Неточные совпадения
Он прав, что
насилием нельзя побороть зла и нельзя осуществить добра, но он
не признает, что
насилию нужно положить внешнюю границу.
Очень много было говорено по случаю моей книги о том, как я неправильно толкую те и другие места Евангелия, о том, как я заблуждаюсь,
не признавая троицы, искупления и бессмертия души; говорено было очень многое, но только
не то одно, что для всякого христианина составляет главный, существенный вопрос жизни: как соединить ясно выраженное в словах учителя и в сердце каждого из нас учение о прощении, смирении, отречении и любви ко всем: к ближним и к врагам, с требованием военного
насилия над людьми своего или чужого народа.
Я знаю про себя, что мне
не нужно отделение себя от других народов, и потому я
не могу
признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне
не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я
не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне
не нужны ни управления, ни суды, производимые
насилием, и потому я
не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с оружием в руках, и потому я
не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Церковные учители
признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу
насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать,
признают или
не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу
насилием, и отвечать
не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или
не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или
не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя
насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или
не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим себе
признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà), то, во-первых, мы этим уничтожаем весь смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять
насилие против злодеев, то так как никак нельзя найти того верного и несомненного определения, по которому можно наверное узнать злодея от незлодея, то каждый человек или общество людей стало бы
признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно узнавать злодеев от незлодеев, то и тогда нельзя бы было в христианском обществе казнить или калечить, или запирать в тюрьмы этих злодеев, потому что в христианском обществе некому бы было исполнять это, так как каждому христианину, как христианину, предписано
не делать
насилия над злодеем.
Поразительным примером такой неизвестности сочинений, направленных на разъяснение непротивления злу
насилием и обличение тех, которые
не признают этой заповеди, служит судьба книги чеха Хельчицкого, только недавно ставшей известной и до сих пор еще
не напечатанной.
Учреждены паспорты. Все, отлучающиеся от места жительства, обязаны брать их и платить за это пошлины. Вдруг в разных местах являются люди, которые говорят, что брать паспорты
не нужно, что
не следует
признавать свою зависимость от государства, живущего
насилием, и люди эти
не берут паспортов и
не платят за них пошлину. И опять ничем нельзя заставить этих людей исполнять требуемое. Их запирают в остроги и опять выпускают, и люди живут без паспортов.
Освобождение происходит вследствие того, что, во-первых, христианин
признает закон любви, открытый ему его учителем, совершенно достаточным для отношений людских и потому считает всякое
насилие излишним и беззаконным, и, во-вторых, вследствие того, что те лишения, страдания, угрозы страданий и лишений, которыми общественный человек приводится к необходимости повиновения, для христианина, при его ином понимании жизни, представляются только неизбежными условиями существования, которые он,
не борясь против них
насилием, терпеливо переносит, как болезни, голод и всякие другие бедствия, но которые никак
не могут служить руководством его поступков.
И потому
не можешь ты
не задуматься над твоим положением землевладельца, купца, судьи, императора, президента, министра, священника, солдата — связанным с угнетениями,
насилиями, обманами, истязаниями и убийствами, и
не признать незаконности их.
Борис. Нет.
Не только
не признаю, но
признаю всякое
насилие величайшим грехом.
Не только
насилие, но всякую скрытность, хитрость…
Не может христианин
признавать такого сановника и участвовать в его выборе,
не может, присягая именем бога, обязываться делать дела убийства и
насилия.
Высшую ценность — человеческую личность
не хотели
признавать, ценность же низшую — государство с его
насилием и ложью, с шпионажем и холодным убийством почитали высшей ценностью и рабьи поклонялись ей.
А военный стиль общества преобладал в прошлом, и к нему возвращается современное общество, которое уже ничего, кроме
насилия,
не признает.
Для борьбы же с своими врагами они,
не имея другого орудия, кроме
насилия, стали гнать, казнить, жечь всех тех, кто
не признавал их власти.
Вот эта-то бессознательная вера, вернее суеверие людей христианского мира в законность поддерживания устройства мира
насилием и в законность и неизбежность самого
насилия, — вот эта-то вера, основанная на извращенном христианстве и прямо противоположная истинному (хотя люди, освободившиеся от веры в лжехристианство, и
не признают этого), и составляла и составляет до последнего времени главное препятствие для принятия людьми всё более и более выясняющегося для них в наше время христианского учения в его истинном значении.
Одни историки,
не понимая, в простоте душевной, вопроса о значении власти, те самые частные и биографические историки, о которых было говорено выше,
признают как будто, что совокупность воль масс переносится на исторические лица безусловно, и потому, описывая какую-нибудь одну власть, эти историки предполагают, что эта самая власть есть одна абсолютная и настоящая, а что всякая другая сила, противодействующая этой настоящей власти, есть
не власть, а нарушение власти, —
насилие.
Лишь крайний рационализм может
признать в этом
насилие над народом, эксплуатацию народа. Национальное сознание постигает место России в мире и ее великое призвание, для него существует прежде всего целое, а
не части, для него
не безразлично величие и сила России. Народническое сознание — прежде всего провинциальное и частное и в этих чертах своих сознание мещанское.
Так что одинаково верят в необходимость
насилия, как главное орудие устройства общества, как те, которые, как рабочий народ, верят в законность существующего устройства общества, так и так называемые образованные люди, которые стараются постепенно исправить или революционным переворотом изменить существующее. И те и другие
не только
не признают, но
не могут себе представить устройства общества, как только основанное на
насилии.
Христианское же учение в его истинном смысле,
признавая закон любви высшим и приложение его к жизни
не подлежащим никаким исключениям, уничтожало этим признанием всякое
насилие, а следовательно,
не могло
не отрицать всё основанное на
насилии устройство мира.
Не утопичны ли,
не бессмысленны ли были мечты, что Россию вдруг можно превратить в правовое демократическое государство, что русский народ можно гуманными речами заставить
признать права и свободы человека и гражданина, что можно либеральными мерами искоренить инстинкты
насилия управителей и управляемых?