Неточные совпадения
Дарья Александровна
заметила, что в этом месте своего объяснения он путал, и
не понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала, что, раз начав говорить о своих задушевных отношениях, о которых он
не мог говорить с Анной, он теперь высказывал всё и что
вопрос о его деятельности в деревне находился в том же отделе задушевных мыслей, как и
вопрос о его отношениях к Анне.
—
Вопрос только в том, как, на каких условиях ты согласишься сделать развод. Она ничего
не хочет,
не смеет просить тебя, она всё предоставляет твоему великодушию.
Отвечая на
вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие
не было непредвиденным и
не имеет в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто
не мог
заметить в нем признаков отчаяния.
Он хотел сделать
вопрос, который разъяснил бы ему это сомнение, но
не смел этого сделать: он видел, что она страдает, и ему было жаль ее.
Капитан-исправник
замечал: «Да ведь чинишка на нем — дрянь; а вот я завтра же к нему за недоимкой!» Мужик его деревни на
вопрос о том, какой у них барин, ничего
не отвечал.
— Я редко лгу, — отвечал Свидригайлов задумчиво и как бы совсем
не заметив грубости
вопроса.
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать
вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что
не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке,
не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись
вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет
не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше
заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного в Петербурге ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это пусть будет без нас, — продолжал он,
не заметив опять
вопроса. — Да и охота шулером-то быть?
— Нельзя ли как-нибудь обойти всякий
вопрос о моей сестре и
не упоминать ее имени. Я даже
не понимаю, как вы
смеете при мне выговаривать ее имя, если только вы действительно Свидригайлов?
— Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же
вопрос и отказываетесь отвечать, —
заметил Свидригайлов с улыбкой. — Вам все кажется, что у меня какие-то цели, а потому и глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись с вами, я все-таки
не возьму на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра
не стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни о чем таком особенном
не намеревался.
—
Вопрос был
не так формулирован, —
заметил Порфирий.
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня…
вопрос, до которого я еще
не касался. Вы
заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
— Да перестань, что ты извиняешься? — перебил Базаров. — Кирсанов очень хорошо знает, что мы с тобой
не Крезы [Крез — царь Лидии (560–546 гг. до н. э.), государства Малой Азии, обладавший, по преданию, неисчислимыми богатствами; в нарицательном смысле — богач.] и что у тебя
не дворец. Куда мы его
поместим, вот
вопрос.
— Тени нет у вас, вот что горе, —
заметил Аркадий,
не отвечая на последний
вопрос.
Протирая очки платком, Самгин
не торопился ответить. Слово о
мести выскочило так неожиданно и так резко вне связи со всем, что говорил Дронов, что явились
вопросы: кто мстит, кому, за что?
— Меня эти
вопросы не задевают, я смотрю с иной стороны и вижу: природа — бессмысленная, злая свинья! Недавно я препарировал труп женщины, умершей от родов, — голубчик мой, если б ты видел, как она изорвана, искалечена! Подумай: рыба
мечет икру, курица сносит яйцо безболезненно, а женщина родит в дьявольских муках. За что?
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми
вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих
вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно.
Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
На этот
вопрос он
не умел ответить. Иногда он говорил ей вы,
не замечая этого, она тоже
не замечала.
— Однако — в какой струе плыть? Вот мой
вопрос, откровенно говоря. Никому, брат,
не верю я. И тебе
не верю. Политикой ты занимаешься, — все люди в очках занимаются политикой. И, затем, ты адвокат, а каждый адвокат
метит в Гамбетты и Жюль Фавры.
Открыв глаза, она стала сбрасывать волосы, осыпавшие ее уши, щеки. В жестах ее Клим
заметил нелепую торопливость. Она злила,
не желая или
не умея познакомить его с
вопросом практики, хотя Клим
не стеснялся в словах, ставя эти
вопросы.
