Неточные совпадения
Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? оттуда до низу будет сажен тридцать, если
не больше; внизу острые
камни.
Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот
вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесет; но видно, это была
не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с
камня на
камень и избегал рытвин.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже
видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а
не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в
камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
«Иисус говорит ей:
не сказал ли я тебе, что если будешь веровать,
увидишь славу божию? Итак, отняли
камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший...
Была в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот, лесов и гранита, он
видел чистенькие города и хорошие дороги, каких
не было в России,
видел прекрасные здания школ, сытый скот на опушках лесов;
видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая
камень и болото, медлительные финны.
Самгин слушал изумленно, следя за игрой лица Елены. Подкрашенное лицо ее густо покраснело, до того густо, что обнаружился слой пудры, шея тоже налилась кровью, и кровь, видимо, душила Елену, она нервно и странно дергала головой, пальцы рук ее, блестя
камнями колец, растягивали щипчики для сахара. Самгин никогда
не видел ее до такой степени озлобленной, взволнованной и, сидя рядом с нею, согнулся, прятал голову свою в плечи, спрашивал себя...
Он устало замолчал, а Самгин сел боком к нему, чтоб
не видеть эту половинку глаза, похожую на осколок самоцветного
камня. Иноков снова начал бормотать что-то о Пуаре, рыбной ловле, потом сказал очень внятно и с силой...
Иногда выражала она желание сама
видеть и узнать, что
видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на
камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить
не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
Он содрогался от желания посидеть на
камнях пустыни, разрубить сарацина, томиться жаждой и умереть без нужды, для того только, чтоб
видели, что он умеет умирать. Он
не спал ночей, читая об Армиде, как она увлекла рыцарей и самого Ринальда.
«А! вот и пробный
камень. Это сама бабушкина „судьба“ вмешалась в дело и требует жертвы, подвига — и я его совершу. Через три дня
видеть ее опять здесь… О, какая нега! Какое солнце взойдет над Малиновкой! Нет, убегу! Чего мне это стоит, никто
не знает! И ужели
не найду награды, потерянного мира? Скорей, скорей прочь…» — сказал он решительно и кликнул Егора, приказав принести чемодан.
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда
не увижу, которое обо мне знать
не будет и которое в свою очередь истлеет без всякого следа и воспоминания (время тут ничего
не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной
камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных
камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе и представить!
— Милый ты мой, он меня целый час перед тобой веселил. Этот
камень… это все, что есть самого патриотически-непорядочного между подобными рассказами, но как его перебить? ведь ты
видел, он тает от удовольствия. Да и, кроме того, этот
камень, кажется, и теперь стоит, если только
не ошибаюсь, и вовсе
не зарыт в яму…
Но прежде Зеленый попробовал, с разрешения мистера Бена, столкнуть который-нибудь из
камней в бездну, но
увидел, что каждый
камень чуть
не больше его самого.
Курсы Василия Назарыча в среде узловской денежной братии начали быстро падать, и его векселя, в первый раз в жизни, Узловско-Моховский банк отказался учитывать Василий Назарыч этим
не особенно огорчился, но он хорошо
видел, откуда был брошен в него
камень; этот отказ был произведением Половодова, который по своей натуре способен был наносить удары только из-за угла.
Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут
видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда,
увидят, что
не обратили мы
камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!
Вдруг в одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о
камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его
не видел — только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было
не так темно.
Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Тропа идет по левому берегу реки, то приближаясь к ней, то удаляясь метров на двести. В одном месте река прижимается вплотную к горам, покрытым осыпями, медленно сползающими книзу. Сверху сыплются мелкие
камни. Слабый ум китайского простонародья
увидел в этом сверхъестественную силу. Они поставили здесь кумирню богу Шаньсинье, охраняющему горы. Сопровождающие нас китайцы
не преминули помолиться, нимало
не стесняясь нашим присутствием.
В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я
увидел, что сегодня нам это сделать
не удастся. День приближался к концу; солнце стояло почти у самого горизонта. Нагретые за день
камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
— Божья воля сама по себе, а надо и меры принимать. Под лежачий
камень и вода
не бежит. Вот как зерно-то сопреет, тогда и
увидим, как ты о Божьей воле разговаривать будешь!
Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Киева козак рассказал, что
видел в лавре монахиню, всю высохшую, как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки по всем приметам узнали Пидорку; что будто еще никто
не слыхал от нее ни одного слова; что пришла она пешком и принесла оклад к иконе Божьей Матери, исцвеченный такими яркими
камнями, что все зажмуривались, на него глядя.
