Неточные совпадения
Сначала он
не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли
выехал из города; но когда увидел, что
город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, что находится вокруг
городов,
не было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли в землю, он занялся только одной дорогою, посматривал только направо и налево, и
город N. как будто
не бывал в его памяти, как будто проезжал он его давно, в детстве.
Письмоводитель стал диктовать ему форму обыкновенного в таком случае отзыва, то есть заплатить
не могу, обещаюсь тогда-то (когда-нибудь),
из города не выеду, имущество ни продавать, ни дарить
не буду и проч.
Анна Сергеевна около года после его смерти
не выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но побывала только в Германии; соскучилась и вернулась на жительство в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от
города ***.
Когда я
выезжал из города в окрестности, откуда-то взялась и поехала, то обгоняя нас, то отставая, коляска; в ней на первых местах сидел августинец с умным лицом, черными, очень выразительными глазами, с выбритой маковкой, без шляпы, в белой полотняной или коленкоровой широкой одежде; это бы ничего: «On ne voit que зa», — говорит француженка; но рядом с монахом сидел китаец — и это
не редкость в Маниле.
Как я обрадовался вашим письмам — и обрадовался бескорыстно! в них нет ни одной новости, и
не могло быть: в какие-нибудь два месяца
не могло ничего случиться; даже никто
из знакомых
не успел
выехать из города или приехать туда.
Никто нас
не встретил, никто даже
не показывался: все как будто
выехали из города.
В тот день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому
городу, так что
выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и
не обогнал партию дорогой, как это бывало прежде, а приехал в село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи
из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции
выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем
не Москва будет!
— Так-то вот, ваше благородие, едма нас едят эти шельмы! — сказал Половников, злобно запахивая свой азям, — целую зиму, почитай, чиновники
из городу не выезжали, все по ихней милости!.. анафемы! — прибавил он, огрызаясь в ту сторону, где стояла Мавра Кузьмовна, — ну, да ладно же!
„Поздравьте, говорит, меня с крестником“. Что бы вы думали? две тысячи взял, да
из городу через два часа велел
выехать: „Чтоб и духу, мол, твоего здесь
не пахло“.
Из города, впрочем, я
выехала с одной помещицей, — отвечала она, — дура ужасная, и — можешь вообразить мое нетерпение скорей доехать, а она боится: как темно, так останавливаемся ночевать,
не едем…
Екатерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма о Саше: от директора и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее. В осеннюю распутицу, бросив все свои дела, поспешно
выехала она
из деревни в наш
город. Саша встретил тетю с радостью, — он любил ее. Тетя везла большую на него в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее руки, что она
не нашла в первую минуту строгого тона.
По нездоровью и неприятному расположению духа Софья Николавна
выезжала редко, и то к самым коротким знакомым,
из немногого числа которых самых коротких, то есть Чичаговых, долго
не было в
городе: они воротились с матерью уже в глубокую осень.
Не выезжая никогда
из города, она
не имела никакого понятия о жизни деревенских небогатых помещиков, рассеянных по разным захолустьям обширного края.
У нас в деревне уже знали о моем несчастии. Известие об этом дошло до дядина имения через чиновников, которым был прислан секретный наказ, где мне дозволить жить и как наблюдать за мною. Дядя тотчас понял в чем дело, но от матушки половину всего скрыли. Дядя возмутился за меня и, бог знает сколько лет
не выезжая из деревни, тронулся сам в губернский
город, чтобы встретить меня там, разузнать все в подробности и потом ехать в Петербург и тряхнуть в мою пользу своими старыми связями.
Пункт 62-й: «Артисты
не имеют права без письменного разрешения
выезжать из города.
—
Не думаю, а уверен, что вам этой беды никак
не миновать, если вы станете продолжать отыскивать ваш полк. Кругом всей Москвы рассыпаны французы; я сам должен был
выехать из города не в ту заставу, в которую въехал, и сделать пребольшой крюк, чтоб
не повстречаться с их разъездами.
Шлагбаум был окрашен во все цвета национальной пестряди, состоящей
из черных и белых полос с красными отводами, и еще
не успел запылиться, как пронеслась весть, что губернатор уже
выехал из соседнего
города и держит путь прямо на Солигалич. Тотчас же везде были поставлены махальные солдаты, а у забора бедной хибары Рыжова глодала землю резвая почтовая тройка с телегою, в которую Александр Афанасьевич должен был вспрыгнуть при первом сигнале и скакать навстречу «надменной фигуре».
Я жду от них в условленных местах известий об отъезде; по сначала писем нет, а потом извещают, что «еще
не выехали», после — что «на Лину прекрасно действует покой и воздух», еще позже — что, «к удивлению, можно сказать, что врачи в Риге, кажется, ошибались и что операции вовсе, может быть,
не нужно», и, наконец, — что «Лина поправляется, и они переезжают
из города на дачу в Екатериненталь».