Что ему делать теперь? Идти вперед или остаться? Этот обломовский
вопрос был для него глубже гамлетовского. Идти вперед — это значит вдруг сбросить широкий халат
не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и паутиной со стен
смести паутину с глаз и прозреть!
После болезни Илья Ильич долго был мрачен, по целым часам повергался в болезненную задумчивость и иногда
не отвечал на
вопросы Захара,
не замечал, как он ронял чашки на пол и
не сметал со стола пыль, или хозяйка, являясь по праздникам с пирогом, заставала его в слезах.
— О нет! — с важностью
заметил он. — Это
не давешний
вопрос, теперь он имеет другой смысл: если я останусь, то… на каких правах?
Теперь ее единственным счастьем на миг — было бы обернуться, взглянуть на него хоть раз и поскорее уйти навсегда, но, уходя, измерить хоть глазами — что она теряла. Ей было жаль этого уносящегося вихря счастья, но она
не смела обернуться: это было бы все равно что сказать да на его роковой
вопрос, и она в тоске сделала шага два на крутизну.
Тут кончались его мечты,
не смея идти далее, потому что за этими и следовал естественный
вопрос о том, что теперь будет с нею? Действительно ли кончилась ее драма?
Не опомнился ли Марк, что он теряет, и
не бросился ли догонять уходящее счастье?
Не карабкается ли за нею со дна обрыва на высоту?
Не оглянулась ли и она опять назад?
Не подали ли они друг другу руки навсегда, чтоб быть счастливыми, как он, Тушин, и как сама Вера понимают счастье?
— А
заметили ли вы, что Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно спросил Райский, в надежде,
не допытается ли как-нибудь от бабушки разрешения своего мучительного «
вопроса» о синем письме.
Вопросов я наставил много, но есть один самый важный, который,
замечу, я
не осмелился прямо задать моей матери, несмотря на то что так близко сошелся с нею прошлого года и, сверх того, как грубый и неблагодарный щенок, считающий, что перед ним виноваты,
не церемонился с нею вовсе.
Я приставал к нему раз-другой прошлого года, когда можно было с ним разговаривать (потому что
не всегда можно было с ним разговаривать), со всеми этими
вопросами и
заметил, что он, несмотря на всю свою светскость и двадцатилетнее расстояние, как-то чрезвычайно кривился.
Я нарочно
заметил об «акциях», но, уж разумеется,
не для того, чтоб рассказать ему вчерашний секрет князя. Мне только захотелось сделать намек и посмотреть по лицу, по глазам, знает ли он что-нибудь про акции? Я достиг цели: по неуловимому и мгновенному движению в лице его я догадался, что ему, может быть, и тут кое-что известно. Я
не ответил на его
вопрос: «какие акции», а промолчал; а он, любопытно это, так и
не продолжал об этом.
Если б я
не был так взволнован, уж разумеется, я бы
не стрелял такими
вопросами, и так зря, в человека, с которым никогда
не говорил, а только о нем слышал. Меня удивляло, что Васин как бы
не замечал моего сумасшествия!
— Ничем, мой друг, совершенно ничем; табакерка заперлась тотчас же и еще пуще, и, главное,
заметь, ни я
не допускал никогда даже возможности подобных со мной разговоров, ни она… Впрочем, ты сам говоришь, что ее знаешь, а потому можешь представить, как к ней идет подобный
вопрос… Уж
не знаешь ли ты чего?
— Это —
вопрос,
не относящийся прямо к делу, —
заметил Дергачев перебившему.
— «Однако ж могли получить три раза, — строго
заметили ему, — отчего же нет ответа?» Кичибе перевел
вопрос, потом, выслушав возражение, начал: «Из Едо
не получено об этом никакого — хо-хо-хо — разрешения».
Адмирал
заметил, что это отнюдь
не помешает возникающей между нами приязни; что
вопросы эти
не потребуют каких-нибудь мудреных ответов, а просто двух слов, «да» или «нет».
