Неточные совпадения
— А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! — сказал Штольц. — Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен,
дом прошлым
летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу — за это не берусь. Хозяйничает
новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы…
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна
дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то
новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в
год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Корею, в политическом отношении, можно было бы назвать самостоятельным государством; она управляется своим государем, имеет свои постановления, свой язык; но государи ее, достоинством равные степени королей, утверждаются на престоле китайским богдыханом. Этим утверждением только и выражается зависимость Кореи от Китая, да разве еще тем, что из Кореи ездят до двухсот человек ежегодно в Китай поздравить богдыхана с
Новым годом. Это похоже на зависимость отделенного сына, живущего своим
домом, от
дома отца.
Невыносимая скука нашего
дома росла с каждым
годом. Если б не близок был университетский курс, не
новая дружба, не политическое увлечение и не живость характера, я бежал бы или погиб.
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких в
доме княжны был накануне
Нового года. Княжна в этот день поднимала Иверскую божию матерь. С пением носили монахи и священники образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него, за ней все гости, слуги, служанки, старики, дети. После этого все поздравляли ее с наступающим
Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Что-то чужое прошло тут в эти десять
лет; вместо нашего
дома на горе стоял другой, около него был разбит
новый сад.
…Восемь
лет спустя, в другой половине
дома, где была следственная комиссия, жила женщина, некогда прекрасная собой, с дочерью-красавицей, сестра
нового обер-полицмейстера.
Новый год весь уезд встречал у предводителя Струнникова, который давал по этому случаю бал. Вереница экипажей съезжалась 31-го декабря со всех сторон в Словущенское, причем помещики покрупнее останавливались в предводительском
доме, а бедные — на селе у мелкопоместных знакомых. Впрочем, о предводительском бале я уже говорил в своем месте и более распространяться об этом предмете не считаю нужным.
Отыскали
новое помещение, на Мясницкой. Это красивый
дом на углу Фуркасовского переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом Долгорукову, умершему в 1734
году в Березове в ссылке, затем Черткову, пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку городу, и в конце концов купчиха Обидина купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его под Кружок.
Прошло со времени этой записи больше двадцати
лет. Уже в начале этого столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной поездки — и вдруг вижу:
дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается,
новый дом строить хотят.
Вообще же в Корсаковском посту, если говорить о всех его четырех улицах, старых построек больше, чем
новых, и не редкость
дома, построенные 20–30
лет назад.
Но произошло опять нечто
новое: уже в конце весны (свадьба Аделаиды несколько замедлилась и была отложена до средины
лета) князь Щ. ввел в
дом Епанчиных одного из своих дальних родственников, довольно хорошо, впрочем, ему знакомого.
— Я не говорю: не ездите… С богом… Только нужно хорошо осмотреть все, сообразить, чтобы потом хуже не вышло. Побросаете
дома, хозяйство, а там все
новое придется заводить. Тоже и урожаи не каждый
год бывают… Подумать нужно, старички.
Господский
дом был
летом подновлен и в нем жил сейчас
новый управитель «из поляков».
…Вся наша ялуторовская артель нетерпеливо меня ждет. Здесь нашел я письма. Аннушка всех созвала на
Новый год. Я начну
дома это торжество благодарением богу за награду после 10
лет [10-ти
лет — ссылки на поселение.] за возобновление завета с друзьями — товарищами изгнания… Желаю вам, добрый друг, всего отрадного в 1850
году. Всем нашим скажите мой дружеский оклик: до свиданья! Где и как, не знаю, но должны еще увидеться…
А во второй раз, опять через
год, она сказала ему, что намерена освежить стены в
доме новыми бумажками и потому просит его перейти на некоторое время в конторский флигель.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий
новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в
дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие
летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Ну, вот! вот он самый и есть! Так жил-был этот самый Скачков, и остался он после родителя
лет двадцати двух, а состояние получил — счету нет! В гостином дворе пятнадцать лавок, в Зарядье два
дома, на Варварке
дом, за Москвой-рекой
дом, в
Новой Слободе… Чистоганом миллион… в товаре…
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына в запрошлом
году женил, другого — по осени женить собирается. Две
новых работницы в
доме прибудет. Сам и в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит — на том и спасибо.
Тот, про которого говорится, был таков: у него душ двадцать заложенных и перезаложенных; живет он почти в избе или в каком-то странном здании, похожем с виду на амбар, — ход где-то сзади, через бревна, подле самого плетня; но он
лет двадцать постоянно твердит, что с будущей весной приступит к стройке
нового дома.
