Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные
места.
У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком
месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое?
У меня сердце
не на
месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его
у себя. Хотите, прочту?
Митрофан. Потому что она приложена к своему
месту. Вон
у чулана шеста неделя дверь стоит еще
не навешена: так та покамест существительна.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах
у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои
места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине
не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
— Состояние
у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть,
не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать
не желаю. Конечно, многие на моем
месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках
не вижу-с!
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и
места другого, кроме как
у чертовой матери, для нас
не нашли?
В течение всего его градоначальничества глуповцы
не только
не садились за стол без горчицы, но даже развели
у себя довольно обширные горчичные плантации для удовлетворения требованиям внешней торговли."И процвела оная весь, яко крин сельный, [Крин се́льный (церковно-славянск.) — полевой цветок.] посылая сей горький продукт в отдаленнейшие
места державы Российской и получая взамен оного драгоценные металлы и меха".
В одном
месте «Летописец» рассказывает, как градоначальник летал по воздуху, в другом — как другой градоначальник,
у которого ноги были обращены ступнями назад, едва
не сбежал из пределов градоначальства.
―
Не угодно ли? ― Он указал на кресло
у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское
место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Он прикинул воображением
места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет,
не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер
у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
И окошенные кусты
у реки, и сама река, прежде
не видная, а теперь блестящая сталью в своих извивах, и движущийся и поднимающийся народ, и крутая стена травы недокошенного
места луга, и ястреба, вившиеся над оголенным лугом, — всё это было совершенно ново.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот
у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает
место члена от комитета комиссии и еще что-то, я
не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это
не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите
у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же
не верить в пользу восьми тысяч.
— Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити мужу, после того как она с ребенком
у груди спокойно уселась на привычном
месте. — Я очень рада. А то это меня уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему
не чувствуешь.
— Вот оно, из послания Апостола Иакова, — сказал Алексей Александрович, с некоторым упреком обращаясь к Лидии Ивановне, очевидно как о деле, о котором они
не раз уже говорили. — Сколько вреда сделало ложное толкование этого
места! Ничто так
не отталкивает от веры, как это толкование. «
У меня нет дел, я
не могу верить», тогда как это нигде
не сказано. А сказано обратное.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого
не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он
не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился
у Капитоныча,
у няни,
у Наденьки,
у Василия Лукича, а
не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом
месте.
Сани
у этого извозчика были высокие, ловкие, такие, на каких Левин уже после никогда
не ездил, и лошадь была хороша и старалась бежать, но
не двигалась с
места.
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой к тому
месту, где в спальне
у него висел халат.
— Так, усыновила. Он теперь
не Landau больше, а граф Беззубов. Но дело
не в том, а Лидия — я ее очень люблю, но
у нее голова
не на
месте — разумеется, накинулась теперь на этого Landau, и без него ни
у нее, ни
у Алексея Александровича ничего
не решается, и поэтому судьба вашей сестры теперь в руках этого Landau, иначе графа Беззубова.
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет
у вас на этом
месте столетнее дерево… Оно, хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных
не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год
не вырастишь, — сказал он осторожно и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула.
У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах,
не натоптала пол, и указал ей
место в углу
у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
― Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский и присел на освободившееся подле них
место. Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого вина Левин разговорился с Вронским о лучшей породе скота и был очень рад, что
не чувствует никакой враждебности к этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его
у княгини Марьи Борисовны.
Место это давало от семи до десяти тысяч в год, и Облонский мог занимать его,
не оставляя своего казенного
места. Оно зависело от двух министерств, от одной дамы и от двух Евреев, и всех этих людей, хотя они были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно было видеть в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа о разводе. И, выпросив
у Долли пятьдесят рублей, он уехал в Петербург.
На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью,
у речки, возле того
места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь разрослись кусты белой акации и бузины. Я хотел было поставить крест, да, знаете, неловко: все-таки она была
не христианка…
— Послушайте, любезные, — сказал он, — я очень хорошо знаю, что все дела по крепостям, в какую бы ни было цену, находятся в одном
месте, а потому прошу вас показать нам стол, а если вы
не знаете, что
у вас делается, так мы спросим
у других.
