Неточные совпадения
Действительно, это был он. Среди рдеющего кругом хвороста темная, полудикая фигура его казалась просветлевшею.
Людям виделся
не тот нечистоплотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно
видали,
не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому другому смертному, бессильно борющийся против неизбежной гибели, а словно какой-то энтузиаст, изнемогающий под бременем переполнившего его восторга.
Плутали таким образом среди белого дня довольно продолжительное время, и сделалось с
людьми словно затмение, потому что Навозная слобода стояла въяве у всех на глазах, а никто ее
не видал.
Вронский был
не только знаком со всеми, но
видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к
людям, от которых только что вышли.
Представь себе, что ты бы шел по улице и
увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я думаю, ты
не стал бы спрашивать, объявлена или
не объявлена война этому
человеку, а ты бы бросился на него защитил бы обижаемого.
Дети знали Левина очень мало,
не помнили, когда
видали его, но
не выказывали в отношении к нему того странного чувства застенчивости и отвращения, которое испытывают дети так часто к взрослым притворяющимся
людям и за которое им так часто и больно достается.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он приблизился к коляске, он
увидал рядом со Степаном Аркадьичем
не князя, а красивого полного молодого
человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой
человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Сбежав до половины лестницы, Левин услыхал в передней знакомый ему звук покашливанья; но он слышал его неясно из-за звука своих шагов и надеялся, что он ошибся; потом он
увидал и всю длинную, костлявую, знакомую фигуру, и, казалось, уже нельзя было обманываться, но всё еще надеялся, что он ошибается и что этот длинный
человек, снимавший шубу и откашливавшийся, был
не брат Николай.
— Да нет, Костя, да постой, да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением глядя на него. — Ну, что же ты можешь думать? Когда для меня нет
людей, нету, нету!… Ну хочешь ты, чтоб я никого
не видала?
— Браво, Вронский! — послышались ему голоса кучки
людей — он знал, его полка и приятелей, — которые стояли у этого препятствия; он
не мог
не узнать голоса Яшвина, но он
не видал его.
— Мне нужно, чтоб я
не встречал здесь этого
человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга
не могли обвинить вас… чтобы вы
не видали его. Кажется, это
не много. И за это вы будете пользоваться правами честной жены,
не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я
не обедаю дома.
Вронский три года
не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой же стройный,
не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах
людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его на Серпуховском.
Левин
не сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что
не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский,
человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он
увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
Серые глава адвоката старались
не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут была
не одна радость
человека, получающего выгодный заказ, — тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он
видал в глазах жены.
Алексей Александрович,
увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий других
людей и, отворачивая лицо, он,
не дослушав его слов, поспешно пошел к двери.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву,
не помню какую… Да, батюшка,
видал я много, как
люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все
не то, совсем
не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу
не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
«Экой скверный барин! — думал про себя Селифан. — Я еще
не видал такого барина. То есть плюнуть бы ему за это! Ты лучше
человеку не дай есть, а коня ты должен накормить, потому что конь любит овес. Это его продовольство: что, примером, нам кошт, то для него овес, он его продовольство».
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; потому что, точно,
не говоря уже о пользе, которая может быть в геморроидальном отношенье, одно уже то, чтоб
увидать свет, коловращенье
людей… кто что ни говори, есть, так сказать, живая книга, та же наука.
Ему случалось видеть немало всякого рода
людей, даже таких, каких нам с читателем, может быть, никогда
не придется
увидать; но такого он еще
не видывал.
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза
не видали, что такое война, тогда как молодому
человеку, — и сами знаете, панове, — без войны
не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу
не бил бусурмена?
— Смотрите, добрые
люди: одурел старый! совсем спятил с ума! — говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и
не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. — Дети приехали домой, больше году их
не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
Раскольников протеснился, по возможности, и
увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми
человек, без чувств, по-видимому, очень худо одетый, но в «благородном» платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили
не на шутку.
Увидав неожиданно полную комнату
людей, она
не то что сконфузилась, но совсем потерялась, оробела, как маленький ребенок, и даже сделала было движение уйти назад.
Вопрос: «Как работали с Митреем,
не видали ль кого по лестнице, вот в таком-то и таком-то часу?» Ответ: «Известно, проходили, может,
люди какие, да нам
не в примету».
Выходило, что или тот
человек еще ничего
не донес, или… или просто он ничего тоже
не знает и сам, своими глазами, ничего
не видал (да и как он мог видеть?), а стало быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки было призрак, преувеличенный раздраженным и больным воображением его.
Спастись во всем мире могли только несколько
человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род
людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде
не видал этих
людей, никто
не слыхал их слова и голоса.
