Неточные совпадения
— Я думаю, архимандрит
не давал вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни
есть у козака? А
может, так как вы сделались уже слишком
разумные, так,
может, и плетюганами пороли? Чай,
не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
Она шла
не самонадеянно, а, напротив, с сомнениями,
не ошибается ли она,
не прав ли проповедник, нет ли в самом деле там, куда так пылко стремится он, чего-нибудь такого чистого, светлого,
разумного, что
могло бы
не только избавить людей от всяких старых оков, но открыть Америку, новый, свежий воздух, поднять человека выше, нежели он
был, дать ему больше, нежели он имел.
Возражение это имело бы значение, если бы
было доказано, что наказание уменьшает преступления, исправляет преступников; но когда доказано совершенно обратное, и явно, что
не во власти одних людей исправлять других, то единственное
разумное, что вы
можете сделать, это то, чтобы перестать делать то, что
не только бесполезно, но вредно и, кроме того, безнравственно и жестоко.
Но А. Д. Самарин столкнулся с темным, иррациональным началом в церковной жизни, в точке скрепления церкви и государства, с влияниями, которые
не могут быть даже названы реакционными, так как для них нет никакого
разумного имени.
— Очень
может быть, — поддержала ее Ольга Сергеевна, по мнению которой ни один
разумный человек вечером
не должен
был оставаться над водою.
«
Может ли
быть, — думала она, глядя на поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая,
разумная женщина
не сделала его на целый век таким, каким он сидит передо мною?
Не может быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более его
пьют… И разве женщина, если захочет,
не заменит собою вина? Хмель — забвение: около женщины еще легче забываться».
И зачем же я сочинил такую историю, так
не идущую в обыкновенный
разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне всё кажется и мерещится, что всё это
могло случиться действительно, — то
есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа — уж и
не знаю, как вам сказать,
могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.
—
Не так, как мечтала… но счастлива иначе, нежели мечтала,
разумнее,
может быть, больше —
не все ли это равно?.. — с замешательством отвечала Лизавета Александровна, — и вы тоже…
Потом
буду ходить каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности
буду исполнять все (что
было это «все», я никак бы
не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все»
разумной, нравственной, безупречной жизни).
Жизнь истинная,
разумная возможна для человека только в той мере, в которой он
может быть участником
не семьи или государства, но источника жизни, отца; в той мере, в которой он
может слить свою жизнь с жизнью отца.
— Знаете-с, как начнёшь думать обо всём хоть немножко — сейчас выдвигаются везде углы, иглы, и — решительно ничего нельзя делать. И,
может быть-с, самое
разумное закрыть глаза, а закрыв их, так и валять по своим намерениям без стеснения, уж там после
будьте любезны разберите — почему
не «отроча» и прочее, — да-с! А ежели иначе, то — грязь, дикость и больше ничего. А ведь сказано: «Всяко убо древо
не творяще плода посекается и во огнь вметается» — опять геенна!
Разумнее, снисходительнее смотрела она на чуждых ей во всех отношениях свекровь и меньшую золовку; с меньшим увлеченьем взглянула на свекра и поняла, из какой среды вышел ее муж; поняла отчасти, что он
не мог быть другим человеком, и что долго, часто, а
может быть и всегда, станут они подчас
не понимать друг друга.
Конь иногда сбивает седока,
Сын у отца
не вечно в полной воле.
Лишь строгостью мы
можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь,
разумный самодержец,
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости
не чувствует народ:
Твори добро —
не скажет он спасибо;
Грабь и казни — тебе
не будет хуже.
Исходя опять-таки из вполне
разумного соображения, что эти кнопки
не могли быть устроены для вредных или вообще опасных действий, так что, нажимая их, я
могу ошибиться, но никак
не рискую своей головой, — я поднял руку, намереваясь произвести опыт…
Народу грустно
было расставаться с стародавним обычаем; но сожаление о нем
не могло иметь серьезного характера, потому что в самом обычае
не заключалось никакой
разумной, жизненной потребности.
Примирение науки всеобщее и отрицательное — оттого ей личность
не нужна; положительное примирение
может только
быть в деянии свободном,
разумном, сознательном.
Не мнишь ли ты, усердию его
Я веру дал? Он служит мне исправно
Затем, что знает выгоду свою;
Я ж в нем ценю
не преданность, а разум.
Не может царь по сердцу избирать
Окольных слуг и по любви к себе
Их жаловать. Оказывать он ласку
Обязан тем, кто всех
разумней волю
Его вершит,
быть к каждому приветлив
И милостив и слепо никому
Не доверять.
Здесь-то между друзьями Станкевича, услышал он в первый раз новые для него,
разумные речи; здесь-то в первый раз ум его озарился понятиями, которые доселе
были ему чужды и о которых ничего
не мог сообщить ему даже Серебрянский.
Само собою разумеется, что у маленькой девочки
не могло быть твердого
разумного сознания о смысле и достоинстве всего, что она делает; она
не могла, подобно философу какому-нибудь, продолжать делать свое, презирая крики толпы; она должна
была принимать к сердцу выходки подруг.