Я долго бродил среди памятников, как вдруг в одном месте, густо заросшем травой и кустарником, мне бросилось в глаза странное синее пятно. Подойдя ближе, я
увидел маленького человечка в синем мундире с медными пуговицами. Лежа на могильном
камне, он что-то тщательно скоблил на нем ножиком и был так углублен в это занятие, что
не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и
увидел меня.
Я
не знал, что такое «бырь», и прозвище
не обижало меня, но было приятно отбиваться одному против многих, приятно
видеть, когда метко брошенный тобою
камень заставляет врага бежать, прятаться в кусты. Велись эти сражения беззлобно, кончались почти безобидно.
Тогда Ноздрин потрогал змей палкой. Я думал, что они разбегутся во все стороны, и готовился уже спрыгнуть вниз под обрыв, но, к удивлению своему,
увидел, что они почти вовсе
не реагировали на столь фамильярное, к ним отношение. Верхние пресмыкающиеся чуть шевельнулись и вновь успокоились. Стрелок тронул их сильнее. Эффект получился тот же самый. Тогда он стал бросать в них
камнями, но и это
не помогло вывести их из того состояния неподвижности, лени и апатии, в которой они находились.
Когда Окся принесла водки и колбасы, твердой как
камень, разговоры сразу оживились. Все пропустили по стаканчику, но колбасу ел один Кишкин да хозяин. Окся стояла у печки и
не могла удержаться от смеха, глядя на них: она в первый раз
видела, как едят колбасу, и даже отплюнула несколько раз.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто
не видал их или,
видевши,
не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять ни о грозном часе последнего расчета с жизнью, ни о ловком обходе подводных
камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и
не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
Но я знаю также, что Софрон Матвеич влачит свое серенькое существование с грехом пополам, между тем как Хрисашка блестит паче
камня самоцветного и, конечно,
не всуе
видит во сне медаль.
— Ах, какая ты недотрога!.. — с улыбкой проговорила Раиса Павловна. —
Не нужно быть слишком застенчивой. Все хорошо в меру: и застенчивость, и дерзость, и даже глупость… Ну, сознайся, ты рада, что приедет к нам Лаптев? Да?.. Ведь в семнадцать лет жить хочется, а в каком-нибудь Кукарском заводе что могла ты до сих пор
видеть, — ровно ничего! Мне, старой бабе, и то иногда тошнехонько сделается, хоть сейчас же
камень на шею да в воду.
Там, наверху, над головами, над всеми — я
увидел ее. Солнце прямо в глаза, по ту сторону, и от этого вся она — на синем полотне неба — резкая, угольно-черная, угольный силуэт на синем. Чуть выше летят облака, и так, будто
не облака, а
камень, и она сама на
камне, и за нею толпа, и поляна — неслышно скользят, как корабль, и легкая — уплывает земля под ногами…
Две струи света резко лились сверху, выделяясь полосами на темном фоне подземелья; свет этот проходил в два окна, одно из которых я
видел в полу склепа, другое, подальше, очевидно, было пристроено таким же образом; лучи солнца проникали сюда
не прямо, а прежде отражались от стен старых гробниц; они разливались в сыром воздухе подземелья, падали на каменные плиты пола, отражались и наполняли все подземелье тусклыми отблесками; стены тоже были сложены из
камня; большие широкие колонны массивно вздымались снизу и, раскинув во все стороны свои каменные дуги, крепко смыкались кверху сводчатым потолком.
Вот я стою под
камнями и тяну канат, и перетянул его, и мосток справили, и вдруг наши сюда уже идут, а я все стою и как сам из себя изъят, ничего
не понимаю, потому что думаю:
видел ли кто-нибудь то, что я
видел?
Он сделал усилие, чтобы раздвинуть
камни, вытянулся и уже больше ничего
не видел,
не слышал,
не думал и
не чувствовал.
Проходя дальше по улице и спустившись под маленький изволок, вы замечаете вокруг себя уже
не дома, а какие-то странные груды развалин-камней, досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе
видите какое-то черное, грязное пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть 4-й бастион…
— Обронил! — ворчал дворник, освещая пол, — где тут обронить? лестница чистая, каменная, тут и иголку
увидишь… обронил! Оно бы слышно было, кабы обронил: звякнет об
камень; чай, поднял бы! где тут обронить? нигде! обронил! как
не обронил: таковский, чтоб обронил! того и гляди — обронит! нет: этакой небось сам норовит как бы в карман положить! а то обронит! знаем мы их, мазуриков! вот и обронил! где он обронил?
