Неточные совпадения
Она вспоминала
не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она вспомнила о них в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити,
стояли под венцом с
любовью, надеждой и страхом в сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая в таинственное будущее.
— Нет, я совсем
не хороша. Ну, скажите мне…
Постойте, посидимте, — сказала Кити, усаживая ее опять на скамейку подле себя. — Скажите, неужели
не оскорбительно думать, что человек пренебрег вашею
любовью, что он
не хотел?..
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя…
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять
любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они
не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы… как ножки их.
Они хотели было говорить, но
не могли. Слезы
стояли в их глазах. Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила
любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
—
Любовь к будущему спутнику жизни, к мужу, должна превышать
любовь к брату, — произнес он сентенциозно, — а во всяком случае, я
не могу
стоять на одной доске…
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор
не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде
не имело никакого смысла, а теперь подавно.
Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы
стоите, такая красивая…
— Зачем ты, Иван, даешь читать глупые книги? — заговорила Лидия. — Ты дал Любе Сомовой «Что делать?», но ведь это же глупый роман! Я пробовала читать его и —
не могла. Он весь
не стоит двух страниц «Первой
любви» Тургенева.
Клим
постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую
любовь, эта
любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже
не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка
стоял у окна, держа себя за бороду. Он
не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта
любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет
не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная
любовь ничего
не значит и
не стоит без ненависти, без отвращения к той грязи, в которой живет ближний! И, наконец,
не надо забывать, что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
Она содрогалась, изнемогала, но с мужественным любопытством глядела на этот новый образ жизни, озирала его с ужасом и измеряла свои силы… Одна только
любовь не изменяла ей и в этом сне, она
стояла верным стражем и новой жизни; но и она была
не та!
— Он
стоит, однако ж, вашей дружбы; вы
не знаете, как ценить его: отчего ж он
не стоит любви? — защищала она.
— Что ж это такое? — вслух сказал он в забывчивости. — И —
любовь тоже…
любовь? А я думал, что она как знойный полдень, повиснет над любящимися и ничто
не двигается и
не дохнет в ее атмосфере; и в
любви нет покоя, и она движется все куда-то, вперед, вперед… «как вся жизнь», говорит Штольц. И
не родился еще Иисус Навин, который бы сказал ей: «
Стой и
не движись!» Что ж будет завтра? — тревожно спросил он себя и задумчиво, лениво пошел домой.
—
Не ласкайте, бабушка… бросьте меня…
не стою я… отдайте вашу
любовь и ласки сестре…
— Ах, только
не у всех, нет, нет! И если вы
не любили и еще полюбите когда-нибудь, тогда что будет с вами, с этой скучной комнатой? Цветы
не будут
стоять так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о
любви.
— Расстаться! Разлука
стоит у вас рядом с
любовью! — Она безотрадно вздохнула. — А я думаю, что это крайности, которые никогда
не должны встречаться… одна смерть должна разлучить… Прощайте, Марк! — вдруг сказала она, бледная, почти с гордостью. — Я решила… Вы никогда
не дадите мне того счастья, какого я хочу. Для счастья
не нужно уезжать, оно здесь… Дело кончено!..
«Да неужели один час, одна минута ее
любви не стоят всей остальной жизни, хотя бы и в муках позора?» Этот дикий вопрос захватил его сердце.
Вот почему до меня и мужчина
не знал полного счастья
любви; того, что он чувствовал до меня,
не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение.
Дайте ей свободу любить или
не любить, и она увидит,
стоит ли этот человек ее
любви.
Снегурочка, обманщица, живи,
Люби меня!
Не призраком лежала
Снегурочка в объятиях горячих:
Тепла была; и чуял я у сердца,
Как сердце в ней дрожало человечье.
Любовь и страх в ее душе боролись.
От света дня бежать она молила.
Не слушал я мольбы — и предо мною
Как вешний снег растаяла она.
