Неточные совпадения
Мало того, начались убийства, и на самом городском выгоне поднято
было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились,
не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Я же, с своей стороны, изведав это средство на практике,
могу засвидетельствовать, что
не дальше, как на сих днях благодаря оному раскрыл слабые действия одного капитан-исправника, который и
был вследствие того представлен мною к увольнению от должности.
—
Не может быть! — кричал
капитан, —
не может быть! я зарядил оба пистолета; разве что из вашего пуля выкатилась… Это
не моя вина! — А вы
не имеете права перезаряжать… никакого права… это совершенно против правил; я
не позволю…
«Что ни говори, — сказал он сам себе, — а
не подоспей капитан-исправник, мне бы,
может быть,
не далось бы более и на свет божий взглянуть!
—
Капитан Копейкин, — сказал почтмейстер, открывший свою табакерку только вполовину, из боязни, чтобы кто-нибудь из соседей
не запустил туда своих пальцев, в чистоту которых он плохо верил и даже имел обыкновение приговаривать: «Знаем, батюшка: вы пальцами своими,
может быть, невесть в какие места наведываетесь, а табак вещь, требующая чистоты».
Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено
быть погребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священника его деревни,
не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а
может быть, и
капитана, приписавшегося ему в родню.
Если Цезарь находил, что лучше
быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй
мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он родился
капитаном, хотел
быть им и стал им.
Пугачев
не знал, что она
была дочь
капитана Миронова; озлобленный Швабрин
мог открыть ему все...
Из этого видно, что у всех, кто
не бывал на море,
были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о море и моряках, о
капитанах, которые чуть
не сажали на цепь пассажиров,
могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях.
— Папа, папа, поди сюда… мы… — пролепетал
было Илюша в чрезвычайном возбуждении, но, видимо
не в силах продолжать, вдруг бросил свои обе исхудалые ручки вперед и крепко, как только
мог, обнял их обоих разом, и Колю и папу, соединив их в одно объятие и сам к ним прижавшись. Штабс-капитан вдруг весь так и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли задрожали губы и подбородок.
Илюша же и говорить
не мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал
не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно
могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то ни за что бы
не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это,
может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького мальчика.
—
Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо проговорил доктор, — и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например,
могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало
не медля (слова «сейчас и нимало
не медля» доктор произнес
не то что строго, а почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул) в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий…
могло бы,
может быть, произойти…
—
Капитан, — сказал он мне, и в голосе его зазвучали просительные ноты, — моя
не могу сегодня охота ходи. Там, — он указал рукой в лес, — помирай
есть моя жена и мои дети.
Донесено
было, что приговор над отставным
капитаном Савельцевым
не мог быть приведен в исполнение, так как осужденный волею Божией помре. Покойный «болярин» остался в своем родовом гнезде и отныне начал влачить жалкое существование под именем дворового Потапа Матвеева.
«Слыхано и видано, — прибавлял
капитан язвительно, — что сироты ходят с торбами, вымаливая куски хлеба у доброхотных дателей, но чтобы сироты приезжали на чужое поле
не с убогою горбиною, а с подводами, конно и людно, тому непохвальный пример являет собою лишь оный Антон Фортунатов Банькевич, что в благоустроенном государстве терпимо
быть не может».
Но генерал стоял как ошеломленный и только бессмысленно озирался кругом. Слова сына поразили его своею чрезвычайною откровенностью. В первое мгновение он
не мог даже и слов найти. И наконец только, когда Ипполит расхохотался на ответ Гани и прокричал: «Ну, вот, слышали, собственный ваш сын тоже говорит, что никакого
капитана Еропегова
не было», — старик проболтал, совсем сбившись...
Матросы это увидали, остановили их и доложили
капитану, а тот велел их обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы
могли и
пить и
есть и свое пари выдержать, — а горячего студингу с огнем им
не подавать, потому что у них в нутре
может спирт загореться.
— Тут
не один
был Кошка, — отвечал он простодушно, — их,
может быть,
были сотни, тысячи!.. Что такое наши солдатики выделывали. — уму невообразимо; иду я раз около траншеи и вижу, взвод идет с этим покойным моим
капитаном с вылазки, слышу — кричит он: «Где Петров?.. Убит Петров?» Никто
не знает; только вдруг минут через пять, как из-под земли, является Петров. «Где
был?» — «Да я, говорит, ваше высокородие, на место вылазки бегал, трубку там обронил и забыл». А, как это вам покажется?