— Трое, — настойчиво повторил Петр Иваныч. — Первый, начнем по старшинству, этот один.
Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришел с кислой миной, он с участием расспрашивал,
не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег — да! а в наш век об этот пробный
камень споткнется
не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я
вижу, человек порядочный… а по-твоему, коварный.
Его воображению никак
не удавалось
видеть предметы, построенные из земли и
камня, в проекции на плоскость, то есть
не имеющими ни материи, ни веса.
— Какая тут аллегория! Вы, я
вижу, смеетесь… Степан Трофимович правду сказал, что я под
камнем лежу, раздавлен, да
не задавлен, и только корчусь; это он хорошо сравнил.
— Да пошел раз в горы, с
камней лыки драть,
вижу, дуб растет, в дупле жареные цыплята пищат. Я влез в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти
не могу! Как тут быть? Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил; с тех пор ничего
не вижу: иной раз щи хлебаю, ложку в ухо сую; чешется нос, а я скребу спину!
«Давно
не касался я записей моих, занятый пустою надеждой доплыть куда-то вопреки течению; кружился-кружился и ныне, искалечен о подводные
камни и крутые берега, снова одинок и смотрю в душу мою, как в разбитое зеркало. Вот — всю жизнь натуживался людей понять, а сам себя —
не понимаю, в чём начало моё —
не вижу и ничего ясного
не могу сказать о себе».
Фигура приближается, растет, вот она поравнялась с бричкой, и вы
видите, что это
не человек, а одинокий куст или большой
камень.
И вот она пред человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда
не чувствовала вне своего сердца, — в шелке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных
камнях. Всё — так, как должно быть; именно таким она
видела его много раз во сне — богатым, знаменитым и любимым.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в белом, играют, бьются о
камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от
камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа,
не думая ни о чем, ничего
не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что
видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
— Да разве я виню? О, господи! Жалею я тебя!.. — хриплым голосом говорила жена, и в горле у неё что-то переливалось. — Разве, думаешь, я твоих трудов
не вижу?
Камнем господь положил меня на шею тебе. Умереть бы!.. Освободить бы мне тебя!..
— Да, пьяница, сам
вижу, самому совестно, а
не могу удержаться: душеньку из меня тянет, барин… Все
видят, как Савоська пьет, а никто
не видит, зачем Савоська пьет. У меня, может, на душе-то каменная гора лежит… Да!.. Ох, как мне тяжело бывает: жизни своей постылой
не рад. Хоть
камень да в воду… Я ведь человека порешил, барин! — тихо прибавил Савоська и точно сам испугался собственных слов.
С последним Канарейка никак
не могла согласиться, потому что ее люди кормили. Может быть, это Вороне так кажется… Впрочем, Канарейке скоро пришлось самой убедиться в людской злости. Раз она сидела на заборе, как вдруг над самой головой просвистел тяжелый
камень. Шли по улице школьники,
увидели на заборе Ворону — как же
не запустить в нее
камнем?
Он
не видал этих птиц, когда они подлетали, тянувшись по небу шнурочков; один Бер
видел, как этот шнурок все подвигался в треугольник, состоящий из отдельных точек, расположенных как
камни, обозначающие могилу араба, похороненного среди песчаной Сахары, и когда с неба неожиданно упало это резкое, заунывное турчанье, оно для Истомина было без сравнения страшнее слова матери, которое нарушало покой ночи осужденного на смерть.
Во-вторых,
не всегда и глазами
видим мы только оболочку предмета: в прозрачных предметах мы
видим весь предмет, все его внутреннее сложение; воде и драгоценным
камням именно прозрачность и сообщает красоту.
Через час всей Балаклаве стало известно все, что
видел водолаз на дне моря, у Белых
камней. Большинство кораблей было так занесено илом и всяким сором, что
не было надежды на их поднятие, а от трехмачтового фрегата с золотом, засосанного дном, торчит наружу только кусочек кормы с остатком медной позеленевшей надписи: «…ck Pr…».
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его
не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный
камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин
камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный
камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она
видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных
камнем и железом.
Митя. Конечно, Любовь Гордеевна, я
не умею вам всего выразить, что чувствую; но хоша позвольте тем заверить, что я имею у себя сердце, а
не камень. Вы можете мою любовь
видеть из всего-с.
— Ничего, Ваня, ничего, — продолжала с тем же волнением Фатимка, — побежимте скорее… там много
камней у забора… скорее, скорее, а то будет поздно… ложитесь все ползком наземь, а
не то
увидит; скорее, скорее…