Снегурочка, обманщица
не ты:
Обманут я богами; это шутка
Жестокая судьбы. Но если боги
Обманщики —
не стоит жить на свете!
Мне нравилась наивная девушка, которая за себя
постоять умела, и
не знаю, как это случилось, но ей первой рассказал я о моей
любви, ей переводил письма.
Знакомые поглощали у него много времени, он страдал от этого иногда, но дверей своих
не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие находили в этом большую слабость; да, время уходило, терялось, но приобреталась
любовь не только близких людей, но посторонних, слабых; ведь и это
стоит чтения и других занятий!
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще
не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо руки… Нет, все еще неинтересно… Тутс с его
любовью к жилетам… Дурак…
Стоило ли описывать такого болвана?..
Любовь Андреевна угнетена; она упала бы, если бы
не стояла возле кресла и стола. Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол, посреди гостиной, и уходит.
Под конец жизни, разочаровавшись в возможности в России органической цветущей культуры, отчасти под влиянием Вл. Соловьева, К. Леонтьев даже проектировал что-то вроде монархического социализма и
стоял за социальные реформы и за решение рабочего вопроса,
не столько из
любви к справедливости и желания осуществить правду, сколько из желания сохранить хоть что-нибудь из красоты прошлого.
Максим покачивал головой, бормотал что-то и окружал себя особенно густыми клубами дыма, что было признаком усиленной работы мысли; но он твердо
стоял на своем и порой, ни к кому
не обращаясь, отпускал презрительные сентенции насчет неразумной женской
любви и короткого бабьего ума, который, как известно, гораздо короче волоса; поэтому женщина
не может видеть дальше минутного страдания и минутной радости.
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти —
не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним
стоит отец с сестрами, а кругом на коленях
стоит свита великая, все одеты в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и
любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом, будь моей невестою желанною.
«Пусть-де околеет, туда и дорога ему…» И прогневалась на сестер старшиих дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и
любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою, то
не буду я
стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и
стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание».
— Сама Мари, разумеется… Она в этом случае, я
не знаю, какая-то нерешительная, что ли, стыдливая: какого труда, я думаю, ей
стоило самой себе признаться в этом чувстве!.. А по-моему, если полюбила человека —
не только уж жениха, а и так называемою преступною
любовью — что ж, тут скрываться нечего:
не скроешь!..
— Ваня! — вскричала она, — я виновата перед ним и
не стою его! Я думала, что ты уже и
не придешь, Алеша. Забудь мои дурные мысли, Ваня. Я заглажу это! — прибавила она, с бесконечною
любовью смотря на него. Он улыбнулся, поцеловал у ней руку и,
не выпуская ее руки, сказал, обращаясь ко мне...
— Полноте, полноте! Я, так сказать, открыл перед вами все мое сердце, а вы даже и
не чувствуете такого яркого доказательства дружбы. Хе, хе, хе! В вас мало
любви, мой поэт. Но
постойте, я хочу еще бутылку.
Он любил ее как-то с мучением; часто он приходил ко мне расстроенный и грустный, говоря, что
не стоит мизинчика своей Наташи; что он груб и зол,
не в состоянии понимать ее и недостоин ее
любви.
Может, я и
не стою настоящей
любви, но
не в этом дело.
Нам дела нет до того, что такое этот человек, который
стоит перед нами, мы
не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие инстинкты, всю эту жажду сострадания и
любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
— Тьфу мне на его
любовь — вот он, криворожий, чего
стоит! — возражала Экзархатова. — Кабы знала, так бы
не ходила, потатчики этакие! — присовокупляла она, уходя.
Любовь женщины она представляла себе
не иначе, как чувством, в основании которого должно было лежать самоотвержение, жизнь в обществе — мучением, общественный суд — вздором, на который
не стоит обращать внимания.
