Неточные совпадения
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли? не страшно ли?
О время, время
новое!
Ты тоже в
песне скажешься,
Но как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
Хозяйка не ответила.
Крестьяне, ради случаю,
По
новой чарке выпили
И хором
песню грянули
Про шелковую плеточку.
Про мужнину родню.
Не знай про волю
новую,
Умри, как жил, помещиком,
Под
песни наши рабские,
Под музыку холопскую —
Да только поскорей!
И долго Гриша берегом
Бродил, волнуясь, думая,
Покуда
песней новоюНе утолил натруженной,
Горящей головы.
Как с игры да с беганья щеки
разгораются,
Так с хорошей песенки духом
поднимаются
Бедные, забитые…» Прочитав
торжественно
Брату
песню новую (брат сказал:
«Божественно!»),
Гриша спать попробовал.
Самгин уже готов был признать, что Дуняша поет искусно, от ее голоса на душе становилось как-то особенно печально и хотелось говорить то самое, о чем он привык молчать. Но Дуняша, вдруг оборвав
песню, ударила по клавишам и, взвизгнув по-цыгански, выкрикнула
новым голосом...
— Ну, знаете, — закричал кто-то из соседней комнаты, — встречать
новый год такими
песнями…
Среди диких криков, безумных цыганских
песен и плясок мы подымем заздравный бокал и поздравим обожаемую женщину с ее
новым счастьем, а затем — тут же, у ног ее, размозжим перед нею наш череп и казним нашу жизнь!
Он громко запел ту же
песню и весь спирт вылил в огонь. На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костер листья табака, сухую рыбу, мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы,
новые китайские улы, коробок спичек и, наконец, пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел на землю, опустил голову на грудь и глубоко о чем-то задумался.
И все
песни, все
песни, — незнакомые,
новые; а вот припомнили и нашу; знаю ее...
Заря чиста, и утро будет ясно.
Уходит день веселый, догорают
Последние лучи зари, все выше
И выше свет малиновый; потемки
Цепляются за сучья и растут,
Преследуя зари румяный отблеск.
И скоро ночь в росящемся лесу
С вершинами деревьев станет вровень.
Пора к шатрам, в кругу гостей веселых
Окончить день и встретить
новый.
ПеснюПоследнюю пропой, пригожий Лель!
Шумнее и шумнее раздавались по улицам
песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая
песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун
Нового года.] и ревел во все горло...
В этот день он явился в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с
новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых. На углу Тополевой улицы и шоссе он увидел какого-то господина, который сидел на штабеле бревен, покачивался из стороны в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские
песни.
Рождение каждого
нового человека в семье встречается неприветливо; над колыбелью ребенка не поют
песен и слышатся одни только зловещие причитывания.
И протяжная нота
песни о прошлом колышется, звенит и смолкает в воздухе, чтобы зазвенеть опять и вызвать из сумрака все
новые и
новые фигуры.
Орудья подземных работ на пути,
Провалы, бугры мы встречали.
Работа кипела под звуки оков,
Под
песни, — работа над бездной!
Стучались в упругую грудь рудников
И заступ и молот железный.
Там с ношею узник шагал по бревну,
Невольно кричала я: «Тише!»
Там
новую мину вели в глубину,
Там люди карабкались выше
По шатким подпоркам… Какие труды!
Какая отвага!.. Сверкали
Местами добытые глыбы руды
И щедрую дань обещали…
Праздник для Петра Елисеича закончился очень печально: неожиданно расхворалась Нюрочка. Когда все вернулись из неудачной экспедиции на Окулка, веселье в господском доме закипело с
новою силой, — полились веселые
песни, поднялся гам пьяных голосов и топот неистовой пляски. Петр Елисеич в суматохе как-то совсем забыл про Нюрочку и вспомнил про нее только тогда, когда прибежала Катря и заявила, что панночка лежит в постели и бредит.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий
новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь
песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Дед замолчал и уныло
Голову свесил на грудь.
