Неточные совпадения
Муж
Веры, Семен Васильевич Г…в, — дальний родственник княгини Лиговской. Он живет с нею рядом;
Вера часто бывает у княгини; я ей
дал слово познакомиться с Лиговскими и волочиться за княжной, чтоб отвлечь от нее внимание. Таким образом, мои планы нимало
не расстроились, и мне будет весело…
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «
Не жаль расстаться с светом.
Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую
веру.
Заседали у
Веры Петровны, обсуждая очень трудные вопросы о борьбе с нищетой и пагубной безнравственностью нищих. Самгин с недоумением,
не совсем лестным для этих людей и для матери, убеждался, что она в обществе «Лишнее — ближнему» признана неоспоримо авторитетной в практических вопросах. Едва только добродушная Пелымова, всегда торопясь куда-то,
давала слишком широкую свободу чувству заботы о ближних,
Вера Петровна говорила в нос, охлаждающим тоном...
Райский знал и это и
не лукавил даже перед собой, а хотел только утомить чем-нибудь невыносимую боль, то есть
не вдруг удаляться от этих мест и
не класть сразу непреодолимой
дали между ею и собою, чтобы
не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан был и с живой, полной прелести, стройной и нежной фигурой
Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее страсти к кому-то, вопреки, наконец, его грубым предположениям в ее женской распущенности, в ее отношениях… к Тушину, в котором он более всех подозревал ее героя.
Но хитрая и умная барыня
не дала никакого другого хода этим вопросам, и они выглянули у ней только из глаз, и на минуту.
Вера, однако, прочла их, хотя та переменила взгляд сомнения на взгляд участия. Прочла и Татьяна Марковна.
Он правильно заключил, что тесная сфера, куда его занесла судьба, поневоле держала его подолгу на каком-нибудь одном впечатлении, а так как
Вера, «по дикой неразвитости», по непривычке к людям или, наконец, он
не знает еще почему,
не только
не спешила с ним сблизиться, но все отдалялась, то он и решил
не давать в себе развиться ни любопытству, ни воображению и показать ей, что она бледная, ничтожная деревенская девочка, и больше ничего.
И язык изменяет ей на каждом шагу; самый образ проявления самоволия мысли и чувства, — все, что так неожиданно поразило его при первой встрече с ней, весь склад ума, наконец, характер, — все
давало ей такой перевес над бабушкой, что из усилия Татьяны Марковны — выручить
Веру из какой-нибудь беды,
не вышло бы ровно ничего.
Но
Вера не дает ее ему: это
не льстит даже ее самолюбию!
— И слава Богу,
Вера! Опомнись, приди в себя немного, ты сама
не пойдешь! Когда больные горячкой мучатся жаждой и просят льду — им
не дают. Вчера, в трезвый час, ты сама предвидела это и указала мне простое и самое действительное средство —
не пускать тебя — и я
не пущу…
Тушин напросился ехать с ним, «проводить его», как говорил он, а в самом деле узнать, зачем вызвала Татьяна Марковна Райского:
не случилось ли чего-нибудь нового с
Верой и
не нужен ли он ей опять? Он с тревогой припоминал свидание свое с Волоховым и то, как тот невольно и неохотно
дал ответ, что уедет.
— Молчи, молчи,
Вера, я давно
не видал твоей красоты, как будто ослеп на время! Сию минуту ты вошла, лучи ее ударили меня по нервам, художник проснулся!
Не бойся этих восторгов. Скорей, скорей,
дай мне этой красоты, пока
не прошла минута… У меня нет твоего портрета…
Вера, на другой день утром рано,
дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что
не забудет его.
—
Дай мне пить! — шептала
Вера,
не слушая ее лепета, —
не говори, посиди так,
не пускай никого… Узнай, что бабушка?
Думая только
дать другое направление слухам о
Вере, о себе и о Тушине, он нечаянно наткнулся на забытую, но живую страницу своей фамильной хроники, другую драму,
не опасную для ее героев — ей минула сорокалетняя давность, но глубоко поглотившую его самого.
На этом бы и остановиться ему, отвернуться от Малиновки навсегда или хоть надолго, и
не оглядываться — и все потонуло бы в пространстве, даже
не такой
дали, какую предполагал Райский между
Верой и собой, а двух-трехсот верст, и во времени —
не годов, а пяти-шести недель, и осталось бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от кошмара.
А он требовал
не только честности, правды, добра, но и
веры в свое учение, как требует ее другое учение, которое за нее обещает — бессмертие в будущем и, в залог этого обещания,
дает и в настоящем просимое всякому, кто просит, кто стучится, кто ищет.
Вера, глядя на него, угадала, что он во второй раз скатился с своего обрыва счастливых надежд. Ее сердце, женский инстинкт, дружба — все бросилось на помощь бедному Тушину, и она
не дала рухнуть окончательно всем его надеждам, удержав одну, какую только могла
дать ему в своем положении, — это безграничное доверие и уважение.
Он теперь уже
не звал более страсть к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и написал
Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить от нее, — она будто пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук,
не давала есть.
— Я ничего
не требую,
Вера, я прошу только
дать мне уехать спокойно: вот все! Будь проклят, кто стеснит твою свободу…
— Что тебе нужно,
Вера, зачем ты
не даешь мне покоя? Через час я уеду!.. — резко и сухо говорил он, и сам все шел к ней.