Тут когда-то несколько
лет содержалась харчевня, пока хозяин Филиппов не перенес ее в
новый дом.
Она строго запретила сказывать о своем приезде и, узнав, что в
новом доме, построенном уже несколько
лет и по какой-то странной причуде барина до сих пор не отделанном, есть одна жилая, особая комната, не занятая мастеровыми, в которой Михайла Максимович занимался хозяйственными счетами, — отправилась туда, чтоб провесть остаток ночи и поговорить на другой день поутру с своим уже не пьяным супругом.
В Москве есть особая varietas [разновидность (лат.).] рода человеческого; мы говорим о тех полубогатых дворянских
домах, которых обитатели совершенно сошли со сцены и скромно проживают целыми поколениями по разным переулкам; однообразный порядок и какое-то затаенное озлобление против всего
нового составляет главный характер обитателей этих
домов, глубоко стоящих на дворе, с покривившимися колоннами и нечистыми сенями; они воображают себя представителями нашего национального быта, потому что им «квас нужен, как воздух», потому что они в санях ездят, как в карете, берут за собой двух лакеев и целый
год живут на запасах, привозимых из Пензы и Симбирска.
Обстановка в брагинском
доме за последний
год значительно изменилась, потому что из Нижнего и Ирбита Гордей Евстратыч навез домой всякой всячины: ковров, столового серебра,
новой мебели, посуды и т. д.
В Вологде мы жили на Калашной улице в
доме купца Крылова, которого звали Василием Ивановичем. И это я помню только потому, что он бывал именинник под
Новый год и в первый раз рождественскую елку я увидел у него. На
лето мы уезжали с матерью и дедом в имение «Светелки», принадлежащее Наталии Александровне Назимовой.
Старик шибко крепковат был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в свое время, откладывал он день ото дня, девять
лет кряду, постройку
новой избы, несмотря на просьбы жены и собственное убеждение, что старая изба того и смотри повалится всем на голову; недаром считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в
доме, не любил бражничества и на семидесятом
году неутомимо работал от зари до зари, чтобы только не нанимать лишнего батрака.
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась
новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного
год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот день в
доме о лепешках и помину не было.
— Да ведь вам надо сильно дорожить университетом, коли вы человек без имени. Я, почтеннейший, студентов у себя в
доме не держу, но для вас делаю исключение до
Нового года.
Свои я записывал в отдельную желтую тетрадку, и их набралось уже до трех десятков. Вероятно, заметив наше взаимное влечение, Григорьевы стали поговаривать, как бы было хорошо, если бы, отойдя к
Новому году от Погодина, я упросил отца поместить меня в их
доме вместе с Аполлоном, причем они согласились бы на самое умеренное вознаграждение.
В настоящее время крыша на лавке и дверь выкрашены и блестят как
новые, на окнах по-прежнему цветет веселенькая герань, и то, что происходило три
года назад в
доме и во дворе Цыбукина, уже почти забыто.
Между тем как происходили такого рода происшествия, Владимир Андреич сидел
дома и встречал
Новый год один.
На улицу, к миру, выходили не для того, чтобы поделиться с ним своими мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и, принеся домой, истереть, измельчить в голове, между привычными тяжелыми мыслями о буднях, которые медленно тянутся из
года в
год; каждый обывательский
дом был темницей, где пойманное
новое долго томилось в тесном и темном плену, а потом, обессиленное, тихо умирало, ничего не рождая.
В 1808
году на Мойке, набережная которой тогда отделывалась, или, скорее, переделывалась и украшалась
новой узорной чугунной решеткой, неподалеку от запасных хлебных магазинов и конногвардейских казарм, находился каменный
дом старинной петербургской архитектуры.
На Петров день и барину оброк выслал, а к
Новому году и остальную половину, и сам сошел в деревню. Так он ходит каждый
год, а там, как бог посчастливит, так и хозяйство заведет: смотришь — и
дом с белендрясами [Белендрясы — резные деревянные украшения на деревенских
домах.] вытянул… Все это хорошо, когда хорошо идет, а бывает и другое.
И вот она опять невеста!.. Опять по целым часам беседует с
новым избранником сердца!.. Но те беседы уж не прежние, не те, что велись с покойником Евграфом. Толкуют про «Соболя», толкуют про устройство хозяйства, про то, как получше да посходнее
дом купить, как бы Алексею скорей в купцы записаться… Не цвести по два раза в
лето цветочкам, не знавать Марье Гавриловне прежней любови.