Человек же, имея разум,
не может не видеть того, что зло только увеличивает зло, и потому должен бы удерживаться от воздаяния злом за зло, но часто животная природа человека берет верх над
разумной природой, и человек тот самый разум, который должен бы
был удержать его от воздаяния злом за зло, употребляет на оправдания совершаемого им зла, называя это зло возмездием, наказанием.
Но ты скажешь, что у человека
есть разум для того, чтобы он
мог сознавать и исправлять свои пороки. Это верно. Стало
быть, и у тебя
есть разум, и ты
можешь обсудить то, что тебе
не сердиться надо на человека за его пороки, а, напротив, постараться
разумным и добрым обхождением без гнева, нетерпения и надменности пробудить в человеке его совесть.
Считай себя всегда школьником-учеником.
Не думай, чтобы ты
был стар, чтобы учиться, что душа твоя уже такова, какой она должна
быть, и
не может быть лучше. Для
разумного человека нет оконченного курса: он до самого гроба ученик.
«Если бы человек и
мог не бояться смерти и
не думать о ней, — одних страданий, ужасных, бесцельных, ничем
не оправдываемых и никогда
не отвратимых страданий, которым он подвергается,
было бы достаточно для того, чтобы разрушить всякий
разумный смысл, приписываемый жизни», — говорят люди.
Слова Иисуса значат то, что для
разумного человека, понимающего свое назначение,
не может быть различия между людьми и какого-либо преимущества одних перед другими.
А корень всех вопросов в том, чтò люди считают пустой болтовней, потому что все эти вопросы, от вопроса борьбы капитала и труда до вопроса народностей и отношений церкви и государства, всё это вопросы о том,
есть ли случаи, когда человек
может и должен делать зло ближнему, или случаев таких нет и
не может быть для
разумного человека.
Царство божие придет к нам только тогда, когда церковная вера с чудесами, таинствами и обрядами заменится верой
разумной, без чудес, таинств и обрядов. Время это приближается. Вера эта еще в зародыше. Но зародыш
не может не разрастаться.
Будем же ждать и работать для того, чтобы время это скорее пришло.
Если бы я
не мог оставаться
разумным,
будучи христианином, то я отказался бы от христианства.
То, что делает животное, то, что делает ребенок, дурачок и иногда человек взрослый под влиянием боли и раздражения, то
есть огрызается и хочет сделать больно тому, кто ему сделал больно, это признается законным правом людей, называющих себя правителями.
Разумный человек
не может не понимать того, что всякое зло уничтожается противным ему добром, как огонь водой, и вдруг делает прямо противоположное тому, что говорит ему разум. И закон, будто бы произведение мудрости людей [?], говорит ему, что так и надо.
Человеку, как всякому животному, нужно трудиться, работать руками и ногами. Человек
может заставить других людей делать то, что ему нужно, но ему все-таки нужно
будет на что-нибудь тратить свои телесные силы. Если он
не будет работать нужное,
разумное, он
будет работать ненужное и глупое. Так это и происходит среди богатых классов.
Разумный, доживший до глубокой старости человек, чувствуя, что он теперь
не может сделать телесными силами и сотой доли того, что он делал в 30 лет, так же мало огорчается этим, так же мало замечает это, как он,
будучи 30 лет,
не огорчался и
не замечал того, что он уже
не может делать того, что делал в детстве.
— Ну, а кого ж бы вы особенно удивили, если бы
были с ними? — с дружеской улыбкой возразил Свитка. — Эх, господин Хвалынцев! Донкихотство вещь хорошая, да только
не всегда!.. Я возмущен,
может быть,
не менее, но… если мстить, то мстить
разумнее, — прибавил он шепотом и очень многозначительно. —
Быть бараном в стаде еще
не велика заслуга, коли в человеке
есть силы и способность
быть вожаком.
Так как дух в акте грехопадения потерял господство над телом, и тело вышло из-под его власти и подчинения, то, естественно, «
разумная душа должна
была устыдиться; именно потому, что она
не могла сдерживать более слабость и непокорность в теле, над которым она получила право господствовать» [Писарев, 72: de peccat. merit.
Евномий
не согласился, однако, с толкованием отрицательных имен Божиих у св. Василия В. и,
не без некоторого основания, возражал: «Я
не знаю, как чрез отрицание того, что
не свойственно Богу, Он
будет превосходить творения!.. Всякому
разумному существу должно
быть ясно, что одно существо
не может превосходить другое тем, чего оно
не имеет» [Несмелов, 135.]. Вопрос о значении отрицательного богословия в его отношении к положительному так и остался у св. Василия мало разъясненным.
Притом и самое сотворение наше
есть верх благости» [Иб., 21.]. «Поелику всякая
разумная природа хотя стремится к Богу и к первой причине, однако же
не может постигнуть ее, по изъясненному мною; то, истаивая желанием, находясь как бы в предсмертных муках и
не терпя сих мучений, пускается она в новое плавание, чтобы или обратить взор на видимое и из этого сделать что-нибудь богом, или из красоты и благоустройства видимого познать Бога, употребить зрение руководителем к незримому, но в великолепии видимого
не потерять из виду Бога.