Герой, однако же, совсем этого
не замечал, рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных
местах: именно в Симбирской губернии
у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной;
у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губернии;
у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и
у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии
у Петра Варсонофьевича, где была сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сестрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной.
У всякого есть свой задор:
у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие
места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом,
у всякого есть свое, но
у Манилова ничего
не было.
Селифан произнес: «Слушаю, Павел Иванович!» — и остановился, однако ж, несколько времени
у дверей,
не двигаясь с
места.
— Вот смотрите, в этом
месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный.
У другого в пятнадцать лет
не поднялся <бы> так, а
у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем
у другого.
Тогда представлялась и другая выгода: можно было вовсе улизнуть из этих
мест и
не заплатить Костанжогле денег, взятых
у него взаймы.
Досада ли на то, что вот
не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась в новом
месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стоянье
у ворот и политичное держанье за белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ?
— Ну нет,
не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей
не сыщете: машинища такая, что в эту комнату
не войдет; нет, это
не мечта! А в плечищах
у него была такая силища, какой нет
у лошади; хотел бы я знать, где бы вы в другом
месте нашли такую мечту!
Он уже позабывал сам, сколько
у него было чего, и помнил только, в каком
месте стоял
у него в шкафу графинчик с остатком какой-нибудь настойки, на котором он сам сделал наметку, чтобы никто воровским образом ее
не выпил, да где лежало перышко или сургучик.
«
Не влюблена ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил
у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь». —
«Что ж, матушка? за чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных
мест» —
«Ох, мой отец! доходу мало». —
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».
У меня недоставало сил стащить его с
места, и я начинал кричать: «Ату! ату!» Тогда Жиран рвался так сильно, что я насилу мог удерживать его и
не раз упал, покуда добрался до
места.
Когда стали подходить к кресту, я вдруг почувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой, одуревающей застенчивости, и, чувствуя, что
у меня никогда
не достанет духу поднести свой подарок, я спрятался за спину Карла Иваныча, который, в самых отборных выражениях поздравив бабушку, переложил коробочку из правой руки в левую, вручил ее имениннице и отошел несколько шагов, чтобы дать
место Володе.
У ворот одного дома сидела старуха, и нельзя сказать, заснула ли она, умерла или просто позабылась: по крайней мере, она уже
не слышала и
не видела ничего и, опустив голову на грудь, сидела недвижимо на одном и том же
месте.
Еще и теперь
у редкого из них
не было закопано добра — кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы
не довелось татарину найти его, если бы, в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно было бы татарину найти его, потому что и сам хозяин уже стал забывать, в котором
месте закопал его.
В подобных случаях водилось
у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и бог знает в каких
местах не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли
не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя
не было ничего видно. А когда сошли и воротились по своим
местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже
не было на
месте, что многих, многих нет, невесело стало
у всякого на сердце, и все задумались против воли, утупивши в землю гульливые свои головы.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные
места усеялись козаками, которым и счету никто
не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает!
у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь
не было. Узнав
место, он остановился, огляделся и обратился к молодому парню в красной рубахе, зевавшему
у входа в мучной лабаз.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), —
у тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом —
место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый
не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— Ну, тогда было дело другое.
У всякого свои шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда
не было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал
место, где он стоит, и часы, в которые можно меня здесь застать. Помните?
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть
не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы
не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени
не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее
место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
Я тотчас мое
место наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они
не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал знать, что
у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Он
не помнил, сколько он просидел
у себя, с толпившимися в голове его неопределенными мыслями. Вдруг дверь отворилась, и вошла Авдотья Романовна. Она сперва остановилась и посмотрела на него с порога, как давеча он на Соню; потом уже прошла и села против него на стул, на вчерашнем своем
месте. Он молча и как-то без мысли посмотрел на нее.
— Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем
месте случился Наполеон и
не было бы
у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука
у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода
не было?
Кудряш. Нет, Борис Григорьич, вы, я вижу, здесь еще в первый раз, а
у меня уж тут
место насиженное, и дорожка-то мной протоптана. Я вас люблю, сударь, и на всякую вам услугу готов; а на этой дорожке вы со мной ночью
не встречайтесь, чтобы, сохрани Господи, греха какого
не вышло. Уговор лучше денег.
Борис. Нельзя мне, Катя.
Не по своей я воле еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился
у дяди на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.