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что
обратится наконец
к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая,
бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же,
обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь ты, — я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? — говорил он,
обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
— Слава
богу — лучше всего. А вы? — прибавил Базаров,
обращаясь к Дуняше.
— Водки! — передразнил Опенкин, — с месяц ее не видал, забыл, чем пахнет. Ей-богу, матушка! —
обратился он
к бабушке, — вчера у Горошкина насильно заставляли: бросил все, без шапки ушел!
— Та совсем дикарка — странная такая у меня.
Бог знает в кого уродилась! — серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. — Не надоедай же пустяками брату, —
обратилась она
к Марфеньке, — он устал с дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам поговорить о серьезном, об имении.
— Да, это правда: надо крепкие замки приделать, — заметил Леонтий. — Да и ты хороша: вот, — говорил он,
обращаясь к Райскому, — любит меня, как дай
Бог, чтоб всякого так любила жена…
— Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в
Бога! — сказал Райский. —
Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
И еще скажу: благообразия не имеют, даже не хотят сего; все погибли, и только каждый хвалит свою погибель, а
обратиться к единой истине не помыслит; а жить без
Бога — одна лишь мука.
— Вы все изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы, ей-богу, разорились, — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и
обратился к новому исправнику, в первый раз
к нему в гости приехавшему и сидящему на другом конце стола подле учителя.
— Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так
Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как учитесь? —
обращается он
к нам.
— Молиться, дети, нужно так, чтобы
обращаться прямо
к богу… Как будто он пред вами. Как вы просите о чем-нибудь у меня или у матери.
— И все это ничего не значит. У каждого верх над своей головой, а низ — в центре земли… А
бог везде, — вверху, и внизу, и по сторонам. Значит, всюду и можно
к нему
обращаться. Слушай, Казимир. Был ты этот раз у Яна?
В творчестве теургическом нисходит
Бог и сам участвует в творческом процессе, в творчестве теургическом человек зовет
Бога себе на помощь, а
Бог обращается к человеку как
к сотруднику в завершении дела творения.
— Верите ли вы, — вдруг
обратилась капитанша
к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа
бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, —
обратился он
к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег
к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не убил! Верите ли, князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы убил.
— Ну, дурак какой-нибудь и он, и его подвиги! — решила генеральша. — Да и ты, матушка, завралась, целая лекция; даже не годится, по-моему, с твоей стороны. Во всяком случае непозволительно. Какие стихи? Прочти, верно, знаешь! Я непременно хочу знать эти стихи. Всю жизнь терпеть не могла стихов, точно предчувствовала. Ради
бога, князь, потерпи, нам с тобой, видно, вместе терпеть приходится, —
обратилась она
к князю Льву Николаевичу. Она была очень раздосадована.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не
обращаясь собственно ни
к кому. —
Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом
к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же,
бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
Для Гусевой сделай, что можешь. Я ей всегда пишу, чтобы она прямо
обращалась к тебе. Мы с ней в частых сношениях, ко от меня, кроме изъяснений, никакого нет толку. В полном смысле слова: Маремьяна-старица! Это уже вошло в мое призвание. Благодаря
бога, старая Маремьяна иногда и не бесполезно заботится.
— Пойду погляжу, — может и есть. Ну-ко вы, мамзели, —
обратился он
к девицам, которые тупо жались в дверях, загораживая свет. — Кто из вас похрабрее? Коли третьего дня ваша знакомая приехала, то, значит, теперича она лежит в том виде, как господь
бог сотворил всех человеков — значит, без никого… Ну, кто из вас побойчее будет? Кто из вас две пойдут? Одеть ее треба…
— Ваша повесть, — продолжал он, уже прямо
обращаясь к Вихрову, — вместо исправления нравов может только больше их развратить; я удивляюсь смелости моей сестрицы, которая прослушала все, что вы читали, а дайте это еще какой-нибудь пансионерке прочесть, — ей
бог знает что придет после того в голову.
— Ах, нет, подите!
