Неточные совпадения
— А
дело, по-настоящему, вздор. У него нет достаточно земли, — ну, он и захватил чужую пустошь, то есть он рассчитывал, что она
не нужна, и
о ней хозяева <
забыли>, а у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше другими лучшими землями, чем отдать ее. Обычай для меня — святыня.
Раскольников скоро заметил, что эта женщина
не из тех, которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка —
о которой никто еще
не подумал; Катерина Ивановна стала
раздевать его, осматривать, суетилась и
не терялась,
забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
Он
не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение.
Не много
дней прошло с того момента, но он уже
не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько
дней тому назад.
Но все это ни к чему
не повело. Из Михея
не выработался делец и крючкотворец, хотя все старания отца и клонились к этому и, конечно, увенчались бы успехом, если б судьба
не разрушила замыслов старика. Михей действительно усвоил себе всю теорию отцовских бесед, оставалось только применить ее к
делу, но за смертью отца он
не успел поступить в суд и был увезен в Петербург каким-то благодетелем, который нашел ему место писца в одном департаменте, да потом и
забыл о нем.
В доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари с Марком, а Борис Павлыч
не влюблен,
не беснуется,
не делает глупостей и в течение
дня решительно
забывает о Вере, только вечером и утром она является в голове, как по зову.
Но все еще он
не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо уйти на целый
день, поехать с визитами, уехать гостить на неделю за Волгу, на охоту, и
забыть о ней. А ему
не хочется никуда: он целый
день сидит у себя, чтоб
не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
Хотя она была
не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же
забывала о них, и даже
не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом
не забыть, куда деньги
дела, и
не испугаться. Пуще всего она
не любила платить вдруг много, большие куши.
Светский человек умеет поставить себя в такое отношение с вами, как будто
забывает о себе и делает все для вас, всем жертвует вам,
не делая в самом
деле и
не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши же сигары, как барон мои.
Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего
дела и
забыть о них; но неумолимый хозяин
не отпускает его.
— А кто же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет в руках, но я голову даю на отсечение, что это его рук
дело. Знаете, у нас, практиков, есть известный нюх. Я сначала
не доверял этому немцу, а потом даже совсем
забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте моей опытности.
Он старался
забыть ее, старался
не думать
о ней, а между тем чувствовал, что с каждым
днем любит ее все больше и больше, любит с безумным отчаянием.
Она здесь, в Узле, — вот
о чем думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны. А он до сих пор
не знал об этом!.. Доктор
не показывается и, видимо, избегает встречаться с ним. Ну, это его
дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать хотя издали… Узнает она его или нет? Может быть, отвернется, как от пьяницы и картежника, которого даже бог
забыл, как выразилась бы Павла Ивановна?
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли
не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и
дело забудется; но вы поймете, что другие
забудут его только в том случае, когда вы
не будете напоминать
о нем каким бы то ни было словом
о молодой особе,
о которой» и т. д.
Я очень довольна, что эти впечатления были тогда записаны мною: теперь я и
забыла бы упомянуть
о многом, что поразило меня тогда, а нынче, только через две недели, уже кажется самым обыкновенным
делом, которое иначе и
не должно быть.
Я пришел домой к самому концу третьего
дня. Я
забыл сказать, что с досады на Гагиных я попытался воскресить в себе образ жестокосердой вдовы; но мои усилия остались тщетны. Помнится, когда я принялся мечтать
о ней, я увидел перед собою крестьянскую девочку лет пяти, с круглым личиком, с невинно выпученными глазенками. Она так детски-простодушно смотрела на меня… Мне стало стыдно ее чистого взора, я
не хотел лгать в ее присутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим прежним предметом.
Этот страшный вопрос повторялся в течение
дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты
не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она
не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя
не соглашалась.
Несколько
дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту
не мог
забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Эта первая неудачная встреча
не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил поговорить на разные темы,
забывая на другой
день,
о чем говорилось вчера.
