Неточные совпадения
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он
не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде
не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него, что он
не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же
счастливом и робком, как бы
не ошибиться, возбуждении.
— Мне вот кажется, что
счастливые люди — это
не молодые, а — пьяные, — продолжала она шептать. — Вы все
не понимали Диомидова, думая, что он безумен, а он сказал удивительно: «
Может быть, бог выдуман, но церкви —
есть, а надо, чтобы
были только бог и человек, каменных церквей
не надо. Существующее — стесняет», — сказал он.
Счастливые люди жили, думая, что иначе и
не должно и
не может быть, уверенные, что и все другие живут точно так же и что жить иначе — грех.
Ольга чутко прислушивалась, пытала себя, но ничего
не выпытала,
не могла добиться, чего по временам просит, чего ищет душа, а только просит и ищет чего-то, даже будто — страшно сказать — тоскует, будто ей мало
было счастливой жизни, будто она уставала от нее и требовала еще новых, небывалых явлений, заглядывала дальше вперед…
— Ты сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а
не за тебя?
Не оберегаю, как стеной, твоего имени,
не бодрствую, как мать, чтоб
не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим
могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права свои; если б надо
было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
Убеждений мы
не в силах изменить, как
не в силах изменить натуру, а притворяться
не сможем оба. Это
не логично и
не честно. Надо высказаться и согласиться во всем; мы сделали первое и
не пришли к соглашению; следовательно, остается молчать и
быть счастливыми помимо убеждений; страсть
не требует их.
Будем молчать и
будем счастливы. Надеюсь, ты с этой логикой согласишься».
—
Счастливый человек! — с завистью сказал Райский. — Если б
не было на свете скуки!
Может ли
быть лютее бича?
— Вы поэт, артист, cousin, вам,
может быть, необходимы драмы, раны, стоны, и я
не знаю, что еще! Вы
не понимаете покойной,
счастливой жизни, я
не понимаю вашей…
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я
был счастлив, да и
мог ли я
быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и
счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я, право,
не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою
не взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда
был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
Никто, кажется,
не подумал даже, что
могло бы
быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то
есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу;
не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства,
не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые,
не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч
не обладал
счастливой способностью являться по первому зову,
быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей
было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она
могла бы назвать себя совсем
счастливой, если бы
не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
— Ах, да, конечно! Разве ее можно
не любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее
счастливой и сами
будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то
есть хочу верить, и простите отцу…
не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю доктора…
— Вы, доктор,
не хотите ухаживать за мной, никогда у нас
не бываете, я уже стара для вас. Но вот приехала молодая,
быть может, она
будет счастливее.
— А почему же бы мне их
не учить-с, чтобы тем образованию моему способствовать, думая, что и самому мне когда в тех
счастливых местах Европы,
может, придется
быть.
Кто знает,
может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и
не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их
счастливыми.
«Мой милый, никогда
не была я так сильно привязана к тебе, как теперь. Если б я
могла умереть за тебя! О, как бы я
была рада умереть, если бы ты от этого стал
счастливее! Но я
не могу жить без него. Я обижаю тебя, мой милый, я убиваю тебя, мой друг, я
не хочу этого. Я делаю против своей воли. Прости меня, прости меня».
— Да, ты
можешь. Твое положение очень
счастливое. Тебе нечего бояться. Ты
можешь делать все, что захочешь. И если ты
будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля
не захочет ничего вредного тебе: тебе
не нужно желать, ты
не будешь желать ничего, за что стали бы мучить тебя незнающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты
не думаешь и
не будешь думать. Я
могу открыться тебе вся.
Само собою разумеется, что Витберга окружила толпа плутов, людей, принимающих Россию — за аферу, службу — за выгодную сделку, место — за
счастливый случай нажиться.
Не трудно
было понять, что они под ногами Витберга выкопают яму. Но для того чтоб он, упавши в нее,
не мог из нее выйти, для этого нужно
было еще, чтоб к воровству прибавилась зависть одних, оскорбленное честолюбие других.
Пока я придумывал, с чего начать, мне пришла
счастливая мысль в голову; если я и ошибусь, заметят,
может, профессора, но ни слова
не скажут, другие же сами ничего
не смыслят, а студенты, лишь бы я
не срезался на полдороге,
будут довольны, потому что я у них в фаворе.
Стабровский очень
был обрадован, когда «слявяночка» явилась обратно,
счастливая своим молодым самопожертвованием. Даже Дидя, и та
была рада, что Устенька опять
будет с ней. Одним словом, все устроилось как нельзя лучше, и «славяночка» еще никогда
не чувствовала себя такою
счастливой. Да, она уже
была нужна, и эта мысль приводила ее в восторг. Затем она так любила всю семью Стабровских, мисс Дудль, всех. В этом именно доме она нашла то, чего ей
не могла дать даже отцовская любовь.
Именно только с таким мужем она
могла быть счастливой, если б он
не имел за собой тяжелого прошлого и этого ужасного настоящего.