— Простите, — продолжал потом, — я ничего
не знал,
Вера Васильевна. Внимание ваше
дало мне надежду. Я дурак — и больше ничего… Забудьте мое предложение и по-прежнему
давайте мне только права друга… если стою, — прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. —
Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да
Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты
не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь!
Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
Тогда казалось ему, что он любил
Веру такой любовью, какою никто другой
не любил ее, и сам смело требовал от нее такой же любви и к себе, какой она
не могла
дать своему идолу, как бы страстно ни любила его, если этот идол
не носил в груди таких же сил, такого же огня и, следовательно, такой же любви, какая была заключена в нем и рвалась к ней.
—
Не знаю. Может быть, с ума сойду, брошусь в Волгу или умру… Нет, я живуч — ничего
не будет, но пройдет полгода, может быть, год — и я буду жить…
Дай,
Вера,
дай мне страсть…
дай это счастье!..
Вера, узнав, что Райский
не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому,
дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня,
Вера? Положим, я бы
не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения —
дать публично исполнить над собой обряд… А я
не верю ему и терпеть
не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Вера равнодушно покорилась, а Марфенька старалась заглянуть на последнюю страницу,
не говорится ли там о свадьбе. Но бабушка
не дала ей.
На это Татьяна Марковна со вздохом отвечала: «
Не знаю, Иван Иванович! Обещать наверное боюсь, но и
не отказываю: что Бог
даст! Как
Вера!..»
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь,
не опасности конечно, а тоже скандальной, для
Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому нужно было еще
дать ответ! А ответ один: другого ответа и нет и нельзя
дать, кроме того, какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк как ни ускользал, а
дал ответ!
— Оставим это. Ты меня
не любишь, еще немного времени, впечатление мое побледнеет, я уеду, и ты никогда
не услышишь обо мне.
Дай мне руку, скажи дружески, кто учил тебя,
Вера, — кто этот цивилизатор?
Не тот ли, что письма пишет на синей бумаге!..
— Я заметил, что ты уклончива, никогда сразу
не выскажешь мысли или желания, а сначала обойдешь кругом. Я
не волен в выборе,
Вера: ты реши за меня, и что ты
дашь, то и возьму. Обо мне забудь, говори только за себя и для себя.
Через день пришел с Волги утром рыбак и принес записку от
Веры с несколькими ласковыми словами. Выражения: «милый брат», «надежды на лучшее будущее», «рождающаяся искра нежности, которой
не хотят
дать ходу» и т. д., обдали Райского искрами счастья.
—
Не знаю, как примет это
Вера Васильевна. Если опять
даст мне новое поручение, я опять сделаю, что ей будет нужно.
Дайте же мне
Веру Васильевну,
дайте мне ее! — почти кричал он, — я перенесу ее через этот обрыв и мост — и никакой черт
не помешает моему счастью и ее покою — хоть живи она сто лет!
Сцена невообразимого ужаса между присутствующими!
Дамы встали и кучей направились в залу,
не простясь с хозяйкой; за ними толпой, как овцы, бросились девицы, и все уехали. Бабушка указала Марфеньке и
Вере дверь.
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская
вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо
не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун
не сошьет ему нового халата и
даст два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
— Поган есмь, а
не свят. В кресла
не сяду и
не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел отец Ферапонт. — Ныне людие
веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей
давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне великое видим.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам,
не согласился изменить своей
веры и принял муки,
дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
И без того уж знаю, что царствия небесного в полноте
не достигну (ибо
не двинулась же по слову моему гора, значит,
не очень-то
вере моей там верят, и
не очень уж большая награда меня на том свете ждет), для чего же я еще сверх того и безо всякой уже пользы кожу с себя
дам содрать?
Швеи несколько времени
не могли опомниться от удивления, потом начали благодарить.
Вера Павловна
дала им довольно поговорить о их благодарности за полученные деньги, чтобы
не обидеть отказом слушать, похожим на равнодушие к их мнению и расположению; потом продолжала...
И Рахель действующее лицо? ведь она
дала за вещи деньги, без которых
не могла бы
Вера Павловна уехать.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а
не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые
давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том,
не обращал ли людей в папскую
веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Какая сила во взгляде,
Вера Павловна: никакие другие ласки так
не ласкают и
не дают такой неги, как взгляд.
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже
дама, следовательно, Жюли
не считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла;
Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего
не замечала...
Рахель нашла, что за все, кроме хорошей шубы, которую она
не советует продавать, потому что через три месяца все равно же понадобилось бы делать новую, —
Вера Павловна согласилась, — так за все остальное можно
дать 450 р., действительно, больше нельзя было и по внутреннему убеждению Мерцаловой; таким образом, часам к 10 торговая операция была кончена...
К
Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже
дает им целовать свою руку,
не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то есть держит себя так, когда
не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли
не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько
не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед
Верою Павловною, уважать ее так, как
дай бог уважать старшую сестру, как
не всегда уважается мать, даже хорошая.
— Нет,
Вера Павловна; если вы перевертываете,
не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «
дай переверну правою рукою» — вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась
не от вашего произвола; она необходимо родилась от других…
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял
Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу
дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто
не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
— Вы
не хотели этого сказать,
Вера Павловна, — отнимите у меня это имя, если жалеете, что
дали его.
Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я
не знаю; а в 1852 году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста
дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть
Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.