Неточные совпадения
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О Боже, Боже!
Что
слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть
удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах все мелькает и мешается, летят головы, с громом падают на землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске, и наносит всем
удары, и
не слышит нанесенных.
Я
слышал, что он даже
не был и болен, а лишь немного похворал;
удар револьвером ошеломил его и вызвал кровь,
не произведя более никакой беды.
С плачем ушла Катерина в особую светлицу, кинулась в постель и закрыла уши, чтобы
не слышать сабельных
ударов.
Этот рассказ мы
слышали много раз, и каждый раз он казался нам очень смешным. Теперь, еще
не досказав до конца, капитан почувствовал, что
не попадает в настроение. Закончил он уже, видимо,
не в
ударе. Все молчали. Сын, весь покраснев и виновато глядя на студента, сказал...
Чего жесточе
удара было для меня, когда я во дни оны
услышал, что вы, немилосердная, выходите замуж: я выдержал нервную горячку, чуть
не умер, чуть в монахи
не ушел, но сначала порассеял меня мой незаменимый приятель Неведомов, хватил потом своим обаянием университет, и я поднялся на лапки.
Вихров — тоже сначала принявшийся смотреть, как могила все более и более углублялась — при первом
ударе заступа у одного из мужиков во что-то твердое, по невольному чувству отвращения, отвернулся и более уж
не смотрел, а
слышал только, как корявый мужик, усерднее всех работавший и спустившийся в самую даже могилу, кричал оттуда...
— Я
не обернулся, хотя чувствовал…
Слышал удар… Иду себе, спокойно, как будто жабу пнул ногой. Встал на работу, кричат: «Исая убили!»
Не верилось. Но рука заныла, — неловко мне владеть ею, —
не больно, но как будто короче стала она…
Ромашов стоял против нее и, болезненно щурясь сквозь очки, глядел на ее большой, тонкий, увядший рот, искривленный от злости. Из окна неслись оглушительные звуки музыки, с упорным постоянством кашлял ненавистный тромбон, а настойчивые
удары турецкого барабана раздавались точно в самой голове Ромашова. Он
слышал слова Раисы только урывками и
не понимал их. Но ему казалось, что и они, как звуки барабана, бьют его прямо в голову и сотрясают ему мозг.
На расспросы товарищей он отвечал нехотя и равнодушно, но сказал одному из них, якобы самому Крейнбрингу: «Сегодня вы
услышите такой
удар гильотины, которого
не забудете никогда в жизни».
Он приглашал открыть карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга игры, наполнилось повелительной тишиной, и я
услышал особенный женский голос, сказавший с ударением: «Бегущая по волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего
не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от резких
ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор Филатр.
Стучали над головой Антипы топоры, трещали доски, падая на землю, гулкое эхо
ударов понеслось по лесу, заметались вокруг кельи птицы, встревоженные шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы
не видя и
не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили в сторону последние брёвна и сам исправник, подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи в небо, тихо сказал богу...
Смотрел на круглый одинокий шар луны — она двигалась по небу толчками, точно прыгала, как большой светлый мяч, и он
слышал тихий звук её движения, подобный
ударам сердца.
Не любил он этот бледный, тоскующий шар, всегда в тяжёлые минуты жизни как бы наблюдавший за ним с холодной настойчивостью. Было поздно, но город ещё
не спал, отовсюду неслись разные звуки.
Евсей
слышал хрип, глухие
удары, понимал, что Раиса душит, тискает старика, а хозяин бьёт ногами по дивану, — он
не ощущал ни жалости, ни страха, но хотел, чтобы всё сделалось поскорее, и для этого закрыл ладонями глаза и уши.
Полина!!!» В эту самую минуту яркая молния осветила небеса, ужасный
удар грома потряс всю церковь; но Рославлев
не видел и
не слышал ничего; сердце его окаменело, дыханье прервалось… вдруг вся кровь закипела в его жилах; как исступленный, он бросился к церковным дверям: они заперты.
Раздаются замедленные, ленивые шаги ночного сторожа, и я различаю
не только каждый
удар его кованых, тяжелых рыбачьих сапогов о камни тротуара, но
слышу также, как между двумя шагами он чиркает каблуками. Так ясны эти звуки среди ночной тиши, что мне кажется, будто я иду вместе с ним, хотя до него — я знаю наверное — более целой версты. Но вот он завернул куда-то вбок, в мощеный переулок, или, может быть, присел на скамейку: шаги его смолкли. Тишина. Мрак.
