Неточные совпадения
— Ради ее именно я решила жить здесь, — этим все сказано! — торжественно ответила Лидия. — Она и нашла мне этот дом, — уютный, не правда ли? И всю обстановку, все такое солидное, спокойное. Я не выношу новых вещей, — они, по
ночам, трещат. Я люблю тишину. Помнишь Диомидова? «Человек
приближается к себе самому только в совершенной тишине». Ты ничего не знаешь о Диомидове?
Приближалась осень. Сумерки стали наступать раньше,
ночи сделались длиннее, начала выпадать обильная роса. Это природа оплакивала весну и лето, когда все было молодо и наслаждалось жизнью.
Погода эти дни стояла переменная: дули резкие западные ветры;
ночи стали прохладные;
приближалась осень.
С одного дерева снялась большая хищная птица. Это был царь
ночи — уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и стал испуганно озираться по сторонам. Как только мы стали
приближаться к нему, он полетел куда-то в сторону. Больше мы его не видели.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около ямы с водою на краю размытой террасы.
Ночью снова была тревога. Опять какое-то животное
приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
Долго мы бродили около озера и стреляли птиц. Время летело незаметно. Когда вся долина залилась золотистыми лучами заходящего солнца, я понял, что день кончился. Вслед за трудовым днем
приближался покой; вся природа готовилась к отдыху. Едва солнце успело скрыться за горизонтом, как с другой стороны, из-за моря, стала подыматься
ночь.
…Неизвестность и бездействие убивали меня. Почти никого из друзей не было в городе, узнать решительно нельзя было ничего. Казалось, полиция забыла или обошла меня. Очень, очень было скучно. Но когда все небо заволокло серыми тучами и длинная
ночь ссылки и тюрьмы
приближалась, светлый луч сошел на меня.
Звон бубенцов уже вылился на шоссе и
приближался с неожиданной быстротой, заполняя своими растущими трелями чуткий воздух
ночи…
В это время вальдшнепы охотно и смело
приближаются к человеческим жилищам, к мельничным прудам и плотинам, особенно к конопляникам и огородам; днем скрываются в густых садах, парках, рощах, ольховых и, таловых кустах, растущих почти всегда около прудов, плотин и речек, а
ночью летают в огороды и капустники, где ловко им в мягкой, рыхлой земле доставать себе пищу.
А Лаврецкий вернулся в дом, вошел в столовую,
приблизился к фортепьяно и коснулся одной из клавиш: раздался слабый, но чистый звук и тайно задрожал у него в сердце: этой нотой начиналась та вдохновенная мелодия, которой, давно тому назад, в ту же самую счастливую
ночь, Лемм, покойный Лемм, привел его в такой восторг.
Погостил у сестры несколько дней и от нее вечером пустился из Пскова; в Острове, проездом
ночью, взял три бутылки клико и к утру следующего дня уже
приближался к желаемой цели.
Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть, скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее лезла в глаза, вся слободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало и потно дымились серые стены домов, а к
ночи везде смутно белели ледяные сосульки. Все чаще на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начинали журчать ручьи, сбегая к болоту.
Сумерки между тем окончательно потемнели, и пароход
приближался к Кимре, где по расписанию назначена на
ночь стоянка.
Всю
ночь он ехал безостановочно. На заре,
приближаясь к одному перекрестку, увидел он догорающий костер и сидящего близ него Михеича. Обе его лошади паслись неподалеку, оседланные.
«Максим денно и нощно читает Марковы книги, даже похудел и к делу своему невнимателен стал, вчера забыл трубу закрыть, и
ночью мы с Марком дрожью дрожали от холода. Бог с ним, конечно, лишь бы учился в помощь правде. А я читать не в силе; слушаю всё, слушаю, растёт душа и обнять всё предлагаемое ей не может. Опоздал, видно, ты, Матвей, к разуму
приблизиться».