— Мало ли, друг мой, что было!..
Лучше пойдем отдохнуть. —
Отдых недолог у деда —
Жить он не мог без труда:
Гряды копал до обеда,
Переплетал иногда;
Вечером шилом, иголкой
Что-нибудь бойко тачал,
Песней печальной и долгой
Дедушка труд сокращал.
Внук не проронит ни звука,
Не отойдет от стола:
Новой загадкой для внука
Дедова
песня была…
И все опять запрыгало, завертелось. Дамы щиплют корпию и танцуют. Мужчины взывают о победе и одолении, душат шампанское и устроивают в честь ополчения пикники и dejeuners dansants. [танцевальные утренники (франц.)] Откупщик жертвует чарку за чаркой. Бородатые ратники, в собственных рваных полушубках, в ожидании
новых казенных, толпами ходят по улицам и поют
песни. Все перепуталось, все смешалось в один общий густой гвалт.
В самое светлое Христово воскресенье в
новом здании открыт был кабак, и генерал имел случай убедиться, что все село, не исключая и сынов Калины, праздновало это открытие, горланя
песни, устроивая живые картины и нимало не стесняясь тем, что генерал несколько раз самолично выходил на балкон и грозил пальцем.
При одной мысли, что в ад реакции проникнет этот
новый Орфей и начнет петь там свои чарующие
песни, в уме моем рисовались самые мрачные перспективы.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках
песни — той
песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь
нового…
Часто пели
песни. Простые, всем известные
песни пели громко и весело, но иногда запевали
новые, как-то особенно складные, но невеселые и необычные по напевам. Их пели вполголоса, серьезно, точно церковное. Лица певцов бледнели, разгорались, и в звучных словах чувствовалась большая сила.
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою
песню. Все
песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей
новой жизни.
Ну что «если бы? Что «если бы? Опять ее старая
песня: ребенок. Или, может быть, что-нибудь
новое — относительно… относительно той? Хотя уж тут как будто… Нет, это было бы слишком нелепо.
— Я говорю таким манером, — продолжал он, — не относя к себе ничего; моя
песня пропета: я не искатель фортуны; и говорю собственно для них, чтоб вы их снискали вашим покровительством. Вы теперь человек
новый: ваша рекомендация перед начальством будет для них очень важна.
Если вы нынешнюю уездную барышню спросите, любит ли она музыку, она скажет: «да» и сыграет вам две — три польки; другая, пожалуй, пропоет из «Нормы» [«Норма» — опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1801—1835).], но если вы попросите спеть и сыграть какую-нибудь русскую
песню или романс, не совсем
новый, но который вам нравился бы по своей задушевности, на это вам сделают гримасу и встанут из-за рояля.
И, наконец, уже в самой последней сцене вдруг появляется Вавилонская башня, и какие-то атлеты ее наконец достраивают с
песней новой надежды, и когда уже достраивают до самого верху, то обладатель, положим хоть Олимпа, убегает в комическом виде, а догадавшееся человечество, завладев его местом, тотчас же начинает
новую жизнь с
новым проникновением вещей.
Ямщик невольно оглянулся. Седок уже не встряхивался, а сидел «своей волей», нахмурив брови, и на лбу его ямщику только теперь резко кинулась в глаза кокарда. «Должно — начальство
новое», — подумал Силуян, обрывая
песню, и обиженно задергал вожжами.
И здесь я услышал
новый вариант этой
песни, которого прежде не встречал. В конце
песни прибавлялось несколько стихов...
Пускаются в дело все искусства от архитектуры до поэзии для воздействия на души людей и для одурения их, и воздействие это происходит неперестающее. Особенно очевидна эта необходимость гипнотизирующего воздействия на людей для приведения их в состояние одурения на деятельности армии спасения, употребляющей
новые, не привычные нам приемы труб, барабанов,
песней, знамен, нарядов, шествий, плясок, слез и драматических приемов.
