Неточные совпадения
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский
не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до
больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты
любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Я
люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом, как будто вовсе
не об уличном пении говорил, — я
люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и
больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
— Он Лидочку больше всех нас
любил, — продолжала она очень серьезно и
не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, — потому
любил, что она маленькая, и оттого еще, что
больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего
не говорила, а только мы знали, что она это
любит, и папочка знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры,
больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей
не нравится, что папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она
не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь
не дама, а солдатова жена.
— По закону мы обязаны известить полицию, так как все может быть, а
больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг, то будто бы все в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят… Чтобы
не беспокоили, они это
любят. И притом — напуганы, — время ненадежное…
Дальнейшую беседу с ротмистром Клим
не любил вспоминать, постарался забыть ее. Помнил он только дружеский совет чернобородого жандарма с
больными глазами...
— О! Их нет, конечно. Детям
не нужно видеть
больного и мертвого отца и никого мертвого, когда они маленькие. Я давно увезла их к моей матери и брату. Он — агроном, и у него — жена, а дети — нет, и она
любит мои до смешной зависти.
По иным вариантам, Катерина Николавна ужасно
любила свою падчерицу и теперь, как оклеветанная перед нею, была в отчаянии,
не говоря уже об отношениях к
больному мужу.
— Ну, Бог с ним, коли
больной. Так неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? Я вот этаких, как ты, безрассудных,
люблю, — лепетала она ему немного отяжелевшим языком. — Так ты для меня на все пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачок, вправду хотел завтра застрелиться! Нет, погоди пока, завтра я тебе, может, одно словечко скажу…
не сегодня скажу, а завтра. А ты бы хотел сегодня? Нет, я сегодня
не хочу… Ну ступай, ступай теперь, веселись.
—
Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя
больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я, может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого
не любила более вас…
не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
Чувствую я, что
больная моя себя губит; вижу, что
не совсем она в памяти; понимаю также и то, что
не почитай она себя при смерти, —
не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого
не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, — понимаете теперь?
Но она
любила мечтать о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто
не знает ничего, о которой нечего знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто
не говорит, этом никто
не думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о
больных…
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как
любит меня мать; я наслышался и даже помнил, будто сквозь сон, как она ходила за мной, когда я был маленький и такой
больной, что каждую минуту ждали моей смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы
не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
— Нет,
не любил… Он был злой. — И какое-то
больное чувство выдавилось на ее лице.
Любя мать, она в душе страдала больше, нежели сама
больная, тем более, что, как она ни уговаривала, как ни умоляла ее ехать в Москву или хотя бы в губернский город пользоваться — та и слышать
не хотела.
И я, стараясь уколоть его еще
больнее, чем он меня, стал доказывать ему, что он никого
не любит, и высказывать ему все то, в чем, мне казалось, я имел право упрекнуть его.
«Она стара, она
больная, — говорил он мне, — она
любит меня более всего на свете, а я здесь
не знаю, жива она или нет?
Что же касается вообще до лечения и лекарств, то, сколько я мог заметить, легкобольные почти
не исполняли предписаний и
не принимали лекарств, но труднобольные и вообще действительно
больные очень
любили лечиться, принимали аккуратно свои микстуры и порошки; но более всего у нас
любили наружные средства.
В субботу у почтмейстера папа проиграл, а на вчера пригласил всех к себе и ещё проиграл, и напился с горя, а сегодня — смотреть страшно какой —
больной, сердитый, придирается ко всему, жалуется, что я его
не люблю, а мне нужно полы мыть!
Гувернантка эта очень
любила литературу и сама пописывала стишки; она приохотила Елену к чтению, но чтение одно ее
не удовлетворяло: она с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные,
больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, с невольною важностью, почти с волнением.
— В девятнадцать лет встретилась девушка, которую мне суждено было
любить, — такая же бедная, как сам я, она была крупная и сильнее меня, жила с матерью,
больной старухой, и, как я, — работала где могла.
Не очень красивая, но — добрая и умница. И хороший голос — о! Пела она, как артистка, а это уже — богатство! И я тоже
не худо пел.
Больной дворянин был сражен этой красотой и, по немощи, сразу влюбился. Он только хотел удостовериться, что эта
не греза,
не сон, что это живая девушка, а что она крестьянка, а он дворянин — это ничего… законы осуждают, а сердце
любит.