А для полковника Шульговича,
может быть, и я, и Веткин, и Лбов, и все поручики, и
капитаны также сливаются в одно лицо, и мы ему также чужие, и он
не отличает нас друг от друга?»
— Это, сударыня, авторская тайна, — заметил Петр Михайлыч, — которую мы
не смеем вскрывать, покуда
не захочет того сам сочинитель; а бог даст,
может быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич придет и сам прочтет нам: тогда мы узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и обращаясь к брату, — как вы,
капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
— Что я люблю Настасью Петровну — этого никогда я
не скрывал, и
не было тому причины, потому, что всегда имел честные намерения, хоть
капитан и понимал меня,
может быть, иначе, — присовокупил Калинович.
И кн. Гальцин взял под руку с одной стороны Калугина, с другой штабс-капитана, вперед уверенный, что это
не может не доставить последнему большого удовольствия, что действительно
было справедливо.
Никто особенно рад
не был, встретив на бульваре штабс-капитана Михайлова, исключая, мóжет
быть, его полка
капитана Обжогова и прапорщика Сусликова, которые с горячностью пожали ему руку, но первый
был в верблюжьих штанах, без перчаток, в обтрепанной шинели и с таким красным вспотевшим лицом, а второй кричал так громко и развязно, что совестно
было ходить с ними, особенно перед офицерами в белых перчатках, из которых с одним — с адъютантом — штабс-капитан Михайлов кланялся, а с другим — штаб-офицером —
мог бы кланяться, потому что два раза встречал его у общего знакомого.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (
может быть, даже и
не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (
может быть, ему казалось, что
было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
Отличалась она серьезностью, малой способностью к шутке и какой-то (казалось Александрову) нелюдимостью. Но зато ее юнкера
были отличные фронтовики, на парадах и батальонных учениях держали шаг твердый и тяжелый, от которого сотрясалась земля. Командовал ею
капитан Клоченко, ничем
не замечательный, аккуратный службист, большой, морковно-рыжий и молчаливый. Звериада ничего
не могла про него выдумать острого, кроме следующей грубой и мутной строфы...
— Сударыня, —
не слушал
капитан, — я,
может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната, — почему это, как вы думаете? Я желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин, от лебедя, — почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и
мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани, почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия
есть игра природы,
не более!
— Но вас тут
может обеспокоить простой народ! — подхватил
капитан, хотя из простого народа в глазеющей и весьма малочисленной публике
не было никого. — И вы, как я догадываюсь, изволите жить в доме моей хорошей приятельницы, madame Зудченки? — продолжал Аггей Никитич, ввернув французское словцо.
Утро между тем
было прекрасное; солнце грело, но
не жгло еще; воздух
был как бы пропитан бодрящею свежестью и чем-то вселяющим в сердце людей радость.
Капитан, чуткий к красотам природы,
не мог удержаться и воскликнул...
— Ах, мы рады вам… — говорила адмиральша,
будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного
капитана, так как, при недавней с ним встрече, она вовсе
не приглашала его, — напротив, конечно,
не совсем,
может быть, ясно сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но как бы ни
было,
капитан уселся и сейчас же повел разговор.
«Вот тебе на! — подумала
не без иронии Миропа Дмитриевна. — Каким же это образом адмиральша, — все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая,
может быть, свое поместье, — приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала
капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот,
не задумавшись, решил...
Да-с, — продолжал
капитан, — я там
не знаю,
может быть, в артиллерии, в инженерах, между штабными
есть образованные офицеры, но в армии их мало, и если
есть, то они совершенно
не ценятся…
— Прошу меня извинить. Я
не только вас знаю, но мы имеем общих знакомых.
Капитан Гез, с которым я плыл сюда, вероятно, прибыл на днях,
может быть, даже вчера.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны
не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах
не значился; по пути «Фосса»
не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы,
капитан увидел, что на нем
не заметно ни одного дерева. Но
был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он
был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
— Позвольте-с, — говорю, — позвольте, что это за вздор! как
капитан Постельников перевез? Этого
быть не может.
О ведьмах
не говорят уже и в самом Киеве; злые духи остались в одних операх, а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда
может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему,
не давал ему до самой полуночи лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно,
было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
— Позвольте по порядку… Так что они
были выпимши и кричат: «Ступай прочь! я сам
буду командовать!» Я говорю: «
Не могу! Как я —
капитан…» — «Связать, говорят, его!» И, связавши, спустили меня в люк, к матросам… А как сами
были выпимши, то и захотели пошутить… Встречу нам шел воз… шесть порожних барж под «Черногорцем». Фома Игнатьич и загородили им путь… Свистали те…
не раз… надо говорить правду — свистали!