Ночь была нехороша. Больной много бредил. Несколько раз вставал Берсенев с своего диванчика,
приближался на цыпочках к постели и печально прислушивался к его несвязному лепетанию. Раз только Инсаров произнес с внезапной ясностью: «Я не хочу, я не хочу, ты не должна…» Берсенев вздрогнул и посмотрел на Инсарова: лицо его, страдальческое и мертвенное в то же время, было неподвижно, и руки лежали бессильно… «Я не хочу», — повторил он едва слышно.
Ночь делалась темнее и темнее; и Ольга, ухватясь за своего друга, с ужасом кидала взоры на дальний монастырь, внимая гулу и воплям, разносимым по полю возрастающим ветром; вдруг шум колес и топот лошадиный послышались по дороге; они постепенно
приближались и вскоре подъехал к нашим странникам мужик в пустой телеге; он ехал рысью, правил стоя и пел какую-то нескладную песню.
Тем временем, как они к ней
приближались,
ночь окончательно обхватила небо и окрестности.
Приближалось для Печорина время экзамена: он в продолжение года почти не ходил на лекции и намеревался теперь пожертвовать несколько
ночей науке и одним прыжком догнать товарищей: вдруг явилось обстоятельство, которое помешало ему исполнить это геройское намерение.
Приближалась длинная, одинокая, скучная
ночь.
Пролетка на Въезжей улице, и в эту пору, не могла не возбудить общего внимания. Кто из города мог рискнуть поехать по рытвинам и ухабам улицы, кто и зачем? Все подняли головы и слушали. В тишине
ночи ясно разносилось шуршание колес, задевавших за крылья пролетки. Оно всё
приближалось. Раздался чей-то голос, грубо спрашивавший...
Иллюзию нарушил, во-первых, новый выстрел замерзшей реки. Должно быть, мороз принимался к
ночи не на шутку. Звук был так силен, что ясно слышался сквозь стены станционной избушки, хотя и смягченный. Казалось, будто какая-то чудовищная птица летит со страшною быстротой над рекою и стонет… Стон
приближается, растет, проносится мимо и с слабеющими взмахами гигантских крыльев замирает вдали.
Граждане в сию последнюю
ночь власти народной не смыкали глаз своих, сидели на Великой площади, ходили по стогнам, нарочно
приближались к вратам, где стояла воинская стража, и на вопрос ее: «Кто они?» — еще с тайным удовольствием ответствовали: «Вольные люди новогородские!» Везде было движение, огни не угасали в домах: только в жилище Борецких все казалось мертвым.
Но, по мере того как поднимались они в гору и
приближались к Гефсиманскому саду, где в безопасности и тишине уже провели столько
ночей, они делались смелее.
Сторож отвечает:
приближается утро, но еще
ночь» (Исайи 21:11–12).
На другой день Карпушка, действительно, разбудил нас очень рано. Еще не рассветало, но уже по звездам было видно, что солнце
приближается к горизонту. За
ночь море заметно успокоилось. Волны ласково всплескивались на камни и почти бесшумно скатывались назад.
Мне не спится по
ночам. Вытягивающая повязка на ноге мешает шевельнуться, воспоминание опять и опять рисует недавнюю картину. За стеною, в общей палате, слышен чей-то глухой кашель, из рукомойника звонко и мерно капает вода в таз. Я лежу на спине, смотрю, как по потолку ходят тени от мерцающего ночника, — и хочется горько плакать. Были силы, была любовь. А жизнь прошла даром, и смерть
приближается, — такая же бессмысленная и бесплодная… Да, но какое я право имел ждать лучшей и более славной смерти?
Теперь это не годилось, и как время уже совсем
приблизилось к
ночи, то надо было поспешить все пересмотреть и что можно поскорее приладить, чтобы не так легко было ко мне ворваться.