— Да, братец! Я бить
не люблю, и в наш век какой порядочной человек станет драться? У меня вот как провинился кто-нибудь — на машину! Завалил ему ударов пять, шесть, так впредь и будет умнее; оно и памятно и здорово. Чему ж ты смеешься, Сурской? конечно, здорово. Когда еще у меня
не было
больных и домового лекаря, так я от всех болезней лечил машиною.
Васса. Зачем тебя подкупать, зачем утешать? Ты, Рашель, знаешь — я тебя врагом
не считала, даже когда видела, что ты сына отводишь от меня. На что он мне годен,
больной? Я с ним неласкова была и видела — ты его
любишь. И я тебе сказала тогда —
люби, ничего! Немножко радости и
больному надобно. Я даже благодарна была тебе за Федора.
Всего было
больнее то, что моя мать
не любила также нашего милого Аксакова.
— Попа ты
не узнал бы, хотя и «все знаешь»; извини, но я очень
люблю дразниться. Поп стал такой важный, такой положительный, что хочется выйти вон! Он ворочает большими делами в чайной фирме. А Эстамп — в Мексике. Он поехал к
больной матери; она умерла, а Эстамп влюбился и женился. Больше мы его
не увидим.
Пелагея Дмитревна была слуга, достойная своего хозяина. Это было кротчайшее и незлобивейшее существо в мире; она стряпала, убиралась по дому, берегла хозяйские крошки и всем, кому чем могла, служила. Ее все
больные очень
любили, и она всех
любила ровной любовью. Только к Насте она с первого же дня стала обнаруживать исключительную нежность, которая
не более как через неделю после Настиного приезда обратилась у старухи в глубокую сердечную привязанность.
Это была Анна Павловна, теперь
больная, худая Анна Павловна, но тогда счастливая,
не знакомая ни с одним из житейских зол, жившая в кругу людей, которые истинно
любили и берегли ее.
— Очень неосмотрительно сделал Валерьян Александрыч; ты можешь
любить госпожу, быть ей верен, но никак
не ходить за ней
больною.
Но кроме этих, весьма существенных, выгод, было еще обстоятельство, которое я считал
не менее важным, — и
не ошибся: в том же доме, в ближайшем соседстве от Писарева, жила наша первая актриса, М. Д. Синецкая; она
любила Писарева, как брата, и я был уверен, что она
не оставит его без участия и помощи, а умного женского участия при постели
больного — ничто заменить
не может.
Вся жизнь моя, можно сказать, прошла в горестях: в молодых годах жила с
больным отцом, шесть лет в церкви божией
не бывала, ходила за ним, что называется, денно и нощно, никогда
не роптала; только, бывало, и удовольствия, что съезжу в ряды да нарядов себе накуплю: наряжаться
любила…
Клеопатра. Иду… Нехорошо… неровно бьется сердце у меня…
Не люблю быть
больной!
Он был очень
любим всем обществом, но, к несчастью, имел огромное семейство и притом
больную жену, которая собственно родинами и истощена была: у них живых было семь сыновей и семь дочерей; но что более всего жалко, так это то, что Юлий Карлыч, по доброте своего характера, никогда и ничего
не успел приобресть для своего семейства и потому очень нуждался в средствах.
Пожила бы ты с мое — узнала бы!»
Больная удивилась и, вспомнив про мужа Катерины, которого та
не хотела утешить и полюбить, как он ни
любил ее, проговорила в виде возражения: «А муж-то твой?» Катерина
не рассердилась, а только подумала немного и сказала: «И его печаль — моя печаль, да
не мое дело помочь ему!..
На даче он много возился с землей. Цветов и всей садовой искусственной красоты он
не любил, но устроил хорошие парники и даже оранжерею, где выращивал персики. Но со дня события он только раз заглянул в оранжерею и поспешно ушел — было что-то милое, близкое в распаренном влажном воздухе и оттого особенно
больное. И большую часть дня, когда
не ездил в город, проводил в аллеях огромного, в пятнадцать десятин парка, меряя их прямыми, твердыми шагами.
И он смотрел, но
не глазами, а губами, и смотрел долго и очень крепко, так как стал выздоравливать и силы у него прибавилось. Теперь они
не стеснялись других
больных и целовались открыто; дьякон при этом деликатно отвертывался, а Лаврентий Петрович,
не притворяясь уже спящим, с вызовом и насмешливо смотрел на них. И они
любили о. дьякона и
не любили Лаврентия Петровича.