Она, прислонясь спиной к камину,
стояла, склонив бледное лицо к плечу, и следила глазами за Александром, но
не с выражением недоверчивости и допроса, а неги,
любви и счастья. Она, по-видимому, боролась с тайным ощущением, с сладкой мечтой и казалась утомленной.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее
стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко
не все счастие, что и
любовь к ней далеко, далеко еще
не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Мне же очень приятно было жертвовать своим чувством, может быть оттого, что
не стоило большого труда, так как я с этой барышней только раз вычурно поговорил о достоинстве ученой музыки, и
любовь моя, как я ни старался поддерживать ее, прошла на следующей неделе.
— Да-а, — протянул генерал наконец. — Может быть, это просто ненормальный малый, маниак, а — почем знать? — может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая
любовь, о которой грезят женщины и на которую больше
не способны мужчины. Постой-ка. Видишь, впереди движутся фонари? Наверно, мой экипаж.
После того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более того, страстная сцена
любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса
стоял перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с своей стороны отвечала ему такими же ласками и с
не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о том, что на какие же деньги она будет кушать потом.
Не говоря уже об утехах
любви, как будто бы и все другое соединялось, чтобы доставить ему наслаждение: погода
стояла сухая, теплая, и когда он, при первом еще брезге зари, возвращался по совершенно безлюдным улицам, то попадавшиеся ему навстречу собаки, конечно, все знавшие Аггея Никитича, ласково виляли перед ним хвостами и казались ему добрыми друзьями, вышедшими поздравить его с великим счастьем, которое он переживал.
В особенности щедр мужик на свой труд, который «ничего
не стоит» и на этом основании всегда, при расчетах, принимается ни во что, в знак
любви.
С минуту
стоял Инсаров перед затворившеюся дверью и тоже прислушивался. Дверь внизу на двор стукнула. Он подошел к дивану, сел и закрыл глаза рукой. С ним еще никогда ничего подобного
не случалось. «Чем заслужил я такую
любовь? — думал он. —
Не сон ли это?»
Влас (на коленях). Вы уже много дали мне — этого еще мало все-таки! Будьте щедры, будьте великодушны! Я хочу верить, хочу знать, что я
стою не только внимания вашего, но и
любви! Я умоляю вас —
не отталкивайте меня!..
Несчастливцев. Мой покой в могиле. Здесь рай; я его
не стою. Благодарю, благодарю! Душа моя полна благодарностью, полна
любовью к вам, грудь моя полна теплых слез! (Утирает слезы.) Довольно милостей, довольно ласк! Я сделаюсь идолопоклонником, я буду молиться на тебя! (Закрывает лицо рукою и уходит.)
Аксюша. Много я жертв принесла этой
любви; а жизнь моя так горька, так горька, что ее и жалеть
не стоит.
«Нищета нескольких крестьян — зло необходимое, или такое зло, которому можно помочь,
не забывая всех своих обязанностей к обществу, к своим родным и к самому себе. С твоим умом, с твоим сердцем и
любовью к добродетели нет карьеры, в которой бы ты
не имел успеха; но выбирай по крайней мере такую, которая бы тебя
стоила и сделала бы тебе честь.
— Сядьте и вы, Григорий Михайлыч, — сказала она Литвинову, который
стоял, как потерянный, у двери. — Я очень рада, что еще раз вижусь с вами. Я сообщила тетушке ваше решение, наше общее решение, она вполне его разделяет и одобряет… Без взаимной
любви не может быть счастья, одного взаимного уважения недостаточно (при слове"уважение"Литвинов невольно потупился) и лучше расстаться прежде, чем раскаиваться потом.
Не правда ли, тетя?
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь
не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись,
не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой
не свержен Годунов,
Любви речей
не буду слушать я.
Вообще, что касается земства, я, пародируя стих Лермонтова, могу сказать: люблю я земщину,но странною
любовью. Или, говоря прямее: вижу в земском человеке нечто двойственное. По наружному осмотру и по первоначальным диалогам каждый из них — парень хоть куда, а как заглянешь к нему в душу (это и
не особенно трудно:
стоит только на диалоги
не скупиться) — ан там крепостное правозасело.