Подобрав в руки висячие мечи и чуть шевеля наборными уздами,
приближался отряд московской дружины к Городищу. Темнота скрывала следы его, и он скоро достиг места, которое было назначено пунктом атаки, и остановился под прикрытием оврага выжидать глухого времени
ночи.
— Братья! Час суда Божия наступает! Еще одна
ночь, и мы узрим врага нашего: посвятите последние часы сии на бдение и молитву! Грозный день наступает и разрешит судьбу нашу. Мужайтесь! Тот час, в который вы должны показать всю твердость нашу,
приближается, луч солнца озарит битву кровавую. Итак, братья, ополчитесь крепостью и призовите в помощь Господа, сильного в бранях, поборника в правде, и Он поразит ужасом сердца врагов наших! Кто верова Господеви и постыдися? Кто призва имя Его и призрен бе?
Подобрав в руки свои висячие мечи и чуть шевеля наборными уздами,
приближался отряд московской дружины к Городищу. Темнота скрывала следы его, и он скоро достиг места, которое было назначено пунктом атаки, и остановился под прикрытием оврага выжидать глухого времени
ночи.
В исходе третьего часа
ночи Виомениль и Сальян
приблизились к замковым воротам. Перед тем выпал большой снег, и люди отряда имели на себе поверх платья ксендзовскую одежду, дабы не возбуждать внимания часовых. Невдалеке от ворот находилось внизу замковой стены отверстие для стока нечистот, заделанное железной решеткой; решетка оказалась, по условию, выломанной, часового при отверстии не было.
Петр Иннокентьевич несколько времени стоял, как бы очарованный этой картиной тихой
ночи, затем поднял руку, чтобы закрыть окно, как вдруг ему показалось, что какая-то тень проскользнула по саду. Его рука опустилась, он несколько выдвинулся из окна и стал прислушиваться. Тихий шорох шагов достиг до его ушей, и он ясно различил темную фигуру, крадущуюся между деревьями по аллее, ведущей к заднему двору дома. Осторожно озираясь,
приблизилась она к калитке, тихо отворила ее и вышла из саду.
Медленно открыла большую дверь подъезда, пошла по бульвару. Никитские Ворота. Зеленовато-прозрачная майская
ночь. Далеко справа
приближался звон запоздавшего трамвая. Сесть на трамвай — и кончено.
Вчера
ночью бессонница, разволновался я, и вот полезли мне в голову фантастические картины того, как
приближаются немцы, как они идут с своей незнакомой речью, с своими незнакомыми немецкими лицами, с своими пушками и ножами для убийства.
Оливковая роща, в которой Тения провела
ночь, давшую ей силы вдохновенной решимости, была на востоке от Аскалона, а потому, когда Тения
приближалась к городу, лучи восходившего солнца освещали ее сзади и лицо ее было отенено, меж тем как ее стройный стан, покрытый бедною одеждой из синего полотна, и белый льняной покров на голове сверкали в сильном освещении.
«В сумерки летит ко мне из Белогородки записка, писанная рукою плисецкого священника, отца Иоанна Колтоновского, который уведомляет, что преосвященный уже к Плисецкому
приближается… Я узнал, что отец протоиерей против
ночи (то есть на
ночь) отправился в Ясногородку, а я, устроив тогда же порядок в своей церкви и умолив Косьму Иващенка, чтобы до света ехал в Киев за покупками для принятия гостей, спокойно проспал до рассвета».
Рациональный день новой истории кончается, солнце его заходит, наступают сумерки, мы
приближаемся к
ночи.
— Мне, — говорю, — то известно, то все было тихо, и был день, и солнце сияло на небе высоко-превысоко во весь день, пока я не спал. И все было так, як я говорю, господа судьи. А как уже стал день
приближаться к вечеру, то и тогда еще солнце сияло, но уже несколько тише, а потом оно взяло да и пошло отпочить в зори, и от того стало как будто еще лучше — и на небе, и на земли, тихо-тихесенько по
ночи.