— А вы тут засудили Илью Фирсыча? — болтал писарь,
счастливый, что
может поговорить. — Слышали мы еще в Суслоне… да. Жаль, хороший
был человек. Тоже вот и про банк ваш наслышались. Что же, в добрый час… По другим городам везде банки заведены. Нельзя отставать от других-то,
не те времена.
Трофимов. Варя боится, а вдруг мы полюбим друг друга, и целые дни
не отходит от нас. Она своей узкой головой
не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает
быть свободным и
счастливым, — вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперед!
Не отставай, друзья!
Толстого
есть крик страдальца, который поставлен в
счастливое положение, у которого
есть все, но который
не может вынести своего привилегированного положения.
Главное богатство Сахалина и его будущность,
быть может, завидная и
счастливая,
не в пушном звере и
не в угле, как думают, а в периодической рыбе.
Несмотря на то, что обоим супругам в общей сложности
было не менее ста лет, они поженились сравнительно недавно, так как пан Якуб долго
не мог сколотить нужной для аренды суммы и потому мыкался в качестве «эконома» по чужим людям, а пани Агнешка, в ожидании
счастливой минуты, жила в качестве почетной «покоювки» у графини Потоцкой.
Счастливыми назваться мы
можем: ибо
не будем свидетели крайнего посрамления разумныя твари.
Я давеча уже подумал, что,
может быть, я и впрямь из
счастливых: я ведь знаю, что таких, которых тотчас полюбишь,
не скоро встретишь, а я вас, только что из вагона вышел, тотчас встретил.
— Ничему
не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне
было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще
счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
В восемьдесят лет у Родиона Потапыча сохранились все зубы до одного, и он теперь искренне удивлялся, как это
могло случиться, что вышибло «диомидом» сразу четыре зуба. На лице
не было ни одной царапины. Другого разнесло бы в крохи, а старик поплатился только передними зубами. «Все на
счастливого», как говорили рабочие.
Конечно,
не всякий
может похвалиться, что он имел в жизни такого друга, каким
была для маркизы Рогнеда Романовна, но маркиза
была еще
счастливее. Ей казалось, что у нее очень много людей, которые ее нежно любят и готовы за нею на край света. Положим, что маркиза в этом случае очень сильно ошибалась, но тем
не менее она все-таки
была очень счастлива, заблуждаясь таким приятным образом. Это сильно поддерживало ее духовные силы и давало ей то, что в Москве называется «форсом».
— Когда она прекратится — никто тебе
не скажет.
Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля станет общей и ничьей, когда любовь
будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну
счастливую семью, где пропадет различие между твоим и моим, и наступит рай на земле, и человек опять станет нагим, блаженным и безгрешным. Вот разве тогда…
Такая жизнь влюбленных
могла бы, кажется, почесться совершенно
счастливою, но, на самом деле, это
было далеко
не так: лицо моего героя
было постоянно мрачно.
— Ни-ни-ни! — воскликнул Живин. — И
не думай отговариваться! А так как свадьба моя в воскресенье, так
не угодно ли вам пожаловать ко мне в субботу — и вместе поедем на девичник. Надеюсь, что ты
не потяготишься разделить со мной это,
может быть, первое еще
счастливое для меня дело в жизни?! — заключил Живин с чувством.
— Я знаю еще больше, — продолжал Калинович, — знаю, что вам тяжело и очень тяжело жить на свете, хотя,
может быть, вы целые дни смеетесь и улыбаетесь. На днях еще видел я девушку, которую бросил любимый человек и которую укоряют за это родные, презрели в обществе, но все-таки она
счастливее вас, потому что ей
не за что себя нравственно презирать.
— Неужели же, — продолжала Настенька, — она
была бы
счастливее, если б свое сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец, мечты, все бы задушила в себе и всю бы жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее
не любил, никогда
не хотел и
не мог ее понять?
Будь она пошлая, обыкновенная женщина, ей бы еще
была возможность ужиться в ее положении: здесь
есть дамы, которые говорят открыто, что они терпеть
не могут своих мужей и живут с ними потому, что у них нет состояния.
«Ах! если б я
мог еще верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного?.. ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от истины еще дальше прежнего… К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота веры
не греет сердца, разве можно
быть счастливым?
Счастливее ли я?»
— Женюсь! вот еще! Неужели вы думаете, что я вверю свое счастье женщине, если б даже и полюбил ее, чего тоже
быть не может? или неужели вы думаете, что я взялся бы сделать женщину
счастливой? Нет, я знаю, что мы обманем друг друга и оба обманемся. Дядюшка Петр Иваныч и опыт научили меня…
Но помпадур ничего
не замечал. Он
был от природы
не сентиментален, и потому вопрос, счатливы ли подведомственные ему обыватели, интересовал его мало.
Быть может, он даже думал, что они
не смеют
не быть счастливыми. Поэтому проявления народной жизни, проходившие перед его глазами, казались
не более как фантасмагорией, ключ к объяснению которой,
быть может, когда-то существовал, но уже в давнее время одним из наезжих помпадуров
был закинут в колодезь, и с тех пор никто оттуда достать его
не может.