«
Не хочу солгать: действительность ловила и меня на крючок в эти шесть месяцев и до того иногда увлекала, что я
забывал о моем приговоре или, лучше,
не хотел
о нем думать и даже делал
дела.
— Два слова, князь, я и
забыл вам сказать за этими…
делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это
не в большую натугу будет, —
не болтайте ни здесь,
о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там,
о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
Что будет дальше — неизвестно и также трудно разгадать, как все современные вопросы,
о которых дал себе слово
не писать, а только спорить и кричать без конца. Это и исполняется при наших сходках. Если угодно участвовать, милости просим сюда. Однако донесения из Крыма так на меня подействовали, что несколько
дней и
не спорил. Грешно потчевать православных такими бюллетенями. — Но я
забыл, что
не пишу
о событиях.
Меня
не наказывали, и никто даже
не напоминал мне
о том, что со мной случилось; но я
не мог
забыть всего, что испытал: отчаяния, стыда, страха и ненависти в эти два
дня.
«Милый Ромочка, — писала она, — я бы вовсе
не удивилась, если бы узнала, что вы
забыли о том, что сегодня
день наших общих именин. Так вот, напоминаю вам об этом. Несмотря ни на что, я все-таки хочу вас сегодня видеть! Только
не приходите поздравлять
днем, а прямо к пяти часам. Поедем пикником на Дубечную.
Ни одного
дня, который
не отравлялся бы думою
о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это
не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и
забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет в люди, и ее он
не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
— Еще бы! — подхватила баронесса. — Ах! A propos [кстати (франц.).]
о моем браслете, чтоб
не забыть, — продолжала она, обращаясь к Полине. — Вчера или третьего
дня была я в городе и заезжала к monsieur, Лобри. Он говорит, что берется все твои брильянты рассортировать и переделать; и, пожалуйста, никому
не отдавай: этот человек гений в своем
деле.
Александр
не уснул целую ночь,
не ходил в должность. В голове у него вертелся завтрашний
день; он все придумывал, как говорить с Марьей Михайловной, сочинил было речь, приготовился, но едва вспомнил, что
дело идет
о Наденькиной руке, растерялся в мечтах и опять все
забыл. Так он приехал вечером на дачу,
не приготовившись ни в чем; да и
не нужно было: Наденька встретила его, по обыкновению, в саду, но с оттенком легкой задумчивости в глазах и без улыбки, а как-то рассеянно.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за
дело? и что за
дело им до нас? нас
не вспомнят,
забудут, и тогда нас
не потревожат и слухи
о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук
не тревожит этой торжественной тишины…
Но, несмотря на все старание притворства перед другими и самим собой, несмотря на умышленное усвоение всех признаков, которые я замечал в других в влюбленном состоянии, я только в продолжение двух
дней, и то
не постоянно, а преимущественно по вечерам, вспоминал, что я влюблен, и, наконец, как скоро вошел в новую колею деревенской жизни и занятий, совсем
забыл о своей любви к Сонечке.
Миртов засмеялся, показав беззубый рот, потом обнял юнкера и повел его к двери. —
Не забывайте меня. Заходите всегда, когда свободны. А я на этих
днях постараюсь устроить вашу рукопись в «Московский ручей», в «Вечерние досуги», в «Русский цветник» (хотя он чуточку слишком консервативен) или еще в какое-нибудь издание. А
о результате я вас уведомлю открыткой. Ну, прощайте. Вперед без страха и сомненья!
Все это дошло, конечно, до Екатерины Петровны, которая, узнав
о болезни Аггея Никитича, встревожилась до такой степени, что,
забыв строгость уездных приличий, вдруг приехала навестить его и хотя
не была им принята, но через три
дня снова посетила Аггея Никитича, причем горничная Агаша, по приказанию барина, объявила ей, что Аггей Никитич никого из дам
не принимает и принимать
не будет, каковой ответ крайне обидел и огорчил Екатерину Петровну.