В 1800-х годах, в те времена, когда
не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда
из Москвы,
выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки
из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды
не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и
из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и
не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском
городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Граф вскочил в сани, крикнул на ямщика и, уже
не останавливаясь и даже
не вспоминая ни о Лухнове, ни о вдовушке, ни о Стешке, а только думая о том, что его ожидало в Москве,
выехал навсегда
из города К.
Поехал мужик в
город за овсом для лошади. Только что
выехал из деревни, лошадь стала заворачивать назад к дому. Мужик ударил лошадь кнутом. Она пошла и думает про мужика: «Куда он, дурак, меня гонит; лучше бы домой».
Не доезжая до
города, мужик видит, что лошади тяжело по грязи, своротил на мостовую, а лошадь воротит прочь от мостовой. Мужик ударил кнутом и дернул лошадь: она пошла на мостовую и думает: «Зачем он меня повернул на мостовую, только копыта обломаешь. Тут под ногами жестко».
Граф. (Дарье Ивановне). Признаюсь, я сегодня поутру,
выезжая из дому, никак
не ожидал иметь удовольствие встретить вас… (Помолчав.) А ваш
город, сколько я мог заметить, недурен.
— Какое ж могло быть у ней подозренье? — отвечал Феклист Митрич. — За день до Успенья в
городу она здесь была, на стройку желалось самой поглядеть. Тогда насчет этого дела с матерью Серафимой у ней речи велись. Мать Манефа так говорила: «На беду о ту пору благодетели-то наши Петр Степаныч с Семеном Петровичем
из скита
выехали — при ихней бытности ни за что бы
не сталось такой беды,
не дали бы они, благодетели, такому делу случиться».
И свое беспокойство я объяснил боязнью, что сейчас, пожалуй, придет ко мне Кисочка, помешает мне уехать и я должен буду лгать и ломаться перед ней. Я быстро оделся, уложил свои вещи и вышел
из гостиницы, приказав швейцару доставить мой багаж на вокзал к семи часам вечера. Весь день пробыл я у одного приятеля-доктора, а вечером уж
выехал из города. Как видите, мое мышление
не помешало мне удариться в подлое, изменническое бегство…
Выехав с этим расчетом
из гордановской усадьбы, она повернула к
городу и опять
не жалела лошади, но сумерки летели быстрее коня и окутали ее темным туманом прежде, чем она достигла того брода, у которого читатель некогда видел ее в начале романа беседовавшей с Катериной Астафьевной.
Ее словно
не было в живых, и о ней только невзначай вспомнили два или три человека, которые, возвращаясь однажды ночью
из клуба, неожиданно увидели слабый свет в окнах ее комнаты; но и тут, по всем наведенным на другой день справкам, оказалось, что Глафира Васильевна приезжала в
город на короткое время и затем
выехала.
После этого добиваться было нечего, и дамы простились, но Синтянина,
выехав от Бодростиной,
не поехала домой, а повернула в
город, с намерением послать немедленно депешу Форовой. Но тут ее осветила еще одна мысль:
не скрывается ли Лара у самого Горданова, и нет ли во всем этом просто-напросто игры в жмурки… Из-за чего же тогда она встревожит Петербург и расшевелит больные раны Форовой и Подозерова?
— Модистка m-me Катишь прислала г-же Буазо платье. Извините, что так поздно. Дело в том, что г-жа Буазо просила прислать платье как можно скорее… к утру… Я
выехал из города вечером, но… погода отвратительная… едва доехал… Я
не…
Таковы были речи Корнилы Егорыча. А учился за медну полтину у приходского дьячка,
выезжал из своего городка только к Макарью на ярмонку, да будучи городским головой, раза два в губернский
город — ко властям на поклон. Кроме Псалтиря, Четьи-Минеи да «Московских Ведомостей» сроду ничего
не читывал, а говорил, ровно книга… Человек бывалый. Природный, светлый ум брал свое. Заговорили о развитии торговли и промышленности.
«На войне все просто, — сказал один писатель, — но простота эта дается трудно». Что сделал бы Суворов на месте Салтыкова, того именно и боялся прусский король. Он писал королеве, чтобы она торопилась
выезжать из Берлина с королевским семейством и приказала бы вывозить архив, так как
город может попасть в руки неприятеля. К счастью Фридриха, он имел перед собой
не Суворова, а Салтыкова.
Москва, занятая неприятелем,
не осталась цела, как Берлин, Вена и другие
города только вследствие того, что жители ее
не подносили хлеба-соли и ключей французам, а
выехали из нее.
А в это самое время — надо было так случиться, — какому-то «служащему дворянину» довелось
выехать из города в каком-то легком экипажце «для проездки молодой лошади». И вдруг видит этот дворянин среди хорошо ему знакомого чистого поля, где он никогда
не встречал никакого воинства, — стоят две палатки, одна близь другой, и около их дымок курится…
Самого Булгакова Баранщиков
не видал, потому что, по случаю моровой язвы, свирепствовавшей в Царьграде, Булгаков
выехал из города на мызу.