С несчастного дня, когда случилось это происшествие, я не видал более ни княгини, ни ее дочери. Я не мог решиться идти поздравить ее с
Новым годом, а только послал узнать о здоровье молодой княжны, но и то большою нерешительностью, чтоб не приняли этого в другую сторону. Визиты же „кондолеансы“ мне казались совершенно неуместными. Положение было преглупое: вдруг перестать посещать знакомый
дом выходило грубостью, явиться туда — тоже казалось некстати.
По пятнадцатому
году, когда тот
дом только что обстроен был, вступила она под его кровлю хозяюшкой, всю почти жизнь провела в нем безвыездно и ни за что бы на свете не согласилась на старости
лет перебраться на
новое место.
Мебель и вещи Синтяниных почти уже все были перевезены, и генерал с женой оставались на биваках. В
дом уже готовились перебраться
новые жильцы, которым Подозеров сдал синтянинскую квартиру на условии — заплатить за шесть
лет вперед, чтобы таким оборотом сделаться с залогодателем.
Ударить его чем ни попало сзади по мозжечку так, чтобы психиатр сам попал в сумасшедший
дом… Что ему за это будет? Он — невменяем; иначе зачем же его держать здесь? Ну, подержат в секрете, и все обойдется; просидит он лишний
год, зато никто уже не будет сомневаться, здоров он или болен… Это лучше, чем подбить другого, хоть бы того же Капитона. И тому
новый доктор не нравился.
Через три
года папе стало совершенно невмоготу: весь его заработок уходил в имение, никаких надежд не было, что хоть когда-нибудь будет какой-нибудь доход; мама почти всю зиму проводила в деревне, дети и
дом были без призора. Имение, наконец, продали, — рады были, что за покупную цену, — со всеми
новыми постройками и вновь заведенным инвентарем.
В конце 40-х
годов у русского помещика Петрашевского собирался на
дому кружок, который обсуждал социальные вопросы, план
нового и лучшего устроения человечества.
Жил он один, в большом, богато отделанном
доме с парадными и «простыми» комнатами, без
новых затей, так, как это делалось
лет тридцать — сорок назад, когда отец его трепетал перед полицеймейстером и даже приставу подносил сам бокал шампанского на подносе.
У меня в прачках семь
лет живет прекрасная женщина и всегда с собой борется, а в результате все-таки всякий
год посылает
нового жильца в воспитательный
дом.
Сафроныч же, получив значительную для него сумму в десять рублей, утаил ее от жены, благополучно перебрался с ними в трактир и загулял самым широким загулом. Три дня и три ночи семья его провела уже в своем
новом доме, а он все кочевал из трактира в трактир, из кабака в кабачок — и попивал себе с добрыми приятелями, желая немцу сто
лет здравствовать и столько же на карачках ползать. В благодушии своем он сделал ему надбавку и вопиял...
После ужина вдвоем с графом, за которым последний был очень весел и оживлен, подробно говорил о проекте
нового каменного
дома, который он намеревался начать строить в Грузине нынешним
летом, супруги разошлись по своим комнатам.
Всесторонние познания в
новом учителе были открыты князем при следующих обстоятельствах. Во время прогулок их вдвоем, князь давал ему объяснения, каким образом он подводил на
дом лепные карнизы, как выводил и выращивал те или другие редкие растения, чем лечил борзых и гончих. Забывая на старости
лет о данных им уже объяснениях, которые Николай Леопольдович твердо старался завомнить, князь возвращался снова к тому же предмету.
Поэтому в 1754
году императрица решилась заложить
новое здание, сказав, что «до окончания переделок будет жить в Летнем
новом доме», приказав строить временный дворец на порожнем месте бывшего Гостиного двора, на каменных погребах у Полицейского моста. В июле начали бить сваи под
новый дворец. Нева усеялась множеством барок, и на всем пространстве от дворца к Мойке рассыпались шалаши рабочих. Словом, работа закипела.
Не только сама Дарья Николаевна, но никто в
доме Салтыковых не подозревал этого более двух
лет продолжавшегося романа Фимки с Кузьмой, который приучил дворню видеть себя каждый день, а своим веселым нравом и угодливостью старшим сумел приобрести расположение и любовь даже старых дворовых слуг Глеба Алексеевича, недовольных
новыми наступившими в
доме порядками.
Новый каменный
дом был построен
лет пятьдесят тому назад отцом настоящего владельца, но отделан заново и даже почти переделан этим последним после своей, по счету третьей, женитьбы,
лет около двенадцати тому назад.
Год траура по Петру Иннокентьевичу уже приближался к концу, когда
новое горе, поразившее обитателей высокого
дома, вызвало
новое препятствие для Бориса Ивановича и Тани в осуществлении соединения их любящих сердец перед церковным алтарем.