— пропел Никон и засмеялся, сказав: — Дурацкая
песня, из
новых, Зосима привёз…
Сливаясь с их
песнями, тихо звучал высокий голосок
нового человека...
Разумеется, дело не обошлось без вспоможения соседей, которые, несмотря на дальнее расстояние, охотно приезжали на помочи к
новому разумному и ласковому помещику, — попить, поесть и с звонкими
песнями дружно поработать.
Во все время, пока до их слуха долетали еще громкие крики и веселые
песни, Анастасья наблюдала глубокое молчание и, вздрагивая при каждом
новом радостном восклицании, которое доносил до них отголосок, с трепетом прижималась к Милославскому.
Захар веселел с каждым
новым глотком. Прошел какой-нибудь получас с тех пор, как ушли женщины, но времени этого было достаточно ему, чтобы спеть несколько дюжин самых разнообразнейших
песен.
Песни эти, правда, редко кончались и становились нескладнее; но зато голос певца раздавался все звончее и размашистее. Изредка прерывался он, когда нужно было вставить в светец
новую лучину. Он совсем уже как будто запамятовал происшествие ночи; самые приятные картины рисовались в его воображении…
Лодка была на середине, когда ее заметили с того берега.
Песня сразу грянула еще сильнее, еще нестройнее, отражаясь от зеленой стены крупного леса, к которому вплоть подошла вырубка. Через несколько минут, однако,
песня прекратилась, и с вырубки слышался только громкий и такой же нестройный говор. Вскоре Ивахин опять стрелой летел к нашему берегу и опять устремился с
новою посудиной на ту сторону. Лицо у него было злое, но все-таки в глазах проглядывала радость.
Оба смолкли. С того берега, с вырубки, от
нового домика неслись нестройные
песни. Это артель васюхинцев куражилась над мелким лесоторговцем-хозяином. Вчера у них был расчет, причем Ивахин обсчитал их рублей на двадцать. Сегодня Ветлуга заступилась за своих деток и взыграла на руку артели. Теперь хозяин униженно кланялся, а артель не ломила шапок и куражилась.
Их присутствие оживотворило все сердца; храбрые пруссаки восстали первые, и когда спустя несколько месяцев надменный завоеватель, с местью в сердце, с угрозой на устах, предводительствуя
новым войском, явился опять на берегах Эльбы, то тщетно уже искал рабов, покорных его воле: везде встречали его грудью свободные сыны Германии, их радостные восклицания и наши волжские
песни гремели там, где некогда раздавались победные крики его войска и вопли угнетенных народов.
— Так, так, сударыня! — продолжал старик, улыбаясь. — Как бишь у вас эта песня-то поется: «Во всем я вижу образ твой?..» Да что это за
новая игрушка у твоего Николеньки? Ба! ружье с штыком!
Сидел, склонив голову, обеими руками опершись на маузер, и в этой необычности и чудесной красоте ночного огня, леса и нежного зазыва струн самому себе казался
новым, прекрасным, только что сошедшим с неба — только в
песне познает себя и любит человек и теряет злую греховность свою.
Курились башкирские огоньки, а около них башкирские батыри пели кровавую славу погибшим бойцам, воодушевляя всех к
новым жестокостям. Кровь смывалась кровью… У Арефы сердце сжималось, когда башкиры затягивали эти свои проклятые
песни.
И на том же самом месте, где списана
песня Деворы, вечная книга уже начинает
новую повесть: тут не десять тысяч мужей боятся идти и зовут с собою женщину, а горсть в три сотни человек идет и гонит несметный стан врагов своих.
В эти святки то же самое было. Собрались девки под
Новый год и запели «Кузнеца», «Мерзляка», «Мужичков богатых», «Свинью из Питера». За каждой
песней вынимали кольцо из блюда, накрытого салфеткой, и толковали, кому что какая
песня предрекает. Потом Анютка-круглая завела...
Отличный был голос у этого певца, и чудесные он знал
песни. Некоторые из них Настя сама знала, а других никогда не слыхивала. Но и те
песни, которые знала она, казались ей словно
новыми. Так внятно и толково выпевал певец слова
песни, так глубоко он передавал своим пением ее задушевный смысл.