Он прежде всего предложил мне сигару гаванской свертки, потом на мой
вопрос отвечал, что сигары
не готовы: «Дня через четыре приготовим». — «Я через день еду», —
заметил я. Он пожал плечами. «Возьмите в магазине, какие найдете, — прибавил он, — или обратитесь к инспектору».
Бочковой было 43 года, звание — коломенская мещанка, занятие — коридорная в той же гостинице «Мавритания». Под судом и следствием
не была, копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно
смело и с такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «да, Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь этим, и смеяться никому
не позволю». Бочкова,
не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас же села, как только кончились
вопросы.
То, а
не другое решение принято было
не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на
вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что
не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел
вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
— Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите,
не потому, чтоб
не мог сказать, али
не смел, али опасался, потому что все это плевое дело и совершенные пустяки, а потому
не скажу, что тут принцип: это моя частная жизнь, и я
не позволю вторгаться в мою частную жизнь. Вот мой принцип. Ваш
вопрос до дела
не относится, а все, что до дела
не относится, есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому —
не скажу.
—
Не напрасно, господа,
не напрасно! — вскипел опять Митя, хотя и, видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть с каждым словом. — Вы можете
не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими
вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам души (
смело это кричу!) — нет! этому вам нельзя
не верить… права даже
не имеете… но —
Но
вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь
заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если
не усмешки) относительно малой веры и легкомыслия изрекшего
вопрос сей.
На прямой
вопрос Николая Парфеновича:
не заметил ли он, сколько же именно денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, — Максимов самым решительным образом ответил, что денег было «двадцать тысяч-с».
Хотелось ему еще спросить, и даже с языка срывался
вопрос: «Что предозначал этот земной поклон брату Дмитрию?» — но он
не посмел спросить.
— Именно
не заметил, это вы прекрасно, прокурор, — одобрил вдруг и Митя. Но далее пошла история внезапного решения Мити «устраниться» и «пропустить счастливых мимо себя». И он уже никак
не мог, как давеча, решиться вновь разоблачать свое сердце и рассказывать про «царицу души своей». Ему претило пред этими холодными, «впивающимися в него, как клопы», людьми. А потому на повторенные
вопросы заявил кратко и резко...
Замечу кстати, что этот
вопрос — действительно ли Федор Павлович недоплатил чего Мите? — прокурор с особенною настойчивостью предлагал потом и всем тем свидетелям, которым мог его предложить,
не исключая ни Алеши, ни Ивана Федоровича, но ни от кого из свидетелей
не получил никакого точного сведения; все утверждали факт, и никто
не мог представить хоть сколько-нибудь ясного доказательства.
Сегодня я
заметил, что он весь день был как-то особенно рассеян. Иногда он садился в стороне и о чем-то напряженно думал. Он опускал руки и смотрел куда-то вдаль. На
вопрос,
не болен ли он, старик отрицательно качал головой, хватался за топор и, видимо, всячески старался отогнать от себя какие-то тяжелые мысли.
Когда я отвел хозяина в сторону спросить его, кто вы, я указал на вас глазами, потому что ведь вы все равно должны были
заметить, что я спрашиваю о вас, кто вы; следовательно, напрасно было бы
не делать жестов, натуральных при таком
вопросе.
Каждый из них — человек отважный,
не колеблющийся,
не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно
не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств: с другой стороны, каждый из них человек безукоризненной честности, такой, что даже и
не приходит в голову
вопрос: «можно ли положиться на этого человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, —
смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть.
Отец и мать
заметили ее беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные
вопросы: что с тобою, Маша?
не больна ли ты, Маша? — раздирали ее сердце.
Чтение Прудона, как чтение Гегеля, дает особый прием, оттачивает оружие, дает
не результаты, а средства. Прудон — по преимуществу диалектик, контроверзист [спорщик (от лот. contraversia).] социальных
вопросов. Французы в нем ищут эксперименталиста и,
не находя ни
сметы фаланстера, ни икарийской управы благочиния, пожимают плечами и кладут книгу в сторону.