Неточные совпадения
Прежде бывало, — говорил Голенищев,
не замечая или
не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось говорить, — прежде бывало вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях
религии, закона, нравственности и сам борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь
является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и
не слыхав даже, что были законы нравственности,
религии, что были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
Ни раса, ни территория, ни язык, ни
религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении.
Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты, горячую веру в науку и людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они
являлись в аудиторию
не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой
религии.
Те, для которых эта
религия не составляла в самом деле жизненного вопроса, мало-помалу отдалялись, на их место
являлись другие, а мысль и круг крепли при этой свободной игре избирательного сродства и общего, связующего убеждения.
В язычестве было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл оставался еще закрытым, и
религия любви еще
не явилась в мир.
Бог открывался человеку и в древних
религиях, сообщал людям Свою волю через избранных Своих людей, но никогда до Христа
не воплощался Бог,
не являлся в образе личности.
— Если вы знакомы с историей
религий, сект, философских систем, политических и государственных устройств, то можете заметить, что эти прирожденные человечеству великие идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их остается одинаким, и ни единого нового камешка
не прибавляется, и эти камешки
являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова
религия индийская, — то в ясных и красивых, — как вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях разных наших иноверцев.
Но теперь
не в этом дело, a вы понимаете, мы с этого попа Туберкулова начнем свою тактику, которая в развитии своем докажет его вредность, и вредность вообще подобных независимых людей в духовенстве; а в окончательном выводе
явится логическое заключение о том, что
религия может быть допускаема только как одна из форм администрации.
— И того вы
не имеете права делать: сами вы русская, отец у него русский, и потому он должен оставаться русским, пока у него собственного, личного какого-нибудь желания
не явится по сему предмету; а то вдруг вы сделаете его, положим, каким-нибудь немцем и протестантом, а он потом спросит вас: «На каком основании, маменька, вы отторгнули меня от моей родины и от моей природной
религии?» — что вы на это скажете ему?
Восток, как это известно,
является частью преобладания начал эмоциональных, чувственных над началами интеллекта, разума: он предпочитает исследованию — умозрение, научной гипотезе — метафизический догмат. Европеец — вождь и хозяин своей мысли; человек Востока — раб и слуга своей фантазии. Этот древний человек был творцом большинства
религий, основоположником наиболее мрачной метафизики; он чувствует, но
не изучает, и его способность объединять свой опыт в научные формы — сравнительно ничтожна.
Кант
является, конечно,
не единственным, кому доктринальная предубежденность закрывает глаза на самостоятельную проблему
религии.
Чувство, по мнению Гегеля
является у человека общим с животным, которое
не имеет
религии (причем Гегель, конечно, прибавляет, что Gott ist wesentlich im Denken [«Бог существенно есть в
религии» (там же.
Если мир содержится в Боге, но
не есть Бог, ибо отделен от Божества непереходимой бездной трансцендентности, то и подлинная
религия может основываться на нисхождении Божества в мир, на вольном в него вхождении, приближении к человеку, т. е. на откровении, или, иначе говоря, она необходимо
является делом благодати, сверхприродного или сверхмирного действия Божества в человеке.
Понять это
не трудно: ведь неоплатоники боролись за безнадежное дело, —
религия язычества уже была сокрушена крестом, и попытки ее спасти, как бы они ни были философски гениальны, все же
являлись порождением духовной реакции и обречены были на неудачу.
Религия без морали
является суеверием, достойным сожаления, как ложная надежда,
не способная увенчаться успехом.
Однако едва ли
не существеннее различия
является сродство и связь между философией и
религией.
Религиозная жизнь, по IIIлейермахеру,
является третьей стороной жизни, существующей рядом с двумя другими, познанием и действованием, и выражает собой область чувства, ибо «такова самобытная область, которую я хочу отвести
религии, и притом всецело ей одной… ваше чувство… вот ваша религиозность… это
не ваши познания или предметы вашего познания, а также
не ваши дела и поступки или различные области вашего действования, а только ваши чувства…
Впрочем, если осознанная потребность искупления и спасения, как и мировая скорбь, психологически располагает к
религии, однако сама по себе она еще
не является ею, как поставленный вопрос, хотя уже предполагает возможность разрешения, все же сам
не становится еще ответом.
Разумеется, искусство глубиннее науки и поэтому стоит ближе к
религии, но для нашей аналогии это различие
не имеет значения.]. которым до известной степени и
является наука о
религии (и именно в силу этого она может становиться и нечестием, если отступает от своего прямого пути из-за враждебности к
религии).
Чтобы постигнуть
религию, познать specificum религиозного в его своеобразии, нужно изучать жизнь тех, кто
является гением в
религии (как и для эстетики, законы красоты установляются ведь
не курсами профессоров эстетики, но творческими созданиями художественного гения).
Восстановление прежнего положения для искусства потому
не может
явиться желанным для современности, что отношения между
религией и искусством, потребностями культа и внутренними стремлениями творчества тогда имели все-таки несвободный характер, хотя это и
не сознавалось.
Когда Бог станет «всяческая во всех»,
не будет
религии в нашем смысле, станет
не нужно уже воссоединять (religare) разъединенного,
не будет и особого культа, ибо вся жизнь
явится богодейственным богослужением.
Христианину надлежит верить, что в языческом мире хотя и живо ощущалась потребность в таинстве, ибо она
не устранима из
религии по самому ее существу, и хотя она утолялась по-своему [Об этом см. ниже в отделе III.], но
не было таинств истинных, «питающих в жизнь вечную», которые могли
явиться лишь в христианстве, после воплощения Бога-Слова, давшего Свою Плоть и Кровь в живот вечный.
«Тайной» в обычном смысле
не является природа Божия, — говорит Гегель, выдавая в этих словах основную тайну своего собственного (да и Шеллингова) философствования, — и менее всего в христианской
религии: здесь Бог дал познать себя, показал, что Он есть; здесь Он раскрыт.
Даже идеи Бога и бессмертия, которые Шлейермахер считает «элементами
религии»,
не являются главным содержанием
религии.
Для него Достоевский часто
является лишь средством для проповеди
религии воскресшей плоти, и единственное своеобразие духа Достоевского он
не видит.