Аггей Никитич сам понимал, что он был виноват перед Егором Егорычем, но вначале он почти трусил ответить Марфину на вопрос того
о деле Тулузова, в котором Аггей Никитич смутно сознавал себя если
не неправым, то бездействовавшим, а потом и
забыл даже, что ему нужно было что-нибудь ответить Егору Егорычу, так как пани Вибель, говоря Аггею Никитичу, что она уже его, сказала
не фразу, и потому можете себе представить, что произошло с моим пятидесятилетним мечтателем; он ходил,
не чувствуя земли под собою, а между тем ему надобно было каждый вечер выслушивать масонские поучения аптекаря, на которых вместе с ним присутствовала пани Вибель, что окончательно развлекало и волновало Аггея Никитича.
— Я вам это
дело так обделаю, — говорил он, совершенно
забыв о случившемся, — я такую одну штуку знаю, что просто ни один, ну, самый"что называется", и тот
не решится… а я решусь!
Хмурыми осенними
днями, когда
не только
не видишь, но и
не чувствуешь солнца,
забываешь о нем, — осенними
днями не однажды случалось плутать в лесу. Собьешься с дороги, потеряешь ее тропы, наконец, устав искать их, стиснешь зубы и пойдешь прямо чащей, по гнилому валежнику, по зыбким кочкам болота — в конце концов всегда выйдешь на дорогу!
— У какой девицы? какую девицу я оскорбил? — проговорил Фома, в недоумении обводя всех глазами, как будто совершенно
забыв все происшедшее и
не понимая,
о чем идет
дело.
— Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же может быть лучше призвание? Помилуйте, пойти по следам Тимофея Николаевича… Одна мысль
о подобной деятельности наполняет меня радостью и смущением, да… смущением, которого… которое происходит от сознания моих малых сил. Покойный батюшка благословил меня на это
дело… Я никогда
не забуду его последних слов.
Вообще
о делах внутренней и внешней политики старик отзывается сдержанно и загадочно.
Не то одобряет,
не то порицает,
не забывая, однако ж, при каждом случае прибавить: «Это еще при мне началось», или: «Я в то время осмелился подать такой-то совет!»
Это был
день неудач. Глафира Львовна никак
не ожидала, что в уме Негрова
дело это примет такой оборот; она
забыла, как в последнее время сама беспрестанно говорила Негрову
о том, что пора Любу отдать замуж; с бешенством влюбленной старухи бросилась она на постель и готова была кусать наволочки, а может быть, и в самом
деле кусала их.
Лесута-Храпунов, как человек придворный, снес терпеливо эту обиду, нанесенную родовым дворянам; но когда, несмотря на все его просьбы, ему, по званию стряпчего с ключом,
не дозволили нести царский платок и рукавицы при обряде коронования, то он,
забыв все благоразумие и осторожность, приличные старому царедворцу, убежал из царских палат, заперся один в своей комнате и, наговоря шепотом много обидных речей насчет нового правительства, уехал на другой
день восвояси, рассказывать соседям
о блаженной памяти царе Феодоре Иоанновиче и
о том, как он изволил жаловать своею царскою милостию ближнего своего стряпчего с ключом Лесуту-Храпунова.
Фанатик своего
дела, Кузьмичов всегда, даже во сне и за молитвой в церкви, когда пели «Иже херувимы», думал
о своих
делах, ни на минуту
не мог
забыть о них, и теперь, вероятно, ему снились тюки с шерстью, подводы, цены, Варламов…
Нехлюдов уж давно знал
не по слухам,
не на веру к словам других, а на
деле всю ту крайнюю степень бедности, в которой находились его крестьяне; но вся действительность эта была так несообразна со всем воспитанием его, складом ума и образом жизни, что он против воли
забывал истину, и всякий раз, когда ему, как теперь, живо, осязательно напоминали ее, у него на сердце становилось невыносимо тяжело и грустно, как будто воспоминание
о каком-то свершенном, неискупленном преступлении мучило его.