—
Люблю я вас, голубчик, — вздохнул Павел Иванович, — но
не верю вам… «
Не заметил,
не узнал…»
Не нужно мне ни ваших оправданий, ни отговорок… К чему они, если в них так мало правды? Вы славный, хороший человек, но в вашем
больном мозгу есть, торчит гвоздем маленький кусочек, который, простите, способен на всякую пакость…
— Дурочка твоя Феня! — задумчиво произнесла Дуня и с явным обожаньем взглянула на подругу. — А для меня ты дороже стала еще больше после болезни. Тебя я
люблю, а
не красоту твою. И
больная, худая, бледная ты мне во сто крат еще ближе, роднее. Жальче тогда мне тебя. Ну вот, словно вросла ты мне в сердце. И спроси кто-нибудь меня, красивая ты либо дурная, ей-богу же,
не сумею рассказать! — со своей застенчивой милой улыбкой заключила простодушно девочка.
Нутро другого —
больное, темное, упадочное; жизнь томит его, как плен, на всякий удар жизненного грома он в смятении вздрагивает своими издерганными нервами; он
не в состоянии понять, что можно
любить в этой жизни, где все только страхи и скорби.
« — Подумай, у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть
больною, или быть другом, товарищем своего мужа, все равно мужа… Ты пойми, я
не жена; он
любит меня до тех пор, пока
любит. И что же, чем же я поддержу его любовь? Вот этим?
В 1871 году Толстой писал жене из самарских степей, где он лечился кумысом: «
Больнее мне всего за себя то, что я от нездоровья своего чувствую себя одной десятой того, что есть… На все смотрю, как мертвый, — то самое, за что я
не любил многих людей. А теперь сам только вижу, что есть, понимаю, соображаю, но
не вижу насквозь с любовью, как прежде».
Варенька — образец самоотвержения. Она никогда
не думает о себе, спешит всюду, где нужна помощь, ухаживает за
больными, — всегда ровная, спокойно-веселая. Кити, брошенная Вронским, знакомится с нею за границей. «На Вареньке Кити поняла, что стоило только забыть себя и
любить других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна. И такою хотела быть Кити. Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити тотчас же всею душою отдалась этой новой, открывшейся ей жизни».
И вот прошло всего каких-нибудь полсуток. Я выспался и встал бодрый, свежий. Меня позвали на дом к новому
больному. Какую я чувствовал любовь к нему, как мне хотелось его отстоять! Ничего
не было противно. Я ухаживал за ним, и мягкое, любовное чувство овладевало мною. И я думал об этой возмутительной и смешной зависимости «нетленного духа» от тела: тело бодро, — и дух твой совсем изменился; ты
любишь, готов всего себя отдать…
«Может быть, — мелькнуло у меня в мыслях, — бросив уроки в институте, он должен будет бедствовать… может быть, у него
больная жена… много детей, которые его
любят и ценят и для которых он
не злой вампир-учитель, а добрый, любимый папа. И для этих детей, вследствие его ухода из института, наступит нужда, может быть, нищета… голод».
— А я так очень несчастна, страшно несчастна, Юлико! — вырвалось у меня, и вдруг я разрыдалась совсем по-детски, зажимая глаза кулаками, с воплями и стонами, заглушаемыми подушкой. Я упала на изголовье
больного и рыдала так, что, казалось, грудь моя разорвется и вся моя жизнь выльется в этих слезах. Плача, стеная и всхлипывая, я рассказала ему, что папа намерен жениться, но что я
не хочу иметь новую маму, что я могу
любить только мою покойную деду и т. д., и т. д.
"
Не встану, — говорит про себя
больная, — нечего и волноваться". И минутами точно приятно ей, что другие боятся смерти, а она — нет… Заново жить?.. Какая сладость! За границей она — ничего. Здесь опостылело ей все… Один человек есть стоящий, да и тот
не любит…
Вера Степановна тоже получила приглашение, но отказалась по случаю болезни сына, которого и вообще-то,
не только
больного,
не любила доверять нянькам.
— Напротив, — сказала Лиза, — я
не знаю женщины, более нежной в своих привязанностях. Как она ухаживает за
больными в своем околодке, помогает бедным, горячо
любит мужа,
любит детей, хотя сама
не имеет их.
Старый князь тоже
не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое
больное, потому что оно относилось
не к нему, а к другому, к дочери, которую он
любил больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что̀ справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Впрочем», писала она, «
не думайте, чтоб отец мой был дурно расположен к вам. Он
больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет
любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.