— Да! такой болван, как ты, никогда
не будет капитаном; а каждый французской гренадер
может быть вашим государем.
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался
капитаном — правда, он отнял два знамя и три пушки у неприятеля; но разве я
не могу взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно,
буду по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве — и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
О
капитане я
не думал: этот ренегат, скрывающий свое ренегатство,
был уговорен, подпоен,
может быть, чем-нибудь запуган.
— После, Андрей; теперь
не стану. Да,
может быть, она и сама тебе расскажет. Напрасно я сказал: «
может быть», наверное расскажет. Ты у меня ведь вот какой… — улыбнувшись, сказал Семен. — Поедем, нужно расплатиться с
капитаном.
— А что, нет ли у вас каких-либо свежих известий с войны? — спросил Рыбников. — Эх, господа! — воскликнул он вдруг и громыхнул шашкой. — Сколько бы
мог я вам дать интересного материала о войне! Хотите, я вам
буду диктовать, а вы только пишите. Вы только пишите. Так и озаглавьте: «Воспоминания штабс-капитана Рыбникова, вернувшегося с войны». Нет, вы
не думайте — я без денег, я задарма, задаром. Как вы думаете, господа писатели?
— Джентльмены! — орал Сигби, сам еще
не решивший, кого он хочет. Каждый из нас
мог бы
быть капитаном не хуже патентованных бородачей Ост-Индской компании, потому что — кто, в сущности, здесь матросы? Все более или менее знают море. Я, Дженнер и Жип — подшкиперы, Лауссон — бывший боцман флота, Энери служил лоцманом… у всех в мозгу мозоли от фордевиндов и галсов, а что касается храбрости, то, кажется, убиты все трусы! Ну, чего вам?
Но все отлично понимали, что она старше своей сестры Мани на четыре года и все еще
не замужем и что плакала она
не из зависти, а из грустного сознания, что время ее уходит и,
быть может, даже ушло. Когда танцевали кадриль, она
была уже в зале, с заплаканным, сильно напудренным лицом, и я видел, как штабс-капитан Полянский держал перед ней блюдечко с мороженым, а она кушала ложечкой…
Мы здесь в положении пассажиров на каком-то большом корабле, у
капитана которого
есть неизвестный нам список, где и когда кого высадить. Пока же нас
не высаживают, что же мы
можем делать другое, как только то, чтобы, исполняя закон, установленный на корабле, стараться в мире, согласии и любви с товарищами провести определенное нам время.
— Ну, погуляйте на здоровье…
Может, и его величество гавайского короля Камеамеа IV увидите. Он
не особенно чванный король и любит поиграть с
капитанами китобойных судов на бильярде и
выпить с ними бутылочку-другую… А послезавтра вы его увидите во дворце…
Исследовав в подробности дело и допросив
капитана, офицеров и команду клипера, комиссия единогласно пришла к заключению, что командир клипера нисколько
не виноват в постигшем его несчастье и
не мог его предотвратить и что им
были приняты все необходимые меры для спасения вверенного ему судна и людей.
— То-то и
есть. Отлежится в лазарете и опять за свои дела… да еще куражится: меня, говорит, никакой бой
не возьмет… Я, говорит, им покажу, каков я
есть! Это он про
капитана да про старшего офицера… Хорошо. А старшим офицером у нас в те поры
был капитан-лейтенант Барабанов —
может, слыхал, Аксютин?
И родители мисс Клэр испугались, что она
может уехать в Россию… И Ашанин что-то часто говорил, что он скоро
будет мичманом, и уж собирался сделать предложение, как, вовремя предупрежденный, хороший знакомый этой семьи, русский консул в свою очередь предупредил
капитана, как бы молодой человек
не свершил серьезной глупости.
С полуночи он стал на вахту и
был несколько смущен оттого, что до сих пор
капитан не звал его к себе. «Верно, нашел мою работу скверной и из деликатности ничего
не хочет сказать. А
может быть, и
не дочитал до конца… Надоело!» — раздумывал юный самолюбивый автор, шагая по мостику.
— А мне, вы думаете,
было весело? — улыбнулся
капитан. —
Могу вас уверить, господа, что
не менее жутко, а, скорее, более, чем каждому из вас… Так вот, доктор, в такую-то погоду мы, как образно выражается почтенный Степан Ильич, жарили самым полным ходом, какой только
мог дать влюбленный в свою машину Игнатий Николаевич… А он, вы знаете, постоит за честь своей машины.