Был осенний
день. Юлия только что пошла во флигель плакать, а Лаптев лежал в кабинете на диване и придумывал, куда бы уйти. Как раз в это время Петр доложил, что пришла Рассудина. Лаптев обрадовался очень, вскочил и пошел навстречу нежданной гостье, своей бывшей подруге,
о которой он уже почти стал
забывать. С того вечера, как он видел ее в последний раз, она нисколько
не изменилась и была все такая же.
— А ты, парень, чего окаменел? Отец был стар, ветх плотью… Всем нам смерть уготована, ее же
не избегнешь… стало быть,
не следует прежде времени мертветь… Ты его
не воскресишь печалью, и ему твоей скорби
не надо, ибо сказано: «егда душа от тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех
забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего
не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А живой
о живом пещись должен… Ты лучше плачь — это
дело человеческое… очень облегчает сердце…
Увы! Я должен был согласиться, что план Прокопа все-таки был самый подходящий.
О чем толковать, когда никаких своих
дел нет? А если
не о чем толковать, то, значит, и дома сидеть незачем. Надо бежать к Палкину, или на Минерашки, или в Шато-де-Флер, одним словом, куда глаза глядят и где есть возможность
забыть, что есть где-то какие-то
дела, которых у меня нет. Прибежишь — никак
не можешь разделаться с вопросом: зачем прибежал? Убежишь — опять-таки
не разделаешься с вопросом: зачем убежал? И все-то так.
Я упивался моей новой деятельностью, и до того всецело предался ей, что даже
забыл и
о своем заключении, и
о том, что вот уж десятый
день, а никто меня никуда
не требует и никакой резолюции по моему
делу не объявляет.
Во втором случае, ежели вы, например, имеете в банке вклад, то
забудьте о своих человеческих немощах и думайте об одном: что вам предназначено судьбою ходить. Кажется, и расписка у вас есть, и все в порядке, что следует, там обозначено, но, клянусь, раньше двух-трех
дней процентов
не получите! И объявления писать вам придется, и расписываться, и с сторожем разговаривать, и любоваться, как чиновник спичку зажечь
не может, как он папироску закуривает, и наконец стоять, стоять и стоять!
Я тоже уважал Тита и нежно любил его. Я часто помогал ему в «сочинениях», и его «зубрежка» подавала повод к моим шуткам. Но я ничего
не скрывал от Тита и слушал его советы в житейских
делах. Я уже говорил
о том, как я собирался облагодетельствовать семью дорожного сторожа в будущем… Меня глубоко трогало то, что Тит,
не вдаваясь «в философию», часто носил им сахар и булки,
о чем я как-то
забывал…
Ирина(рыдая). Куда? Куда все ушло? Где оно?
О, боже мой, боже мой! Я все
забыла,
забыла… У меня перепуталось в голове… Я
не помню, как по-итальянски окно или вот потолок… Все
забываю, каждый
день забываю, а жизнь уходит и никогда
не вернется, никогда, никогда мы
не уедем в Москву… Я вижу, что
не уедем…
«Какой у вас Петр Федорыч? — писал им отписку келарь Пафнутий. — Царь Петр III помре божиею милостью уже тому время дванадесять лет… А вы, воры и разбойники, поднимаете дерзновенную руку против ее императорского величества и наследия преподобного Прокопия, иже
о Христе юродивого. Сгинете, проклятые нечестивцы, яко смрад, а мы вас
не боимся. В остервенении злобы и огнепальной ярости
забыли вы, всескверные, страх божий, а секира уже лежит у корня смоковницы… Тако будет, яко во
дни нечестивого Ахава. Буди…»
Долго супруг разговаривал с супругой
о жатве, льне и хозяйственных
делах; и вовсе
забыли о нищем; он целый битый час простоял в дверях; куда смотрел он? что думал? — он открыл новую струну в душе своей и новую цель своему существованию. Целый час он простоял; никто
не заметил; <Наталья> Сергевна ушла в свою комнату, и тогда Палицын подошел к ее воспитаннице.
Каждый
день он молился Богу
о том, чтобы Он подкрепил, спас его от погибели, каждый
день он решал, что отныне он
не сделает ни одного шага,
не оглянется на нее,
забудет ее.