Личность
есть дух лишь как конечный, ибо только таковой в качестве предпосылки имеет телесность, от которой он должен отличать себя как дух, отстаивая свою духовность; абсолютный же дух, в котором нет места такому различению,
не может разумным образом определяться как личность.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог
не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой
разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он
не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Чем более человек заставляет в
разумном мышлении действовать за себя самое дело, отказывается от своей обособленности, относится к себе как к всеобщему сознанию, его разум
не ищет своего в смысле особного, и тем менее
может он впасть в это противоречие, ибо он, разум, и
есть самое дело, дух, божественный дух» (17) [Ср. там же.
— Ну нет, Марко Данилыч, за это я взяться
не могу, сама мало обучена, — возразила Дарья Сергевна. — Конечно, что знаю, все передам Дунюшке, только этого
будет ей мало… Она же девочка острая,
разумная,
не по годам понятливая — через год либо через полтора сама
будет знать все, что знаю я, — тогда-то что ж у нас
будет?
В «Утре помещика» князь Нехлюдов открывает ту же — «ему казалось, — совершенно новую истину» о счастье в добре и самоотвержении. Но так же, как Оленин, он убеждается в мертвенной безжизненности этой истины. «Иногда я чувствую, что
могу быть довольным собою; но это какое-то сухое,
разумное довольство. Да и нет, я просто недоволен собою! Я недоволен, потому что я здесь
не знаю счастья, а желаю, страстно желаю счастья».
«И Наташа уходила в детскую кормить своего единственного мальчика Петю. Никто ничего
не мог ей сказать столько успокоительного,
разумного, сколько это трехмесячное маленькое существо, когда оно лежало у ее груди, и она чувствовала его движение и сопение носиком. Существо это говорило: «Ты сердишься, ты ревнуешь, ты хотела бы ему отомстить, ты боишься, а я вот он. А я вот он»… И отвечать нечего
было. Это
было больше, чем правда».
Животное
может жить только для своего тела — ничто
не мешает ему жить так; оно удовлетворяет своей личности и бессознательно служит своему роду и
не знает того, что оно
есть личность; но
разумный человек
не может жить только для своего тела. Он
не может жить так потому, что он знает, что он личность, а потому знает, что и другие существа — такие же личности, как и он, знает всё то, что должно происходить от отношений этих личностей.
Он
не может не видеть и того, что, при допущении такого же понимания жизни и в других людях и существах, жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим
разумным благом, которого только
может желать человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для него
разумный смысл: целью жизни мира представляется такому человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума,
будут понимать (то, что дано понимать теперь одному человеку), что благо жизни достигается
не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.
Жить для будущей жизни? говорит себе человек. Но если та жизнь, тот единственный образчик жизни, который я знаю, — моя теперешняя жизнь, — должна
быть бессмысленной, то это
не только
не утверждает меня в возможности другой,
разумной жизни, но, напротив, убеждает меня в том, что жизнь по существу своему бессмысленна, что никакой другой, кроме бессмысленной жизни, и
быть не может.
Не из познаний законов вещества, как это думают, мы
можем познавать закон организмов, и
не из познания закона организмов мы
можем познавать себя, как
разумное сознание, но наоборот. Прежде всего мы
можем и нам нужно познать самих себя, т. е. тот закон разума, которому для нашего блага должна
быть подчинена наша личность, и тогда только нам можно и нужно познать и закон своей животной личности и подобных ей личностей, и, еще в большем отдалении от себя, законы вещества.
— Ничего этого
не знаю, отвечает
разумное сознание, — знаю, что такова жизнь человека — и другой нет и
быть не может.
Но если бы человек и
мог не бояться смерти и
не думать о ней, одних страданий, ужасных, бесцельных, — ничем
не оправдываемых и никогда
не отвратимых страданий, которым он подвергается,
было бы достаточно для того, чтобы разрушить всякий
разумный смысл, приписываемый жизни.
Если же ты боишься потерять то, что
не есть животное, то ты боишься потерять свое особенное
разумное отношение к миру, — то, с которым ты вступил в это существование. Но ведь ты знаешь, что оно возникло
не с твоим рождением: оно существует независимо от твоего родившегося животного и потому
не может зависеть и от смерти его.
И пока боль служит обереганием личности, как это происходит в ребенке, боль эта
не может быть тою ужасающею мукой, какою мы знаем боль в те времена, когда мы находимся в полной силе
разумного сознания и противимся боли, признавая ее тем, чего
не должно
быть.
«Вся жизнь моя
есть желание себе блага», говорит себе человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня
быть не может, и что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу
разумного смысла, а во мне и во всем меня окружающем — зло, смерть, бессмыслица… Как
быть? Как жить? Что делать?» И ответа нет.
Сколько бы ни уверял себя человек, и сколько бы ни уверяли его в этом другие, что жизнь
может быть благою и
разумною только за гробом, или что одна личная жизнь
может быть благою и
разумною, — человек
не может верить в это.