По таковом
счастливом завладении он, Нечай, и бывшие с ним казаки несколько времени жили в Хиве во всяких забавах и об опасности весьма мало думали; но та ханская жена, знатно полюбя его, Нечая, советовала ему: ежели он хочет живот свой спасти, то б он со всеми своими людьми заблаговременно из города убирался, дабы хан с войском своим тут его
не застал; и хотя он, Нечай, той ханской жены наконец и послушал, однако
не весьма скоро из Хивы выступил и в пути,
будучи отягощен многою и богатою добычею, скоро следовать
не мог; а хан, вскоре потом возвратясь из своего походу и видя, что город его Хива разграблен, нимало
не мешкав, со всем своим войском в погоню за ним, Нечаем, отправился и чрез три дня его настиг на реке, именуемой Сыр-Дарья, где казаки чрез горловину ее переправлялись, и напал на них с таким устремлением, что Нечай с казаками своими, хотя и храбро оборонялся и многих хивинцев побил, но напоследок со всеми имевшимися при нем людьми побит, кроме трех или четырех человек, кои, ушед от того побоища, в войско яицкое возвратились и о его погибели рассказали.
Я начинаю себя презирать; да, хуже всего, непонятнее всего, что у меня совесть покойна; я нанесла страшный удар человеку, которого вся жизнь посвящена мне, которого я люблю; и я сознаю себя только несчастной; мне кажется,
было бы легче, если б я поняла себя преступной, — о, тогда бы я бросилась к его ногам, я обвила бы моими руками его колени, я раскаянием своим загладила бы все: раскаяние выводит все пятна на душе; он так нежен, он
не мог бы противиться, он меня бы простил, и мы, выстрадавши друг друга,
были бы еще
счастливее.
Признаться сказать, я совершенно безучастно отнесся к трагическому положению приятеля и мысленно соображал, хватит ли моих крейцеров, в случае, если Александра Васильевна захочет поужинать. Никогда еще я так
не презирал свою бедность… Каких-нибудь десять рублей
могли меня сделать
счастливым, потому что нельзя же
было угощать богиню пивом и бутербродами.
По тону хозяина можно
было заключить, что он
не был рад неожиданному появлению гостя, который в другое время
мог бы явиться спасителем семейного счастья, а сейчас просто
не дал довести до конца
счастливый момент.
Если без Анастасии он
не мог быть совершенно
счастливым, то спокойная совесть, чистая, святая любовь к отечеству, уверенность, что он исполнил долг православного,
не посрамил имени отца своего, — все
могло служить ему утешением и утверждало в намерении расстаться навсегда с любимой его мечтою.
— Вы мыслящий и вдумчивый человек. При всякой обстановке вы
можете находить успокоение в самом себе. Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира — вот два блага, выше которых никогда
не знал человек. И вы
можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же
был счастливее всех царей земных.
Кровь и мозг совершенно покойны: вы просто чувствуете себя почему-то
счастливым; все существо ваше невольно сознает тогда возможность тихих, мирных наслаждений, скромной задушевной жизни с самим собою; жизни, которую вы так давно, так напрасно,
может быть, искали в столицах, с их шумом, блеском и обольщениями, для вас тогда
не существует: они кажутся такими маленькими, что вы даже их
не замечаете…
«И кроме этого», в то же время думал он: «кто мне мешает самому
быть счастливым в любви к женщине, в счастии семейной жизни?» И юное воображение рисовало ему еще более обворожительную будущность. «Я и жена, которую я люблю так, кàк никто никогда никого
не любил на свете, мы всегда живем среди этой спокойной, поэтической деревенской природы, с детьми,
может быть, с старухой тёткой; у нас
есть наша взаимная любовь, любовь к детям, и мы оба знаем, что наше назначение — добро.
— Я и Федор богаты, наш отец капиталист, миллионер, с нами нужно бороться! — проговорил Лаптев и потер ладонью лоб. — Бороться со мной — как это
не укладывается в моем сознании! Я богат, но что мне дали до сих пор деньги, что дала мне эта сила? Чем я
счастливее вас? Детство
было у меня каторжное, и деньги
не спасали меня от розог. Когда Нина болела и умирала, ей
не помогли мои деньги. Когда меня
не любят, то я
не могу заставить полюбить себя, хотя бы потратил сто миллионов.
— Я человек одинокий, тихий, и, если он угодит мне,
может быть, я его сделаю совершенно
счастливым. Всю жизнь я прожил честно и прямоверно; нечестного —
не прощаю и, буде что замечу, предам суду. Ибо ныне судят и малолетних, для чего образована тюрьма, именуемая колонией для малолетних преступников — для воришек…
—
Счастливый человек! — вздохнула она. — В жизни все зло, мне кажется, от праздности, от скуки, от душевной пустоты, а все это неизбежно, когда привыкаешь жить на счет других.
Не подумайте, что я рисуюсь, искренно вам говорю: неинтересно и неприятно
быть богатым. Приобретайте друзей богатством неправедным — так сказано, потому что вообще нет и
не может быть богатства праведного.