Неточные совпадения
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние
ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как
священники держат крест.
— Пиши! — притопнув
ногой, сказал Гапон. — И теперь царя, потопившего правду в крови народа, я, Георгий Гапон,
священник, властью, данной мне от бога, предаю анафеме, отлучаю от церкви…
Старичок-священник, с опухшим желто-бледным лицом, в коричневой рясе с золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку на рясе, медленно под рясой передвигая свои опухшие
ноги, подошел к аналою, стоящему под образом.
Потом, после допроса сторон, как они хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая
ноги, пришел тот же старый
священник и опять так же, поправляя золотой крест на шелковой груди, с таким же спокойствием и уверенностью в том, что он делает вполне полезное и важное дело, привел к присяге свидетелей и эксперта.
И очень вероятно, что если бы все разыгралось так, как в театре, то есть казаки выстроились бы предварительно в ряд против
священника, величаво стоящего с чашей в руках и с группой женщин у
ног, и стали бы дожидаться, что я сделаю, то я мог бы выполнить свою программу.
…Казаки! Они врываются в костел. У алтаря на возвышении стоит
священник, у его
ног женщины и среди них моя мать. Казаки выстраиваются в ряд и целятся… Но в это время маленький мальчик вскакивает на ступеньки и, расстегивая на груди свой казакин, говорит громким голосом...
Вихрова по преимуществу поражала в юном пастыре явная неразвитость его. «Прежние попы как-то умней и образованней были», — думал он.
Священник, наконец, встал на
ноги и, видимо, некоторое время сбирался что-то такое сказать.
Когда, в начале службы,
священник выходил еще в одной епитрахили и на клиросе читал только дьячок, Павел беспрестанно переступал с
ноги на
ногу, для развлечения себя, любовался, как восходящее солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую резные царские врата.
Священник проворно поднялся на
ноги и загородил собой выход из моленной.
Те подползли и поднялись на
ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении
священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз
священника.
Николай Силыч, до сего времени молчавший, при последней фразе взглянул на
священника, а потом, встав на
ноги, обратился к инспектору-учителю.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за
священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки,
ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
— Взять их! — вдруг крикнул
священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под
ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
Подобно хозяйственному мужику, сельскому
священнику и помещику, мироед всю жизнь колотится около крох, не чувствуя под
ногами иной почвы и не усматривая впереди ничего, кроме крох. Всех одинаково обступили мелочи, все одинаково в них одних видят обеспечение против угроз завтрашнего дня. Но поэтому-то именно мелочи, на общепринятом языке, и называются «делом», а все остальное — мечтанием, угрозою…
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и
священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась в тя нечистая сила: будет она твоими
ногами ходить и твоими руками делать; в сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
— Это как соизволите! — проговорил
священник и не без удовольствия зашаркал своими подагрическими
ногами по церковному полу, спеша поскорее напиться дома чайку.
Завернули в белый саван, привязали к
ногам тяжесть, какой-то человек, в длинном черном сюртуке и широком белом воротнике, как казалось Матвею, совсем непохожий на
священника, прочитал молитвы, потом тело положили на доску, доску положили на борт, и через несколько секунд, среди захватывающей тишины, раздался плеск…
Я читаю в предстании здесь секретаря и соборного протодьякона. Пишет, — это вижу по почерку, — коллега мой, отец Маркел, что: «такого-то, говорит, числа, осеннею порою, в позднее сумеречное время, проходя мимо окон
священника такого-то, — имя мое тут названо, — невзначай заглянул я в узкий створ между двумя нарочито притворенными ставнями его ярко освещенного окна и заметил сего
священника безумно скачущим и пляшущим с неприличными ударениями пятами
ног по подряснику».
Обряд венчанья кончился; церковные двери отворились. Впереди молодых шел
священник, в провожании дьячка, который нес фонарь; он поднял уже
ногу, чтоб переступить через порог, и вдруг с громким восклицанием отскочил назад: у самых церковных дверей лежал человек, облитый кровью; в головах у него сидела сумасшедшая Федора.
«Да скоро ли он?» — думал Погодин, мучась. Слегка расставив
ноги в мягких, без каблуков, сапогах, — точно не смел стать спокойнее и тверже, —
священник нерешительно касался рукою наперсного креста; вдруг заморгал часто выцветшими глазами и сказал добрым, дрожащим от доброты и желания убедить голосом...
Священник между тем, уже стоя на
ногах, но предчувствуя скорый конец трапезы, беспрестанно посылал в рот кусок за куском.
— Постучали мы в дом и взошли в сени. Отворил сам
священник, старый, приземковатый, одного зуба в переднем строю нет, и жена у него старушка старенькая — огонь вздула. Мы им оба в
ноги кинулись.
Священник кончил свое дело и перекрестил умирающую. Она подавала еще слабые признаки жизни легким хрипением и медленной икотой, но посинелые пальцы рук и вытянутые
ноги все больше и больше холодели. Смерть одолевала…
На паперти показались
священники в золотых ризах; пение вдруг стало громче. Народ заволновался и закрестился, над головами заколыхались хоругви. Облезлая собачонка, отчаянно визжа, промчалась на трех
ногах среди толпы; всякий, мимо которого она бежала, считал долгом пихнуть ее сапогом; собачонка катилась в сторону, поднималась и с визгом мчалась дальше. Ход потянулся к кремлевским воротам.
На другое же утро после пущенной этим проходимцем в народ утки сельские старики раненько явились к
священнику. Они перекрестились на образ, взяли благословение и просили отца выйти в садок побалакать промеж себя, чтобы во время этого балаканья не было никого лишнего, кому про то слушать не следует.
Священник вышел, крестьяне ему в
ноги.
Она постоянно находилась при князе, — высоком, бодром старике, ходившем на костыле, — он был сильно контужен в правую
ногу во время Севастопольской кампании; он сам учил ее читать и писать, сперва по-русски, а потом по-французски, арифметике, истории, географии, законом же Божьим занимался с ней сельский
священник, добродушный, маленький, седенький старичок — отец Петр.