И
не от воров они запираются, а чтоб
люди не видали, как они своих домашних едят поедом да семью тиранят.
Видал я иногда,
Что есть такие господа
(И эта басенка им сделана в подарок),
Которым тысячей
не жаль на вздор сорить,
А думают хозяйству подспорить,
Коль свечки сберегут огарок,
И рады за него с
людьми поднять содом.
С такою бережью диковинка ль, что дом
Скорёшенько пойдёт вверх дном?
— Вы думаете? — промолвила она. — Что ж? я
не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые
люди… Как это я ничего
не видала? Это меня удивляет!
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто
не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще
не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле
человек.
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало
человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с,
не видать».
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах
не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы
увидали, что и умники наши, так называемые передовые
люди и обличители, никуда
не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных
людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Нет, надо к отцу проехать. Ты знаешь, он от *** в тридцати верстах. Я его давно
не видал и мать тоже: надо стариков потешить. Они у меня
люди хорошие, особенно отец: презабавный. Я же у них один.
Открыв глаза, он
увидал лицо свое в дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение лица было досадно неумное, унылое и
не соответствовало серьезности момента: стоит
человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда, шагая в поредевшем хвосте толпы, вышел на Дворцовую площадь и
увидал, что
люди впереди его становятся карликами.
Не сразу можно было понять, что они падают на колени, падали они так быстро, как будто невидимая сила подламывала им ноги. Чем дальше по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы
людей; площадь была вымощена ими, и в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
— Удивляешься?
Не видал таких? Я, брат, прожил двадцать лет в Ташкенте и в Семипалатинской области, среди
людей, которых, пожалуй, можно назвать дикарями. Да. Меня, в твои года, называли «l’homme qui rit» [«
Человек, который смеется» (франц.).].
— Хороших
людей я
не видал. И
не ожидаю,
не хочу видеть.
Не верю, что существуют. Хороших
людей — после смерти делают. Для обмана.
Клим покорно ушел, он был рад
не смотреть на расплющенного
человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он
увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову. Обернувшись на звук шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
— А вот
люди никого
не видали в проулке, — сказал кто-то.
Как-то в праздник, придя к Варваре обедать, Самгин
увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он
не вызывал впечатления
человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о женщине — и, очевидно,
не мог уже говорить ни о чем другом.
Я
видала счастливых
людей, как они любят, — прибавила она со вздохом, — у них все кипит, и покой их
не похож на твой: они
не опускают головы; глаза у них открыты; они едва спят, они действуют!
Агафья Матвеевна мало прежде
видала таких
людей, как Обломов, а если
видала, так издали, и, может быть, они нравились ей, но жили они в другой,
не в ее сфере, и
не было никакого случая к сближению с ними.
— Давно. Я его никогда
не видала, но в жизни моей он тоже играл роль. Мне много передавал о нем в свое время тот
человек, которого я боюсь. Вы знаете — какой
человек.
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие движения.
Люди появляются редко; животных
не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
Дурно одетых
людей — тоже
не видать: они, должно быть, как тараканы, прячутся где-нибудь в щелях отдаленных кварталов; большая часть одеты со вкусом и нарядно; остальные чисто, все причесаны, приглажены и особенно обриты.
«Где жилье?» — спросил я, напрасно ища глазами хижины, кровли,
человека или хоть животное. Ничего
не видать; но наши были уже на берегу. Вон в этой бухточке есть хижина, вон в той две да за горой несколько избушек.
Видели мы по лесу опять множество бурундучков, опять quasi-соболя, ждали увидеть медведя, но
не видали, видели только, как якут на станции, ведя лошадей на кормовище в лес, вооружился против «могущего встретиться» медведя ружьем, которое было в таком виде, в каком только первый раз выдумал его
человек.
Боже мой! как я давно
не видал такого быта, таких простых и добрых
людей и как рад был бы подольше остаться тут!
Солнце уж было низко на горизонте, когда я проснулся и вышел.
Люди бродили по лесу, лежали и сидели группами; одни готовили невод, другие купались. Никогда скромный Бонин-Cима
не видал такой суматохи на своих пустынных берегах!
Ни одна фигура
не смотрит на нас,
не следит с жадным любопытством за нами, а ведь этого ничего
не было у них сорок лет, и почти никто из них
не видал других
людей, кроме подобных себе.
Она
не насупилась и
не смутилась,
увидав его, а, напротив, радостно и просто встретила его, благодаря за то, что он сделал для нее, в особенности за то, что свел ее с теми
людьми, с которыми она была теперь.