Бог с вами! — почти с, ужасом воскликнула та. — Я сыта по горло, да нам пора и ехать. Вставай, Сережа! —
обратилась она
к сыну.
А мы, говорит,
богу произволящу, надеемся в скором времени и пастыря себе добыть доброго, который бы мог и попов ставить, и стадо пасти духовное: так если, мол, пастырь этот
к вам
обратится когда, так вы его, имени Христова ради, руководствуйте, а нас, худых, в молитвах пред
богом не забывайте, а мы за вас и за всех православных християн молимся и напредь молиться готовы".
— Соколов привели, ваше высокоблагородие! — сказал он, входя в мою комнату, — таких соколов, что сам Иван Демьяныч, можно сказать, угорел. А! Маремьяна-старица, обо всем мире печальница! — продолжал он,
обращаясь к Мавре Кузьмовне, — каково, сударушка, поживаешь? ну, мы, нече сказать, благодаря
богу, живем, хлеб жуем, а потроха-то твои тоже повычистили! да и сокола твоего в золотую клетку посадили… фю!
— Ваше высокоблагородие! — сказал Пересечкин,
обращаясь к Якову Петровичу, — вот-с, изволите сами теперича видеть, как они меня, можно сказать, денно и нощно обзывают… Я, ваше высокоблагородие, человек смирный-с, я, осмелюсь сказать, в крайности теперича находился и ежели согрешил-с, так опять же не перед ними, а перед богом-с…
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и,
обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна, сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно
бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы не
бог, так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай, себя по женской линии производит!
— Это, сударыня, авторская тайна, — заметил Петр Михайлыч, — которую мы не смеем вскрывать, покуда не захочет того сам сочинитель; а
бог даст, может быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич придет и сам прочтет нам: тогда мы узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и
обращаясь к брату, — как вы, капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
— Да что обидно-то? Разве он тут разгуляется? Как же! Гляди, наши опять отберут. Уж сколько б нашего брата ни пропало, а, как
Бог свят, велит амператор — и отберут. Разве наши так оставят ему? Как же! Hа вот тебе голые стены; а шанцы-то все повзорвали… Небось, свой значок на кургане поставил, а в город не суется. Погоди, еще расчет будет с тобой настоящий — дай срок, — заключил он,
обращаясь к французам.
— Ну, пора,
бог с вами! — говорил Антон Иваныч, — полно, Анна Павловна, вам мучить-то себя! А вы садитесь, Александр Федорыч; вам надо засветло добраться до Шишкова. Прощайте, прощайте, дай
бог вам счастья, чинов, крестов, всего доброго и хорошего, всякого добра и имущества!!! Ну, с
богом, трогай лошадей, да смотри там косогором-то легче поезжай! — прибавил он,
обращаясь к ямщику.
К Варваре Петровне опять не
обратился за помощию, а пробивался чем
бог пошлет; занимался и у купцов.
— Это ужасно, как у вас мал выбор! Ну, посмотрите, madame Рамзаева, —
обратилась пани
к откупщице, — что за смешной рисунок этой материи, и посоветуйте, ради
бога, что мне взять на платье!
— Ну, так с
богом! полюбопытствуйте! — сказал он решительно и,
обратившись к Фаинушке, прибавил: — И вы, сударыня?
Трудно было положение Серебряного. Став в главе станичников, он спас Максима и выиграл время; но все было бы вновь потеряно, если б он отказался вести буйную ватагу. Князь
обратился мыслию
к богу и предался его воле.
— Слышь, вы, соколики! — сказал,
обращаясь к ним, ражий детина, — дедушка Коршун спрашивает, откуда вас
бог принес? Отвечайте дедушке!
— Убей меня
бог, — равнодушно вставил ямщик и опять
обратился к рассказу.
— Посмотрите на меня! — продолжал он, — как брат — я скорблю! Не раз, может быть, и всплакнул… Жаль брата, очень, даже до слез жаль… Всплакнешь, да и опомнишься: а Бог-то на что! Неужто
Бог хуже нашего знает, как и что? Поразмыслишь эдак — и ободришься. Так-то и всем поступать надо! И вам, маменька, и вам, племяннушки, и вам… всем! —
обратился он
к прислуге. — Посмотрите на меня, каким я молодцом хожу!