Выдумывают
новые и
новые предлоги для
новой выпивки. Кто-то на днях купил сапоги, ужасные рыбачьи сапоги из конской кожи, весом по полпуду каждый и длиною до бедер. Как же не вспрыснуть и не обмочить такую обновку? И опять появляется на сцену синее эмалированное ведро, и опять поют
песни, похожие на рев зимнего урагана в открытом море.
Они поняли ужасный холод безучастья и стоят теперь с словами черного проклятья веку на устах — печальные и бледные, видят, как рушатся замки, где обитало их милое воззрение, видят, как
новое поколение попирает мимоходом эти развалины, как не обращает внимания на них, проливающих слезы; слышат с содроганием веселую
песню жизни современной, которая стала не их песнью, и с скрежетом зубов смотрят на век суетный, занимающийся материальными улучшениями, общественными вопросами, наукой, и страшно подчас становится встретить среди кипящей, благоухающей жизни — этих мертвецов, укоряющих, озлобленных и не ведающих, что они умерли!
Из произведений Державина помещены в «Вестнике»: 1) «Песнь Петру Великому» (1778, № 6); 2) Надписи, числом шестнадцать, из которых две внесены в «Полное собрание сочинений Державина», остальные же под сомнением (1779, № 2); 3) «Песенка отсутствующего мужа» (там же); 4) ода «На смерть князя Мещерского» (№ 9); 5) «Ключ» (№ 10); 6) «На рождение на Севере порфирородного отрока» (№ 12); 7) «На отсутствие императрицы Екатерины в Белоруссию» (1780, № 5); 8) Ода «К соседу моему» (№ 8); 9) «Песенка» (там же); 10) «Застольная
песня», названная в собрании сочинений «Кружка» (№ 9); 11) «На
Новый год» (1781, № 1).
Вот их перечень: 1) идиллия «Вечер 1780 г., ноября 8» (кн. I, ст. V); 2) две эпиграммы (ibid., ст. XXV); 3) «Гонор и Сальмира» (кн. II, ст. V); 4) «Послание к г. Чудихину» (ibid., ст. IX); 5) «Стихи, присланные от неизвестного» (ibid., ст. XII); 6) «Городская жизнь, подражание немецкому» (ibid., ст. XIV); 7) эпиграммы — 3 (кн. III, ст. V); 8) «Ода на злато» (ibid., ст. XI); 9) «
Новые чудеса» (кн. IV, ст. I); 10) «Тирсис и роза» (ibid., ст. IV); 11) «Ответ на вопрос: что есть пиит» (ibid., ст. VII); 12) «Дружеская
песня» (ibid., ст. VIII); 13) эпиграммы — 4 (одна Дмитриева) (ibid., ст. IX); 14) басня «Неравен путь к возвышению» (кн. VI, ст. X); 15) «Сон» (ibid., ст. XIV); 16) басня «Зазнавшаяся мартышка» (кн. VII, ст. IV); 17) «Хор на аллегорическое изображение России садом» (ibid., ст. XVI); 18) «Стихи к самому себе» (ibid., ст, XVII); 19) «На отъезд любовницы» (ibid, ст. XVIII); 20) басня «Заслуги свои часто измеряем несправедливо» (кн. VII, ст. VII); 21) «Слава» (кн. IX, ст. I); 22) эпиграммы — 3 (кн. IX, ст. III); 23) «На сочинения Финтакова», эпиграмма (ibid., ст. VII); 24) «Ее величеству Екатерине II» (кн. X, ст. I); 25) мадригал (ibid., ст. III) 26) «Стихи, присланные из Владимира» (ibid., ст. XVI); 27) эпитафия, присланная из Владимира (Р. И. Воронцову, отцу княгини Дашковой, ibid., ст. XVII); 28) «Притча» (кн. XI, ст. XII); 29) «Превращение форели» (ibid.