Кончилось все громовым
ударом, и
не только тех слов, которые бы разрешили нашу тайну, даже обычных предсмертных прощаний мне
не пришлось
услышать от моей матушки!
Никто вам этого, кроме действовавшего,
не расскажет, потому что все прочие
слышали только звон, а звонившим
не занимались, да и звон с последним
ударом колокола забыли, — и почитают, что человек, или глупый мальчик, только за тем взбирался на возвышение, чтобы пустым звоном набить уши другим…
Он быстро стал протирать глаза — мокрый песок и грязь были под его пальцами, а на его голову, плечи, щёки сыпались
удары. Но
удары —
не боль, а что-то другое будили в нём, и, закрывая голову руками, он делал это скорее машинально, чем сознательно. Он
слышал злые рыдания… Наконец, опрокинутый сильным ударим в грудь, он упал на спину. Его
не били больше. Раздался шорох кустов и замер…
Вот теперь
удар заглушил песню часов, и одно мгновенье я
не слышу ее, но только одно мгновенье, после которого снова раздается дерзко, назойливо и упрямо: «Помни, помни, помни…»
И вот я увидал черную молнию. Я видел, как от молнии колыхало на востоке небо,
не потухая, а все время то развертываясь, то сжимаясь, и вдруг на этом колеблющемся огнями голубом небе я с необычайной ясностью увидел мгновенную и ослепительно черную молнию. И тотчас же вместе с ней страшный
удар грома точно разорвал пополам небо и землю и бросил меня вниз, на кочки. Очнувшись, я
услышал сзади себя дрожащий, слабый голос Якова.
Зато временами его слух и зрение приобретали необычайную, болезненную остроту. Тогда ему чудилось, что он
слышит за окном крадущиеся шаги. Он приподымался на локтях и, чувствуя в груди холод испуга, глядел в окно, и сердце его наполняло всю комнату оглушительными
ударами. И он ясно видел, как снаружи, с улицы, большое темное лицо настойчиво заглядывало в комнату, и проходило много мучительных минут, пока он
не убеждался, что его обманывают возбужденные нервы.
Ливмя лил дождь, шумно клонились вершины высокоствольных деревьев, оглушительный треск и раскаты громо́вых
ударов не умолкали на небе, золотые, зубчатые молнии то и дело вспыхивали в низко нависших над землею тучах, а он недвижимо лежал на месте, с которого только что Дуня сошла,
не слыша ни рева бури, ни грома, ни шума деревьев,
не чувствуя ливня,
не видя ярко блещущих молний…
Затрепетала Дуня, увидя страшное самоистязанье,
слыша дикие вопли, бешеные крики, звонкие
удары плетей и батогов. Едва
не упала она от ужаса в обморок. Быстро схватила ее за руку Варенька и силой повлекла от богадельни.
Очень возможно, что будут
не совсем те слова, что говорились, но, во всяком случае, те, что я
слышал и запомнил… если тебя когда-нибудь секли, уважаемый товарищ, то ты знаешь, как трудно самому запомнить и сосчитать все
удары розги.
Вернувшись в избу, он ощупью добрался до печки, лег и укрылся с головой. Лежа под тулупом и напряженно прислушиваясь, он уже
не слышал человеческого крика, но зато
удары грома становились всё сильнее и раскатистее. Ему слышно было, как крупный, гонимый ветром дождь злобно застучал по стеклам и по бумаге окна.
— О! по этому вступлению вижу, что
не могу исполнить желание государыни. Но я
не боюсь его
услышать и сделать отказ: душа моя испытана; тяжкий молот судьбы бил ее со всех сторон…
не виню никого в своих несчастиях, кроме себя самого… Один лишний, решительный
удар не много сделает над этой душой. Жду вашего объяснения.
Слова эти разлились по толпе, окружавшей генерал-вахтмейстера, подобно электричеству громового
удара; многие смотрели друг на друга и,
слыша беду, уж оглушенные уведомлением о ней, еще ей
не верили.
Это было сделано так быстро, что могли только заметить руки и ноги, которые,
не более двух-трех мгновений, барахтались в воздухе;
слышали какое-то шипение, потом
удар о мостовую, и потом… ни вздоха, ни движения.
Темничник Раввула
не спал всю ночь и с поражающей ясностью
слышал подземные стуки — это
удары киркой и лопатой.