И припомнились ей при этом многознаменательные подробности того времени, когда она еще была «тяжела» Порфишей. Жил у них тогда в доме некоторый благочестивый и прозорливый старик, которого называли Порфишей-блаженненьким и
к которому она всегда
обращалась, когда желала что-либо провидеть в будущем. И вот этот-то самый старец, когда она спросила его, скоро ли последуют роды и кого-то
Бог даст ей, сына или дочь, — ничего прямо ей не ответил, но три раза прокричал петухом и вслед за тем пробормотал...
— Правда ваша, батюшка, святая ваша правда. Прежде, как Богу-то чаще молились, и земля лучше родила. Урожаи-то были не нынешние, сам-четверт да сам-пят, — сторицею давала земля. Вот маменька, чай, помнит? Помните, маменька? —
обращается Иудушка
к Арине Петровне с намерением и ее вовлечь в разговор.
— Дикая башка, понимаешь ли ты, что это тебе никогда
богом не простится, во всю твою жизнь? Мать, —
обратился он
к бабушке, — ты гляди-ка, он меня ударил ведь? Он! Ударил. Спроси-ка его!
—
Бог да воздаст вам! — сказал он,
обращаясь к хозяину, отыскивая привычным движением правой ноги другое стремя, и чуть-чуть тронул мальчика, державшего лошадь, плетью, в знак того, чтобы он посторонился.
— Но, однако ж, довольно! Всего не передашь, да и не время! Я пришлю
к вам наставление письменное, в особой тетрадке. Ну, прощайте, прощайте все.
Бог с вами, и да благословит вас Господь! Благословляю и тебя, дитя мое, — продолжал он,
обращаясь к Илюше, — и да сохранит тебя
Бог от тлетворного яда будущих страстей твоих! Благословляю и тебя, Фалалей; забудь комаринского!.. И вас, и всех… Помните Фому… Ну, пойдем, Гаврила! Подсади меня, старичок.
Экипаж подкатил
к крыльцу, молодые вышли, упали старикам в ноги, приняли их благословение и расцеловались с ними и со всеми их окружающими; едва кончила молодая эту церемонию и
обратилась опять
к свекру, как он схватил ее за руку, поглядел ей пристально в глаза, из которых катились слезы, сам заплакал, крепко обнял, поцеловал и сказал: «Слава
богу!
— Нет, скажите
Бога ради, мошенник он или нет? —
обратилась генеральша заискивающим тоном
к моей матери.
—
Бога ради, боярин, не губи нас обоих! Добрый человек! — продолжал он,
обращаясь к Кирше…
— Ну, скажи же, скажи, что мне делать? Скажи ради
бога, — страстно шептал он,
обращаясь к кому-то другому, постороннему, как будто сидевшему внутри его. — Ах, как мне тяжело! Ах, как мне больно!.. Невыносимо больно!.. Мне кажется, я убью себя… Я не выдержу этой муки…
— Дай
бог давать, не давай
бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь его! — сказал дедушка Кондратий,
обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай его! Об чем ты его просишь?.. Господь с ним! Я на него не серчаю! И нет на него сердца моего… За что только вот, за что он ее обидел! — заключил он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на груди его.
—
Бога ради, Костя, займитесь вы с ними, —
обратился к нему Лаптев. — Я боюсь, что сам заплачу, и мне нужно до обеда в амбар съездить.
Но скажите по совести, стоит ли, ради таких результатов, отказаться от услуг Сквозника-Дмухановского и
обращаться к услугам Дракина? Я знаю, что и Сквозник-Дмухановский не
бог знает какое сокровище (помните, как слесарша Пошлепкина его аттестовала!), но зачем же возводить его в квадрат в лице бесчисленных Дракиных, Хлобыстовских и Забиякиных? Помилуйте! нам и одного его по горло было довольно!